Антэрмония. Путь к Лагунье

      Наконец всё встало на свои места. Некогда мрак тёмной улицы, освещённый лишь тусклым фонарным столбом, смог искоренить тьму, как неизвестность равносильную нежеланию смотреть правде в глаза. Сняв повязку — отрицаемый день занял свою нишу. Вернулись знания, может, не самые вожделенные, но те, которые поставят точку в этой нескончаемой беготне от самого себя.       Верно — не смог её спасти.       Правда — не поверил ей.       Но ты боролся. Шёл до последнего, даже, когда уже казалось, что силы покинули, а немаловажная часть тела вот-вот перестанет слушаться. Готов был умереть, но жертвенность Ланы, её любовь и желание защитить пересилили всё, позволив оттолкнуть драгоценного супруга от края пропасти, падая в неё самой, утягивая злодея.       Спасение было неоправданным. Сломавшись, ты дошёл человеком до непонятного мира, где свои правила, законы, да и физика. Многое вызывает вопросы, а другое могло бы — восхищение, будь ты творческой личностью: мир, отличный от того, привычного, был иррационален. Мёртвые ходят? Говорят? О чём-то даже… даже мечтают! Расскажи кому-нибудь — и здравствуй путёвка в психиатрическую больницу. Правда, всё это — не твоего полёта дело. Цель, увидеть Лану, выполнена. Раз так, то, получается, больше тебя ничего здесь не держит. Пора уходить.       Тяжёлое состояние, разлука, с неохотой подступает. Надежда продолжает о себе заявлять: ещё можно спасти, как-то исправить ситуацию, вернуть Лану к жизни. Абсурдность превышает допустимые нормы, продолжая оставаться за чертой игнорируемого.       Песочные часы вот-вот начнут отсчёт — неспешно падая вниз, песчинки вернут былое состояние. Врата, не позволяющие обитателям этого мира выбраться наружу, скоро потеряют ценность для тебя, не позволив пройти их. В таком случае, захочешь ли? Лана окажется в недосягаемости, возможность увидеть вновь её светлый облик будет невозможной отныне.       Остаться тут. Дать сердцу остановиться. И вы… вместе. Так просто.       Мысль имеет нехорошую манеру воплощаться. Возможно, призыв, хотя скорее стечение обстоятельств позволяет пригласить опасность, от которой лучше бы на всех парах спасаться. Но видит Создатель этого мира, ты уже принял бесповоротное решение…       — Нашёл! — раздаётся торжеством голос. — Ты! Ты здесь!       Не поднимая головы, отрешённо смотришь вперёд, мысленно находясь «там», среди полицейских машин, выбегающих и что-то кричащих людей, у выгоревшего дома; нет более ярких красок — всё серо, а звук и то перестал существовать там.       — И вправду не такой, как мы, — оказавшись слишком близко к тебе, произносит поражённо мертвец, схватившись холодными пальцами за твоё горло — там жизнь, тепло, пульс, — и сразу же отпуская, отступив. — Да, человек! Тут! Это ж надо!       Эти слова такие настоящие, больший эффект от которых дало произнесённое «человек», пробудили тебя, застывшего, вернуться.       — Тебя это, мертвец, так удивляет?       — Да-да! Людям нет места тут! Это ж не ваш мир.       — Ты прав. Он — не мой, — с горечью произносишь ты, морщась, принимая чуждость, опасность и не предназначенность тем, чьи механизмы внутренние не сломались.       — Так честен. И не пугаешься! А ведь тут я, чтобы… чтобы убить тебя. Вот.       — Убивай.       — И даже, если ты не хочешь этого… Подожди, что?! Ты сказал — убивай?       — Ну да.       — Нет-нет! Ты не мог, человек, этого сказать! — считая, что ослышался, убеждённо выдаёт мертвец, качая головой. Видно, у него была своя правда и своё развитие событий.       — Почему же?       — Ты совсем глупый, что ли?       — Нет, но я не понимаю, почему моё желание расстаться с жизнью вызывает вопросы. Не ты ли хотел положить всему конец?       — Так-то оно так… Но подожди!       — К чему ожидание? А эта трата времени? Хочешь — сделай. Я сопротивляться уже не буду.       — Стой-стой!       — Нет! Начинай, — наседая, приказываешь, закрыв глаза, становясь ровно: руки по швам. «Так лучше!» — думаешь ты. — Ну же!       А мертвец сам застыл, не зная, как поступить. Что делать? С одной стороны — вот оно, беспроблемное решение: живой не сопротивляется и можно воплотить задуманное, но с другой — как-то неправильно. Не такую реакцию хотелось бы видеть. Вдруг тут есть какой-то подвох?       — Чего же ты ждёшь?       — Я не могу так быстро. Точнее, могу, конечно, это сделать, но вот чтобы прям как-то… вот прям вот так… и чтобы прям всё… ну как-то это даже… по идее, конечно, возможно… вот только… — начал он бессвязные лепетания, от слушания которых уши завянуть могут, ну, ей-боги, неужели так непросто это сделать — оборвать чью-то жизнь?       — Перестань! — теряя терпение, повышаешь голос ты, взмахнув руками, при этом угрожающе добавив: — Либо ты сейчас что-то предпримешь, либо я сам.       Покойник, видно, попался не слишком отважный. Наверное, в прошлой своей жизни он не был убийцей, а сидел в каком-нибудь душном офисе, заполняя отчёты или сшивая документы. Да делал, поди, так хорошо, что о повышении мечтать боялся. Но заслуживал.       — Нет, всё будет! Только… дай мне пару секунд.       Ничего не сказав, ты вновь принялся ждать, мечтая о скорейшем завершении пути и становлении на одну линию с Ланой. Больше нечему будет вас разделять.       — Я готов!       Неживой, если можно так сказать, воодушевился, подойдя к тебе и, схватившись за горло (думая, что удушение — лучший вариант), перекрыл воздух.       Долго ли, коротко ли, как говорилось в старину, но продлилась нехватка воздуха недолго. Увы, ты не умер, точнее — тебе не дали этого сделать, придя на помощь.       — А-а-а! — падая на землю, издал, подобно раненому зверю, вой душитель. И вырубился.       — Что теперь? — открыв глаза, с неудовольствием поинтересовался ты, замерев. — Лана?!       Супруга держала в руках толстую ветку — видно, это и послужило падению покойника. Но зачем было это делать? Не понятно ли ей, что так можно быть вместе, позволив остановиться биофизическим процессам.       — Ты! Не стоило меня спасать…       — Не стоило?.. Почему ты так говоришь?!       — Я вспомнил всё. Тот день. Твою смерть. И свою вину.       — А-а…       — Я не заслуживаю жизнь. Не ты должна была сюда попасть, а я… — Душевная боль, мерзкая особа, каблучком начинает надавливать на сердце; на глаза наворачиваются слёзы, а пальцы, дрожа, закрывают лицо. — Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, не сумевшего ничего сделать? Как же я ненавижу себя…!       Женщина выпускает из рук палку. Она смотрит на тебя, но в янтарных глазах нет жалости — пустота. Одно верно — ненависть к тебе не испытывает, а по-прежнему, если бы могла и не была лишена чувств, любит. То, что произошло в прошлом — дело случая. Одним везёт, другие борются, третьи погибают. Такова реальность.       — Ненавидишь? О, перестань. Есть ли повод оборачиваться назад? Причинять ещё большие страдания? Это ведь так просто — отпустить меня, начиная всё с новой страницы.       — Я не могу. Как мне забыть тебя? Ты была всем для меня! Что я без тебя? Кто, если нет тебя? Смысл мне существовать, если в итоге я буду по-прежнему вспоминать твой образ!       