Два билета в лето

Мяч несколько раз ударяет по паркету, из-за чего в зале раздаётся громкий стук о деревянную поверхность. Раз-два-три, мяч в кольце и снова падает на пол с глухим звуком. Это раздражает Сергея, как и духота, как пыль, витающая в воздухе. Его напрягает абсолютно все вокруг. Кажется, что стены начинают сдвигаться, угрожая вот-вот раздавить в лепешку. Но он знает, что это не стены, а усталость, стресс и еще тысяча факторов в его жизни. Колено ноет. Хотя, ноет — это еще слабо сказано. Оно горит, ломит так, словно в него вонзили тысячу кинжалов и прокручивают их по часовой стрелке, чтобы болело еще сильнее. Сил и вправду уже нет. Больше ничего не хочется: не хочется играть, приходить на тренировки, терпеть боль, до слез прикусывая губу. Да и вообще жить особо не хочется. Белов существует на этом свете только потому что обязан. Не он подарил себе жизнь, а его мать. Модестас как всегда ждет возле дворца спорта, облокотившись спиной о свой черный пикап. Иногда Сергей удивляется, как этот литовский мажор вообще подружился с ним. Они, конечно, были не с разных планет, но и особым сходством характеров не могли похвастаться. Сергей — патриот, полностью отдающий себя баскетболу, а Модестас — человек, ненавидящий все, что связано с Россией, хоть и живет здесь уже около десяти лет — мог бы давно привыкнуть. Да и баскетбол ему «не клуб и не товарищ». На поле Паулаускас действительно незаменим — уж больно у него пас хороший. Оттого литовца и держат в национальной команде. Если бы не это, Гаранжин бы давно за шиворот схватил и отправил в Шереметьево на ближайший рейс до Литвы. К счастью Сергея, это могло случиться, разве только если Паулаускас играть перестал бы. Но это грозит скорее самому Белову, нежели Модестасу — тот, в отличии от него, тело бережет, как зеницу ока. — Анальгин? — коротко спрашивает литовец, как только Сергей приближается к машине. — Пожалуй, — просит Белов, с трудом делая еще один шаг и хватаясь за колено. Модестас быстро обходит машину, открывает дверцу со стороны водителя. Через несколько секунд литовец возвращается к сидящему на асфальте Белову.  — До машины не дойду, — поясняет молодой человек, приподнимая штанину до колена. Модестас, качая головой, присаживается напротив и аккуратно вводит шприц в мышцу — дело уже привычное, не первый день знакомы.  — Спасибо, — Сережа благодарно улыбается, пытаясь восстановить дыхание. — Idiotas, — хмуро кидает Модестас, сминая упаковку из-под лекарства, а затем проходя обратно к водительскому сиденью. Когда мотор запущен, Белов наконец находит силы, чтобы забраться на сиденье рядом, хмурясь и вытирая пот со лба олимпийкой. — Мог бы и помочь, — бормочет Сергей, пристегивая ремень, и, спускаясь как можно ниже в кресле, упирается коленом в бардачок. — Мог бы и не переутомлять опять свою ногу, — чуть ли не рычит Паулаускас, выворачивая руль в сторону трассы. Белов лишь закатывает глаза в ответ на язвительную фразу. Знает же, побесится — побесится, да перебесится. Москва горит яркими огнями, несмотря на позднее время суток. Уличные фонари, витрины магазинов и торговых центров, вывески, квартиры — все светится, делая звезды на небе почти незаметными. Сережа скучает по звездам. В столице их круглый год не видно, а вот за ее пределами, даже в несчастном Подмосковье, можно было увидеть целые созвездия. Что уж говорить про поселки и маленькие деревеньки в Сибири. Белов буквально вырос под звездами, любовался ими из окна дома или, лежа на сеновале, всю ночь наблюдал за бесконечным темным небом с раскинутыми по периметру блестящими точками. В Москве посмотреть на звезды можно было лишь в планетарии, и то только заплатив за это круглую сумму. В окне, отдавая желтым светом, один за другим проскакивают фонари. Они каждый божий день едут по одной и той же дороге, и Белов уверен, что уже наизусть знает, после какого столба висит огромная вывеска с очередным впечатляющим плакатом на тему «звонков во время вождения», и после какого дерева начинаются первые дома. Эта обыденность душила, не давая