Подарок

— Уилл, ты часто получал подарки в детстве? Твой вопрос такой же нелепый, как и я в твоем кресле. Он возвращает меня в реальность. Тебя нет рядом. Ты, демонстрируя мне свою обтянутую блестящей тканью пиджака спину, перебираешь бумаги на столе у камина. Приятная дремота позволяет мне быть расслабленным — ты обеспечил меня достаточным количеством вина, чтобы я мог это себе позволить. — Мой отец не баловал меня — не имел возможности, — отвечаю я, потирая глаза. Жар от огня усиливает мое желание заснуть прямо здесь и сейчас. — А будучи взрослым? — еле слышно спрашиваешь ты, бросив на меня взгляд из-за плеча. — Уинстон приносит мне свои игрушки. Это считается? — улыбаюсь, представляя, как собаки тычутся в мои ладони своими мокрыми носами и облизывают пальцы. Ты садишься на край стола и улыбаешься мне в ответ. — Подарок имеет особое, порой даже тайное значение как для дарителя, так и для того, кому он предназначен. Своими действиями собака выказывает свою преданность и доверие. Принимая подарок, ты даешь обещание, что не станешь использовать ее к тебе чувства против нее самой. — Это не сложно. — Не сложно, когда речь идет о собаках. С людьми все обстоит иначе: мы очень часто пользуемся чувствами, которые вызываем в других людях, особенно доверием и любовью. Ты изучаешь мое лицо, и я не сразу замечаю, что ты держишь в руках небольшую, плоскую коробочку. — Я решил сделать тебе подарок, Уилл, — ты не дожидаешься моего ответа. Твои тонкие, длинные пальцы начинают развязывать изумрудного цвета ленту. Мне становится неловко, будто я забыл о чем-то важном, а ты нет. Лента отправляется тобой на стол, за ней следует крышечка, и ты извлекаешь из коробочки нож. — Когда я увидел его, сразу подумал о тебе, — звучит так сладко, что я невольно облизываю губы. Повернувшись к камину, ты начинаешь разглядывать оружие в мерцающем свете огня. — У хорошего рыбака должен быть хороший нож. Это — дамасская сталь, очень прочная, но капризная. Она требует особого, трепетного отношения. Думаю, ты об этом знаешь. Ее рисунок неповторим, уникален, как и твой разум. Рукоять из оленьего рога призвана напоминать нам, к чему мы возвращаемся, убивая. Взгляни, — ты оборачиваешься; я уже стою за твоей спиной. Моя близость не становится для тебя неожиданностью, хотя я и пытался подойти очень тихо. Ты передаешь мне нож и убираешь руки в карманы брюк. Оружие создано будто специально для меня: рукоятка лежит в ладони как влитая, теплая, чуть шершавая. Я не удерживаюсь и нюхаю ее. Она пахнет лесом, животным теплом и твоими руками, и я вспоминаю, каково это, когда ты касаешься моего лица. Ты держал этот нож до меня — перекидывал его из одной руки в другую, примерялся к нему. Для твоих ладоней аристократа он был слишком грубым, непослушным, диким, а в моих стал продолжением руки. Убить таким ножом — все равно что убить голыми руками, никакой разницы. В уголках твоих губ застывает улыбка, пока ты наблюдаешь за мной. Меня это раздражает. — Даришь мне свое доверие? Или любовь? — последние слова скользят по моим губам и растворяются будто дым. Ты остаешься спокоен; на лице все та же улыбка, которую ты забыл снять. Мои щеки загораются сильнее: вино, камин, моя глупость, твоя близость… — Это еще нужно решить, — твой голос меняется, становится таким бархатистым и мягким, что в моем животе будто закручивается ярмарочная карусель с лентами. Ты делаешь шаг назад и садишься на краешек стола. Я почти физически ощущаю, как рвутся тонкие нити между нами, когда ты отдаляешься. Твои слова эхом звенят у меня в голове, перебиваются в груди, заставляли сердце менять ритм. — В моем детстве не было обилия подарков, но я помню, что свои я предпочитал открывать сам, — заявляю я, вскинув брови. — Боюсь, у меня нет другого подарка для тебя, который ты мог бы открыть, Уилл, — оглядываясь по сторонам, говоришь ты. — Я так не думаю… Я оглядываю тебя с головы до ног; твой костюм — идеальная подарочная упаковка, — он скрывает все, что внутри, но привлекает к себе внимание… Я ненавижу твой костюм, эту четкость линий, этот футляр, в котором ты так умело прячешься. Никто не может сказать