Это неправильно. Это мерзко. Это ужасно.
Как вожатый, он не смеет смотреть на этого ребёнка ТАКИМ взглядом. Он готов стерпеть любую его колкость. Он готов терпеть его оскорбления. Он будет готов принять даже удары, если только предмет его воздыханий захочет их нанести. Но он знает, что парню даже мерзко прикасаться к нему. Поглядывая на Макса, Дэвид может лишь тихо вздыхать, ощущая, как с каждым вдохом странное и тягучее чувство в груди вспыхивает, словно огонёк. Он сжигает изнутри. Он никому об этом не расскажет. Не расскажет и о состоянии своего здоровья. В последнее время, оскорблений от десятилетнего парнишки в сторону вожатого стало меньше. Как и внимания. ...Почему. Почему. Почему. Почему. Дэвид запирается в своём домике, и, сползая по двери вниз, садится на пол. Его охватил приступ кашля, и он уже по рефлексу закрывает рот руками, дабы заглушить его. Убрав свои руки от лица, он видит кровь. Кровь и лепестки белых роз. Роза. Замечательный цветок, верно? Прекрасная и хрупкая. Интересно, какой бы она была, если бы не защищалась острыми шипами от грязных рук этого давно прогнившего насквозь мира? Так же защищался и Макс. По крайней мере, вожатый так думал. Но об этих мыслях он никому не расскажет. Гвен была обеспокоена натянутой улыбкой друга и его частыми припадками кашля. Что-то не так. Но, если он ничего не говорит, значит всё в порядке, верно? Она не будет переживать. А стоило бы. Дэвид почти не выходит из домика. Признаки жизни он подаёт лишь кашлем и едва различимыми всхлипами. Его состояние всё хуже и хуже. Он задыхается. - Не сдох ли там этот безмозглый ублюдок? - бухтел себе под ноги Макс, когда он зашёл проведать Дэвида. Тому на короткий период стало легче.Но, как говорится, это было затишье перед бурей.
Он исчез из жизни лагеря, закрывшись в четырёх стенах домика. Кашля давно уже никто не слышал. Также, никто давно не видел Дэвида. Гвен была слишком занята детьми, ведь приходилось работать за двоих, а Макс просто был рад, что рядом не было этого вечно-излучающего позитив, наивного двадцати четырёхлетнего ребёнка. Однако, ради интереса, Макс пошёл после обеда к домику вожатого и подёргал ручку двери. Обнаружив, что она была заперта, он постучал. Ноль реакции. К счастью, он недавно завёл разговор с Нёрфом, и громила научил его вскрывать замки. Признаться честно, это отняло много времени и терпения, и в силу своей вспыльчивости, Макс пару раз громко выругнулся и хотел послать это дело. Странно, что Дэвид ещё не услышал всего этого, и не вышел, чтобы отругать Макса за неподобающие действия. Но заветный щёлк открывшейся двери отвёл от Макса эти мысли. Он открыл дверь и вошёл внутрь. Пробежавшись взглядом по маленькому помещению, которое утопало в тяжелом полумраке от закрытых штор, он подошёл к кровати вожатого. Он взял лист бумаги, который лежал на полу рядом с кроватью. Прочитал один раз, и не поверив её содержанию, громко обматерил лежащего в кровати. Ребёнок принялся трясти его, надеясь, что это глупая шутка, хотя совсем и не в духе вожатого. Прочитав второй раз, он начал кричать, что Дэвид придурок. Закрыл рот рукой, чтобы подавить всхлип. Не вышло. Макс медленно присел возле кровати на пол, взяв вожатого за похолодевшую руку и сильно сжав её. Он немного вжал голову в мелко дрожащие узкие плечи, захлёбываясь своими же слезами. Его не волновало, что их могли увидеть. Его не волновала засохшая кровь на холодной руке человека, за которого, в тайне от всех он так сильно волновался. И так же его не волновали почти засохшие белые лепестки его любимых цветов…