даже немного повернуть жизнь в новое русло, и оставляла после себя лишь безвыходность, отчаяние и усталость. — Меня тошнит, — глубоко вздохнув, произносит Белов и прислоняет голову к стеклу. — Будешь блевать на мои сидения, выброшу из машины и не посмотрю на то, что ходить не можешь, — огрызается в ответ водитель. — Я не в этом смысле, — Белов переводит уставший взгляд на друга, — от Москвы меня тошнит. От людей…от боли. — Завтра пойдет снег или что? Сергея Белова, комсорга двадцать первого века, тошнит от столицы всея Руси… — Не язви, хорошо? Я серьезно вообще-то, здесь у меня она уже, — Сережа провел пальцем по шее. — Выть, на стену лезть хочется. Не могу я так больше, не машина я, — скулит Белов, потирая глаза ладонями, — Устал я, Модя, пиздецки устал. — Ну так вали, — предлагает Модестас, выждав несколько секунд и наконец переводя взгляд на собеседника. Белов пару раз моргает и, приподняв бровь, непонимающе глядит на литовца. — Что? Ты сам сказал, что устал от Москвы, так вали отсюда, в чем проблема? Сергей хмурится пуще прежнего, обдумывая слова друга. В принципе, Паулаускас был прав — когда начинаешь жаловаться на то, что тебе плохо в каком-то городе, из него стоит валить. Но как Белов это сделает? Денег на самолет нет, даже чтобы до Питера долететь, а поезда Белов с детства не любил, что ставило перед его родителями сложную задачу каждый раз, когда нужно было выехать за пределы городка. — Žiūrėk kur vienas eina! [1] — неожиданно громко выкрикивает Модя, нажимая кулаком на руль. Посмотрев в лобовое стекло, Белов замечает машину, которая обогнала литовца. На ее крыше красовались лодки, пара весел, и какие-то тюки с вещами. — Ну ты только посмотри! Урод! — Спокойно, Модя, ты лучше за дорогой следи, — просит Сережа, хватая водителя за предплечье и успокаивающе поглаживая руку большим пальцем. Голубые глаза вновь взглянули на машину впереди и, внезапно, в голову закралась уж совсем завиральная идея.  — Модя… — Чего? — Ты не хочешь поехать в дорожное путешествие? — литовец выворачивает руль и съезжает на обочину, выслушивая недовольные гудки от других автомобилистов. Когда машина тормозит, слегка буксируя на песке, Паулаускас, не сводя глаз, смотрит на друга, видимо ожидая продолжения.  — Мы бы могли, — неуверенно продолжил Сергей, — поехать в Крым. Виз для Европы все равно нет… — Как ты в дорожное путешествие собрался ехать, когда у нас ближайшая тренировка уже через три дня? Каникулы не вечны, — интересуется Модестас устало, проводя рукой по лицу.  — А мы сбежим, — уже увереннее заявляет Белов, заметив, что друг особо не протестует. — Никому не скажем, а как хватится Гаранжин, поворачивать поздно будет. Тем более, мы лучшие игроки сборной, не сможет он нас выгнать. У нас ни одного выговора к тому же, — бодро рассуждал баскетболист. — А я-то тебе зачем, Серый? Водителем берешь что ли? — Друг ты мне, Модя, куда я без тебя, — Сережа пожал плечами. — Да и тебе не мешает отдохнуть, а то злой, как собака. — Это у вас в России собаки злые, а у нас, в Литве… — Боже, Модестас, это выражение такое, — Сергей закатывает глаза, а затем с интересом глядит в глаза напротив, горящие нескрываемым азартом. — Ну так что, согласен? — Согласен, — уверенно произносит литовец с широкой улыбкой, вновь заводя мотор. — Тогда в квартиру за вещами и в путь! Быстро накидав вещи в сумки и захватив с собой все сбережения, двое молодых людей загрузились в черный пикап, обсуждая план поездки. Через час пути машина приостановилась у дорожного указателя «Москва». Паулаускас взглянул на Сергея. — Ты уверен? Еще не поздно повернуть, — спрашивает Модя, стараясь перекричать голос навигатора, который назойливо повторял: «Вы ушли с маршрута». Сережа печально взглянул на красную надпись слева, глубоко вздохнул и кивнул головой в знак согласия.  — Ну хорошо, — Паулаускас вновь нажимает на педаль газа, и машина трогается, оставляя позади себя старую табличку, а вместе с ней и былую жизнь. Двое в машине даже не представляли, как одна поездка способна изменить абсолютно всё.