наверняка, каков Ганнибал Лектер на ощупь, насколько сильны его руки, как быстро он способен бежать. Весь твой облик в этом проклятом костюме — одна большая тайна, которую хочется разгадать, пусть и ценой своей жизни. Я приближаюсь, ты косишься на нож в моей руке. В чем дело, доктор? Вы ведь сами дали мне его. — Уилл, это — мой любимый костюм, — говоришь ты, поправляя лацкан. — Разве есть нелюбимый? — кончик лезвия скользит по галстуку, я не отвожу от него взгляд. Мне нравится, что след острия исчезает не сразу, будто тугие стебли, изображенные на ткани, вот-вот лопнут, и я увижу их зеленый сок. Мой вопрос остается без ответа. Твоя наигранная настороженность испаряется, я вижу огонь в твоих глазах — ты ждешь от меня действий, и я действую. Нож проскальзывает за бортик пиджака. Резким движением я срезаю пуговицы; лезвие наточено превосходно — ты даже не успеваешь поймать то мгновение, когда полы твоего пиджака распахиваются как занавес, а пуговицы взрывают тишину, рассыпаясь по полу. Ты вынимаешь руки из карманов, расставляя их в стороны, будто вопрошаешь, что будет дальше. Я дергаю пиджак с твоих плеч. Он летит ко всем чертям. Жилет подчеркивает твой прямой, сильный корпус, но все еще не позволяет подобраться достаточно близко. — Признайтесь, доктор, костюм-тройка является объектом вашей страсти лишь потому, что его чертовски сильно хочется снять? — Не стоит проецировать на меня свои желания, Уилл. Если бы это было так, ты был бы сейчас в этом костюме, а не я, — твоя улыбка обжигает, и мне хочется дотронуться до нее руками. Но я запрещаю себе прикосновения — я еще не закончил с «упаковкой». Я думаю, как мне поступить; мне хочется наверняка уничтожить эту деталь твоего гардероба. Лезвие проскальзывает между твоих пальцев, сжимающих столешницу. Оно движется вверх, цепляясь за манжеты рубашки, замедляется в складках на изгибах локтей, скользит выше, к твоим расслабленным плечам. Завожу клинок под ткань жилета и разрезаю полотно точно по шву. Треск разрываемых нитей вторит стонам дров в камине. Ты оцениваешь мою работу кончиками пальцев, но я убираю твою руку, чтобы сделать второй разрез с другой стороны. Пуговицы подвергаются казни — их маленькие головы летят прочь, осыпаясь по полу. Жилет падает с тебя с грацией убитого животного, сворачивается вокруг талии, цепляясь за твои руки. Галстук — это несложно: лишь один быстрый разрез в опасной близости к твоей шее, и он уже не представляет для меня интереса. Рубашка. Ее я люблю немного больше — сквозь ее тонкую, мягкую ткань я могу угадать, напряжены ли мышцы твоих рук, сводит ли твой живот приятной судорогой. Могу угадать, но я хочу видеть! Бережно касаюсь твоей руки. Твои пальцы в моей ладони — это так правильно, так естественно, и я борюсь с желанием вечно держать тебя за руку. Я подношу твою ладонь к своему лицу и втягиваю запах твоей кожи. Ты пахнешь чем-то древесным, свежестью цитруса и мокрой землей. Ты пахнешь теплом и трепетом, опасностью и страстью. Я кладу твою ладонь почти себе на шею и делаю разрез от манжета до самого плеча. Обух клинка едва касается твоей кожи, и я чувствую, как ты дрожишь от прикосновения стали. Ты послушно наклоняешь голову набок, прикрывая глаза, чтобы я мог закончить с воротником. Уничтожение пуговиц уже становится моим фетишем. Рубашка мягко соскальзывает с твоего плеча на пол. Ты смотришь на меня, и в твоих глазах читается немой вопрос — как далеко я намерен зайти? Это разжигает во мне желание идти до конца. Я резко тяну тебя за шлевки брюк, и от неожиданности ты едва не ударяешься своими губами в мои. Клинок проскальзывает за пояс — такая опасная близость, что ты нервно выдыхаешь. Я прорезаю ткань до самого края брючины. Одна, затем вторая. Твои сильные икры перетянуты подтяжками для носков. Черт возьми, это выглядит сексуально... Пожалуй, это — единственная деталь, которую я хочу на тебе оставить. — Ты всегда так бесцеремонно обращался со своими подарками? — спрашиваешь ты, а я давлюсь улыбкой, осознавая, что ты назвал себя «моим подарком». — Только с их упаковкой, — наваливаюсь на тебя, прижимая к столу так, что ты вынужден за