Очень хладные сказы по околоваркрафту

      Тьма. Бесконечная и тягучая, она укутывала его, будто мягкое одеяло. В ней не было ничего, что способно взбудоражить остатки его чувств. Ничего, что способно потревожить. Она была спасением.       Сколько времени он уже сидит здесь? Неделю? Месяц? Год? Столетие? Время для него стало толщей вод, лишённой течений и границ — даже дна. Почти постоянно его укрывает тьма, почти постоянно вокруг тихо. Изредка он слышит слабый писк какой-нибудь глупой крысы: она перебирает своими лапками, чуя запах его плоти, бежит к нему, чтобы отгрызть часть, но он всегда ловит её и перемалывает зубами её кости, заставляя горячую кровь струиться сквозь дыры в его зубах и прогнившей коже щёк.       Мало что ещё разрывало одинокий мрак. Он видел людей лишь несколько раз. Он помнил миссию, которую ему поручила сама Королева, — передать в Штормград просьбу помочь пострадавшим союзникам. Он помнил, как море бушевало в то время, как качался полуразвалившийся корабль. Как его выбросило на берег где-то в Западном крае — невозможно было не сбиться с курса. Помнил долгий путь и, как тогда показалось, счастливую встречу с солдатами — именно тогда его укутала темнота.       Сколько точно прошло времени, он не мог знать, но в следующий раз он увидел людей нескоро. Сидя в крохотной каменной ячейке, прикованный к стене, он слышал лязг металла и топот сапог — вскоре свет факела едва не выжег ему единственный неразложившийся глаз. Кто-то начал робко тараторить, но грубый мужской голос оборвал бормотание. Очертания фигур были нечёткими, движения размытыми, но тот мужчина явно наклонился к нему, чтобы фыркнуть: "Пускай гниёт дальше". Затем люди ушли, вновь надолго оставив его во тьме.       Следующий раз о приходе людей возвестил кашель. В этот раз не было толпы — был один подросток, прикрывший нос рукавом и бубнящий о мерзости. Воткнув в держатель свой факел, он пялился на нежить у стены, и на его изнеженном лице явно проступало отвращение.       Затем был Свет. Он сжигал остатки его плоти, причиняя невыносимую боль, но не давая лишиться сознания. Всё, абсолютно всё горело жёлто-белым огнём. Он задёргался, пытаясь хоть как-то его потушить, но это было бесполезно. Святое пламя пожирало его тело, его разум, его память...       Чтобы резко погаснуть. Подросток опустил руку, выдернул факел и быстро зашагал прочь. Но на этот раз не было спасительного мрака — была мерзкая, разъедающая гниль. Она заполняла его пересохшие лёгкие, облепила конечности, сочилась из обломков зубов, прорывалась сквозь полуразрушенные сосуды, вытекала из глазницы. Она стала всем его миром, сгоняя мрачную тишину, заставляя мучиться от осознания своей отвратительности, вызывая болезненные воспоминания о другой жизни.       Он приходил ещё раз. И ещё. И ещё. Как часто? Зачем? Нельзя было дать ответ. Порой не удавалось избавиться от всепроникающей гнили, как она окатывала вновь, порой воспоминания о нём почти стирались. Почти всегда этот подросток молчал, изредка морщась, и лишь однажды выкрикнул: "Всё! Вечно всё из-за вас!" — и едва не сжёг его заживо особо мощным заклинанием Света.       Но когда-нибудь это кончится. Он передаст послание, которое так и хранится у него. Пусть его голосовые связки сгнили, и он обречён вечно молчать, он исполнит свой долг.