На войне любви нет

       Жизнь в штабе нельзя было назвать спокойной, даже когда ничего не угрожало. Титаны ходили вокруг стены, а стражи на воротах распивали спиртное, не беспокоясь ни о чем, кроме новой бутылки и закуски. Люди умирали от старости или рук ворюги в узких переулках, коровы шли на мясо, богачи просиживали зад в креслах и лениво глядели в стену.       Каждому шло свое. Разведке тоже доставалось это «свое», грязное и развратное. Желание и похоть плутала по вычищенным коридорам штаба, заглядывая в каждый укромый уголок, пропитывала воздух. Возможно, так влияла наступившая весна, славившаяся играющими гормонами. У всех по-разному. И к этому не относились предвзято — все понимали, что это нужно даже духу, телу, также удовлетворяли себя, как делали это в военной полиции чуть ли не каждый день. И это никого не заботило, учитывая нынешнее положение (что-то наподобие войны, похожее на игру с самим собой, с собственной жизнью, в которой лишние чувства будут мешать). Поэтому в разведку и не шли те, кто боялся за свои чувства, за своего человека, но были те, кто не боялся одиночества и кто твердо решил бороться за будущее других. Никто не обращал внимания на стоны по ночам — это вошло в привычку, как колыбельная ребенку на ночь. Все понимали, что нужно. Никто не принижал за количество партнеров. Это удивляло лишь новеньких, да и тех поначалу, ведь со временем и они с удовольствием принимали обычаи разведки. Гормоны молодых ребят, бушующие у всех подростков, давали о себе знать. Хочется попробовать все до вылазки, до того раза, после которого, возможно, ты уже и не вернёшься обратно. Возможно, так действовала весна лишь на этот раз, потому что никого в собственных кроватях не было. Бывало, в одной комнате находились и по несколько человек. Ведь помните? — никому нет дела.       Так и капитан, относящийся к людям придирчивым к чистоте не только своей, так и всего вокруг, предпочитал не обращать внимания, однако иногда кровь отливала от головы в совсем другое место. Признаться тяжело, но стоны эти завораживали, и он, с позором сдаваясь, стаскивал тесные брюки до лодыжек, обхватывая твердый ствол ладонью. Иногда старался справиться быстрее, избавиться от наваждения и до боли сжимал член в руке, ненавидя себя за подобные глупые слабости, двигал быстро, с каждым разом ловя себя на мысли, что скоро сотрет или руку, или достоинство в кровь. А порой, не спеша и явно наслаждаясь происходящим, ласкал головку, нежно поглаживая, проводил по всей длине, обводя каждую венку. Заботливо, все время обещая самому себе, что это в последний раз.       Лишь одни стоны его завораживали. Сперва в капитанскую голову закралась подлая мысль, что у него по соседству командор организовал целый роман с какой-нибудь милой девчонкой из отряда, той же Сашей, но как-то не выдержав, подглядел, да лишь разок, он смог воочию увидеть и поразиться гибкости подчиненного. Райвель с трудом мог представить, что Эрен — то самое бревно, не способное даже увернуться от веток, может так выгинаться, будто змея, будто он в той самой нирване, когда ничего не может быть лучше. Тот с удовольствием насаживался на член старшего, прикрывая глаза, кажется, слезящихся от удовольствия, дрожал, цепляясь за стену, плечи мужчины — все, что можно принять за опору и поддержку. Видимо, у мальчишки были необычные представления о том, чему можно доверять. И этот образ въелся в саму кору мозга Ривая, засев там таким выражением лица, от которого можно кончать бесконечно. Это тело, голос, слезы парня, его взгляд съедали заживо, сжирали всю его совесть. Но никто не должен испытывать чувства здесь, верно? А он, кажется, испытывал к нему что-то выше любви. Вожделение. Животное возбуждение лишь при мелькнувшей в тени фигуре парня при его еле заметном запахе.       Он, наверное, и не попался бы никогда, если бы после очередной слежки не ввалился в комнату, обращая на себя внимание. Командор удостоил мужчину ленивым взглядом, не отрываясь от насаживания на себя парня, а Эрен все же испуганно повернулся, посмотрел на него, но в тот же миг его губы искривились в сладостной усмешке, от которой стало приторно-горько где-то внутри. Нельзя было отвести глаз, но, собравшись с мыслями, капитан поднялся, отряхнулся и спокойно вышел из личных покоев командора. Было неловко, было горько и противоречие разъедало изнутри. Сравнивать себя с подростком уже входило в привычку, учитывая то, что вызывал этот парень в сердце: боль, грусть и желание подчинить. Последнее, очевидно, относилось явно не к высшим чувствам. Казалось глупым следить за другими.       Но какого же было удивление, когда Эрен, не постеснявшись, развязной походкой зашёл уже в покои капитана, застав того за очередной дрочкой. В очередной раз ленивой и «последней». Неловкость читалась во взгляде, но явно не в движениях. Безумный секс, животный… и стоны, стоны, много стонов, тех громких, тех страстных и полных желания, которое мог теперь подарить только Ривай. И это было то, чего действительно хотелось.       Это было нормальным.       Главное без чувств.       Они ведь убивают, верно? Они оставляют человека одного, умирать от боли в душе, будто кто-то маленький и одновременно большой поедает тебя изнутри, в сердце, в груди. От этого сводит лёгкие, не пропуская воздух, уничтожая тебя буквально.       И очередная вылазка дала тому доказательство, лишив Ривая не только зрения, но и опоры. Лишив того, чем, видимо, дорожил так, как никогда. Все произошло до абсурда глупо и быстро. Он не сразу понял что случилось, пытаясь спасти труп.       Зрение пропадало постепенно. Сперва это были лишь пятна, благодаря чему еще можно было найти мальчишку, можно было отличить от других. Тот еще дышал, как казалось. Его оторвали от уже остывшего тела, наверное, спустя вечность, не давая вернуться обратно. В воспоминаниях проносились крики друзей из отряда, тех, кого он не смог спасти, отдав на съедение, подарив смерти. Кровь мешала что-то чувствовать: сперва руки скользили из-за нее, а после, засыхая на коже, не позволяла чувствовать.       Его нашли лежавшим на груди Эрена. Эрена с половиной тела и пробитой головой. Он не мог этого видеть, пытаясь помочь явно мертвому. Это разрывало душу на части, будто рвётся сама плоть, тело. Будто его тянет в разные стороны, мешая здраво думать. Только в этот раз отряд видел слезы Капитана. Слезы, смешанные с кровью. Боль, казалось, витает в воздухе рядом, пропитывает тело, разум, отражаясь на окружающих. В некогда живых коридорах штаба стало тихо, будто кто-то выключил звук, на оконных рамах появлялась паутина. И сколько бы Ривай не заставлял себя навести порядок в мыслях и вокруг себя, ничего не выходило. Не было истерик, криков, неприятных разговоров. Просто однажды у него умерла душа. А потом тело. За одним человеком ушёл другой. Ведь на войне против монстров нет чувств, верно?