спиной брать упор на руки. — Разве только одежда скрывает меня от мира, от тебя, Уилл? И я понимаю, что подаренное тобою доверие выходит куда дальше рамок костюма-тройки. Нож все еще лежит в моей руке. Мне начинает казаться, что рукоятка врастает в мою ладонь, смещая и выкручивая кости. Я вижу пульсирующую вену на твоей шее, и она сводит меня с ума; я почти слышу, как кровь шумит подобно горной реке. Прижимаю лезвие к твоей влажной коже и надавливаю острием клинка. Алая капля растет до тех пор, пока не срывается тонким блестящим ручейком по плоскости ножа. Я слизываю ее; вкус железа в разы ярче от металла под языком. Кровь останавливается не сразу, я собираю ее кончиками пальцев и размазываю по твоим губам. Ты скалишься как пойманный зверь. В моей голове появляется мысль о японской гейше и мидзуагэ. Я реву от ревности, представляя, что кто-то, кроме меня, мог прикасаться к тебе, и впиваюсь зубами в твою улыбку. Ты сопротивляешься, ты делаешь это намеренно, получая удовольствие от того, как во мне разжигается страсть; от того, как я бешусь, не имея возможности подчинить тебя себе. Резко отстраняюсь от тебя и наслаждаюсь тем, как кровь размазалась по твоему лицу, как теплый ручеек сползает от шеи по ключицам, вниз, к поясу твоего белья. Я слизываю алую дорожку и уничтожаю последнюю деталь твоей «упаковки». Нож царапает твое бедро. Ты прижимаешь ладонь к порезу, а затем обхватываешь ею возбужденную плоть. От этого жеста я будто схожу с ума — падаю на колени и вбираю в свой рот твой член. Твоя рука больно тянет меня за волосы, но я не обращаю внимания. Я чувствую твой вкус у себя во рту. Это — то, чего не знает никто о прекрасном Ганнибале Лектере. Это только для меня. Твой сдержанный стон заставляет меня остановиться. Твое лицо наконец-то изменилось, я вижу в нем желание и восторг. Целую тебя жадно, сжимая упругие ягодицы, и ты начинаешь расстегивать мои брюки. — Ты не похож на мальчика, который получал подарки, — твой шепот обжигает. Ты покусываешь мочку моего уха, пока твои ловкие пальцы ласкают мое возбуждение. — Скорее ты — тот, кто их воровал. Алчный, напуганный, резкий. Хочешь всего и сразу, боишься все потерять… — Я хочу тебя, — выдыхаю в твои губы, — всего и сразу! Ты тянешься к небольшому ящичку в столе и достаешь баночку миндального масла. — Мое доверие, — улыбаешься ты, передавая мне флакон. Я разворачиваю тебя спиной к себе, и ты растягиваешься на поверхности стола, сметая при этом так старательно тобою же разложенные бумаги. Золотистая, тягучая, как мед, тонкая струйка стекает промеж твоих ягодиц, когда я выливаю масло на твою поясницу. Я вхожу в тебя осторожно, чтобы ты привык ко мне. Тебе хватает нескольких медленных движений, чтобы начать постанывать и требовательно насаживаться на мой член, — и я не собираюсь тебе в этом отказывать. Срываюсь на бешеный, звериный ритм, вбиваясь в тебя так, что стол под нами начинает скрипеть по паркету. Внутри тебя тесно и горячо; я отмечаю про себя, что рельеф твоего тела идеально совпадает с изгибами моего. Мы словно бы части одного целого, — только соединяясь воедино можем узнать, кто мы есть на самом деле. Мои чувства обострены настолько, что граница между «я» и «ты» перестает существовать. Я слышу твои мысли у себя в голове, я знаю, что ты слышишь мои… Ты стонешь так, что мой оргазм начинает зарождаться еще где-то в горле, спускаясь все ниже. Я превращаюсь в один натянутый нерв, который вот-вот лопнет. Катарсис наслаждения захлестывает меня, и ты кричишь подо мной в это же самое мгновение. Перед моими закрытыми глазами взрывается вселенная, умирает и возрождается вновь.

***

Когда мое дыхание восстанавливается, я обнаруживаю нас на полу, в окружении разрезанных и изорванных лоскутов твоего костюма. Ты держишь в руке подаренный мне нож, рассматривая запекшиеся капли своей крови. Неожиданно ты прижимаешь лезвие к моей шее, нависая надо мной. — Ты принял мой подарок, Уилл. Это значит, что ты даешь обещание никогда не использовать его против меня. — Доверие или любовь? — спрашиваю я, касаясь твоей щеки дрожащими от усталости пальцами. — В нашем случае это одно и то же.