Призадумавшись, Лана с обречённостью выдаёт, по-холодному улыбнувшись:       — Люди слабы. Они привязываются к одному единственному человеку, а стоит ему уйти — ломаются. — Останавливается, позволяя тебе осмыслить мысль, но ненадолго: — Несмотря на это, некоторые из них способны стать ещё сильнее, склеивая себя по кусочкам. — Оторвав руки от лица, ты, чуть дыша, смотришь на супругу, не до конца понимая, что она хочет тем самым сказать. Но её слова, как ни странно, способствуют поднятию какой-то сокрытой на глубине силы — то ли согласию, то ли готовности доказать на собственном примере это, то ли не угасшей воли к жизни. — Они, фениксы с ярким пламенем, доказывают это: человек — сильное существо и, под тяготой выпавших испытаний, преодолевая всё, заново восстанавливают себя — ничто иное, как борьба с самим собой. Это и есть спасение.       — Другими словами, ты хочешь, чтобы я не только принял правду, но и поборол чувства, ставшие грузом?       — Верно! Ты сам должен понимать — ни к чему хорошему нас это не приведёт.       — А что если…       — Смерть? — Запрокинув назад голову, Лана смотрит в застывшее небо. Поднимает руку, будто пытается до него дотянуться, хотя знает — этому не быть. — Думаешь, выход? Для кого?       — Для нас!       — Где гарантия, что ты по-прежнему будешь испытывать то, что сейчас?       — У меня её нет, но это лучше, чем…       — Чем что? Быть человеком? Жить, чувствовать, идти к успеху, падать, вставать, наслаждаться моментами?       — Да…       — Ошибаешься! За тебя говорит эгоистичность — ты хочешь меня удержать, но, понимая о невозможности, пытаешься, в первую очередь, уговорить себя, что не всё ещё потеряно и всё можно как-то исправить. Это не так. Быть тем, кем я сейчас являюсь — не то, к чему стоит тебе стремиться.       — Пускай так, мне действительно не хочется прощаться. Но и ты постарайся понять, почему мне смерть привлекательнее, чем её противоположность. В моём мире нет ничего, чтобы удерживало меня. Родители? Работа? Друзья? Всё это меркнет по сравнению с тобой.       Вот насколько высоко тебя, Лана, он возносит, обрывая оставшиеся связи.       Это дело привычки?       Или зависимости?       Но чём бы сейчас не была выражена любовь — он явственно убеждён: жизнь без тебя невозможна.       — Наверное, я давно бы принял это решение, но не хватало решимости наложить на себя руки. Не было полной уверенности, что в другом мире я встречу тебя. Одно дело — когда тем самым убегаешь от трудностей, но совсем другое, когда ты готов проблему решить, пускай даже таким путём, что выбрал я, — с жаром преподносишь ты свою мысль, в надежде, что она поймёт и сможет поддержать тебя в этом. — Потому что больше всего на свете я хочу быть рядом с Ланой. Пускай такова будет жертва, но я буду с тобой. Даже если ты этого не хочешь. Неважно! Просто… я надеюсь, когда-нибудь ты это поймёшь, — озвучив на одном дыхании, ты замолкаешь, взглядом задевая лежащего мертвеца — его глаза открыты, он давно пришёл в себя, но из уважения не мешает вашему диалогу, а послушно ждёт.       — Скажи мне, — начинает Лана, прекращая смотреть на небо, — только честно. Там действительно не осталось больше никого?       — Никого.       — А как же, — невдалеке громко раздаются в одном ритме шаги, переплетаясь в неразборчивый, но пылкий призывной вой десятков мертвецов; они близко и готовы на решительные действия, — наш ребёнок?       — Наш кто…? — Лицо вытянулось от удивления. Что она только что сказала?       — А, ты ведь не знаешь…       Сглотнув, смотришь пустым взглядом на неё, решительную и серьёзную. Принять подобное… нелегко. Ты начал теряться в реакциях — радоваться или ужасаться?       — Точнее, никто тебе не сказал об этом: я запретила. Ах, — сомкнув руки на груди, она не спеша садится на колени, — я думала, что смогу справиться со всем. Надеялась к твоему приезду решить возникшие проблемы. Я не желала впутывать тебя, наших родственников — никого. Была слишком самонадеянной и не хотела, чтобы ты узнал раньше времени о нашей… дочери, — немыслимое явление — её слёзы, скатываясь непрямыми дорожками вниз, капали на руки, на ноги, на землю. Внутренне она по-прежнему не могла чувствовать досаду, но всё же присущая только человеку психофизиологическая реакция не была утеряна. — Ты можешь меня ненавидеть. Презирать! Но я хотела тогда защитить не только тебя, но и её, — голос женщины, что странно для твоих ушей, был ровен, не охрипший, будто бы и не было вовсе слёз.       — Лана… — произносишь ты, замолкая, не зная, что в ответ сказать. Обескураженность говорит за себя. Но именно поменявшее многое заявление холодным полотенцем бьёт по лицу, и смерть не кажется безоговорочно правильным решением. Приходит смятение.       Резко прерывается разговор из-за столпившихся, но нашедших вас мертвецов, в руках которых были разных видов предметы — от палок до ножей и даже некоторые виднелись с вилами, лопатами…       — Вот он! — скрипя, как несмазанные дверные петли, проголосил один из них, выставляя вперёд своё оружие — скалку.       — Мы нашли его!       — Это было слишком легко!       — Ура!       Началось выкрикивание победных слов — неживые радовались, они успели отыскать забредшего человека. Всё шло по их плану.       Видя всю эту собравшуюся толпу, женщина и рядом лежащий покойник встали. Переглянулись друг с другом, приходя к определённому решению. Схватив тебя за руку, Лана, не требуя возражений, потянула, уводя за собой; покойник же ринулся на толпу, удерживая её.       — Что ты делаешь?       — Спасаю тебя. Ты должен уходить!       — Разве это возможно? Их там десятки! А то и больше…       — Неважно! Выберешься! Ты должен это сделать ради нашей дочери.       Такое странное слово — ребёнок. Жизнь течёт по одним струнам, всё привычно и кажется, порой нечему более удивляться, как задевается новая, и вот ты не знаешь, что делать, как поступать? Это, действительно, радостное событие? Не ноша ли?       — Не знаю, смогу ли я ей стать… отцом. Нужно ли ей вообще моё внимание… — оказавшись в небольшом заброшенному саду, неуверенно произносишь ты, когда посторонние звуки утихают и погоня, видно, приостанавливается.       — Серьёзно? — сердясь и не замечая этого, она крепче сжимает твою руку; ты морщишься, но не подаёшь вида. — Как ты можешь говорить такие вещи! Каково ребёнку жить в одиночестве? Каково видеть одного возраста с тобой человека, но не испытывать того же, что и он? Не знать родительской любви? Ни теплоты душевной? Нужности! Ничего… — Остановившись, она отпускает тебя; ты, не успевая замедлиться, падаешь животом на землю.       Обессиленно лежа, не находишь оправдательных слов. Чувствуется разбитость. К такому ты был не готов — лбом упираешься в рукав куртки.       — Не ты ли говорил о своём мире, куда нет смысла возвращаться? Где не осталось больше никого важного? — Лана ходит не спеша вокруг тебя, смотря по сторонам; вас преследовали, но смысл от этого бежать, если нет полной уверенности в противостоянии. Можно ведь сдаться.       — …       — Говори!       — Я… — с нежеланием отвечаешь.       — Но наша дочь, Лагунья, она — часть меня и тебя. Понимаешь это?       — Понимаю…       — Что ж, это к лучшему. В таком случае, пойми и это — моё возвращение невозможно. Я уже не человек. Умерла давно. Чего нельзя сказать про тебя — ты нужен ей.       Пока ты пытаешься примириться с подобным заявлением, Лана подходит к навалившемуся на дерево забору, отламывает от него прутья, считая, что они помогут вам в дальнейшем передвижении, — скорее всего, большая часть мертвецов скопилась у тех самых ворот. Ожидается битва непростая, если, конечно, кто-то придёт к исключительно правильному решению. А ей хотелось, чтобы ты выбрал борьбу.       