Сигарета

Если бы кто-то мог их увидеть, то наверняка подумал бы, что застукал заметающих следы убийц. Ну или, в лучшем случае, воров. Но на воров эти двое похожи не были, во всяком случае, один из них, прилично одетый и явно прятавший под пальто пистолет. А если бы этот случайный наблюдатель был с ними знаком, то его проще было бы убить на месте, чтобы предотвратить распространение дурацких слухов и шуточек. Но, к счастью, увидеть их было некому. Андрей закрутил последний болт и, подобрав с припорошенной снегом земли снятые с меглинского «мерса» номерные знаки, кинул их к себе в багажник. Меглин стоял здесь же, прислонившись к своей машине, и меланхолично докуривал уже третью. Манипуляции Андрея его совершенно не интересовали и оставался он здесь разве что за компанию. Либо чтобы поглумиться над бесполезной, на его взгляд, работой, которую тот делал. С Меглиным никогда нельзя было понять наверняка. — Теперь ты спокоен? Моей безопасности ничего больше не угрожает? — терпеливо поинтересовался тот, и если бы Андрей не знал его так хорошо, то не распознал бы ноток сарказма. Андрей стиснул зубы и сам же себя успокоил. То, что Меглину плевать было на засвеченные номера, по которым его мог найти ускользнувший от них накануне маньяк, не значило, что об этом некому больше было позаботиться. Но Меглину не было знакомо понятие «забота», и с этим ничего нельзя было сделать, разве что смириться. — Дай закурить, — проворчал Андрей, приваливаясь к кузову «мерса» рядом. Меглин вытащил из кармана куцего — и как ему не холодно только? — пальто потёртый портсигар, но вместо зажигалки наклонился сам, предлагая прикурить от его собственного полуистлевшего хабарика. От Меглина привычно пахло табаком, алкоголем и каким-то звериным теплом — смесь запахов, неизменно вызывавших у Андрея одну и ту же реакцию. Он стиснул зубы, стараясь не обращать внимания, и резко затянулся. Но вот ледяные ладони, заползшие под куртку и свитер, игнорировать было сложнее. Меглин смотрел совершенно невинно, чуть щурясь от лезущего в глаза дыма. В самом деле — а что такого, руки замёрзли, погреть надо. — Меглин, ты больной? — Андрей отодвинулся, уворачиваясь от него. — Ага, — довольно согласился тот и выплюнул окурок, тут же раздавив его носком ботинка. — Тебе, Андрюш, справку показать? Андрей мысленно закатил глаза. Чего он там не видел — в меглинской этой справке? — Холодно, — процедил он. А если их и правда кто-то увидит?.. Это пугало почему-то сильнее, чем возможные свидетели процесса смены номерных знаков. — Холодно, Андрюш, — снова согласился Меглин, не спуская взгляда, мягкого и почти нежного. Андрей знал, сколь обманчиво это впечатление: мягкости в Меглине не было ни капли, вытекла вся, оставшись в далёком прошлом, которого, может, и не было вовсе. Знал — но каждый раз вёлся. Как сейчас. Он закрыл глаза, позволяя ладоням Меглина вернуться на прежнее место; почти не вздрогнул от зябкого прикосновения. Сделал глубокую затяжку. Меглин выдохнул ему в шею, и от контраста холодных рук и горячего дыхания Андрея окончательно повело. Руки опустились ниже, заставляя рефлекторно поджать живот. Андрей отшвырнул недокуренную сигарету и резко дёрнул заднюю дверцу «мерса». Места внутри вполне хватало, чтобы втиснуться вдвоём. Да и не в первый раз они оказывались здесь — тяжело дыша, шурша сминаемой одеждой, касаясь друг друга и чуть вздрагивая от этих прикосновений. Меглин позволил подмять себя, становясь вдруг податливым, всё такой же обманчиво мягкий, и, кажется, именно это нравилось Андрею в таких моментах больше всего, именно от этого он получал свою дозу удовольствия, а вовсе не от быстрого, поспешного секса, неизменно оставлявшего его ещё более взвинченным. И не потому что ему не удавалось кончить, а потому что этого всегда было мало, и хотелось ещё и больше, хотелось сдавливать горло Меглина, видеть слепую покорность в его непонятного цвета глазах. Андрей лишал себя этого сам, раз и навсегда проведя черту, за которую не позволял себе переступать. Достаточно было того, что им почти никогда не хватало терпения на долгое старательное растягивание и вместо смазки приходилось обычно использовать слюну. К удовольствию всегда примешивалась боль, и это казалось Андрею весьма символичным для их странных отношений. Он толкнулся в последний раз, коротко, зло застонав, и на несколько мгновений замер, уткнувшись Меглину в острое плечо и переводя дух, прежде чем полезть из машины наружу, чтобы там уже начать застёгиваться. Мороз лизнул голую грудь, забрался в не до конца натянутые брюки. Андрей поёжился, чувствуя, как постепенно отпускает эйфория, и пожалел о выброшенной в снег сигарете. Но просить другую не стал. — Увидимся завтра, — бросил он в распахнутую дверцу «мерса», даже не глядя на растянувшегося на сидении, словно не замечавшего холода Меглина, и двинулся к своей машине. Андрей никогда не знал, что ему сказать, и потому уходил без лишних прощаний, стараясь не думать о том, что это похоже больше на позорное бегство. Но их обоих это, видимо, вполне устраивало.