Поднявшись и отряхиваясь от пыли, медля, смотрел на протянутый прут. Сейчас ты должен был прийти к окончательному решению — либо смерть и возможное пребывание в этом мире рядом с любимой, либо возвращение к дочери. В итоге, чуть колеблясь, беря железный прут в руки, решил-таки дать бой. Чего бы он не стоил, победа будет за тобой. В эти судьбоносные секунды, поставив для себя цель — найти путь к Лагунье, ты будешь идти до последнего.       Обступая с разных сторон, неживые (среди которых уже были знакомые лица) перекрыли ходы к отступлению. Кто бы мог подумать, но стычка с ними, проверяющая твою решимость, начнётся раньше.       — Я знал, что с тобой что-то не так, — начал Мэттью, обезумевши смотря в вашу сторону, видя, какая возможность предстала перед ним. — Теперь-то мы ворвёмся в людской мир! — Вторя его словам, три мертвеца позади него одобрительным воскликом отреагировали.       — Сложно поверить в это, но он смог обмануть нас. Как у него это получилось? — вступила в разговор другая известная фигура — Мэри, оказавшаяся с левой стороны. За ней ещё два мертвеца. Итого семь против двоих.       К слову, у тебя не было объяснений данному феномену. Скорее всего, покойники не смогли распознать в тебе человека по одной лишь причине — они не верили в приход живого, потому, всякий раз встречая тебя, они видели мертвеца с «остаточными чувствами», который не до конца осознал свою гибель и пытается вернуться к месту встречи или к дорогим, но уже в другой реальности, людям.       — Неважно как! Главное, что больше он не сможет так просто прогуливаться по улицам! Теперь он станет ключом к нашей свободе! — Закончив договаривать речь, мужчина ринулся в твою сторону, опасливо размахивая ножом для мяса в разные стороны. Не то чтобы Мэттью, не задумываясь о сохранности твоей, желал тебя убить, просто ему хотелось как можно быстрее прийти к мечтаемому результату.       Однако ты был не из робких — увернулся от удара, отступая назад, выставляя для блока вперёд прут.       — Драться собираешься?       — Собираюсь.       — Насмешил, человек! Ты в невыгодном положении. Что ты можешь сделать против меня? Нас!       Мёртвые начали смеяться. Лана и Мэри смотрели испепеляюще друг на друга, не решаясь бодаться друг с дружкой. Они ждали финала вашей битвы.       — Чудо! — не задумываясь, выдал ты, отводя руку назад для замаха; быстрый рывок, попадание в мягкие ткани — Мэттью падает, змеёй извиваясь; ножик выскальзывает, оказываясь на земле. — Думаешь, у тебя есть преимущество надо мной? Я не собираюсь тут сгнить.       Рассвирепев, мужчина кидается на тебя, но, ловко минуя направленные в твою сторону кулаки, ты ударяешь метко прутом по теме, примечая, что человек бы от такого мог с легкостью умереть.       Трое ожидающих мертвецов, стоило их негласному лидеру перестать двигаться, пошли в атаку на тебя. Не в твою пользу было со всеми ними сражаться, притом что в драку вмешались ещё двое, но блага Лана не позволила им ударить тебя в спину, помешав. Потому, выбрав жертвой самого толстого из них, кинул ему под ноги прут, и пока тот падал, ты, перекатившись, добрался до ножа, выставляя его вперёд.       — Про меня не забывай! — кочергой ударяя в спину (содрогнувшись, начал кашлять), насмешливо пролепетала Мэри, тут же получая неслабый удар по плечу от подоспевшей Ланы. — Ах ты предательница! Ты такая же, как и мы, но помогаешь этому смертному!       Неизвестно, как долго бы шла потасовка, в чью бы пользу всё закончилось, но когда в сад ворвалось ещё пару мертвецов, вы с Ланой, переглянувшись, поняли — это конец, который, на удивление, был уготовлен не для вас. Как оказалось, по каким-то собственным причинам, подоспевшая сила была на вашей стороне. Какой смысл было им вам помогать, вы не знали, но не видя иного выхода, как довериться, приняли их помощь.

***

      Тяжело дыша, но на стороже, ты медленно следовал за впереди идущим двухметровым монголом, чья длинная чёрная борода развивалась в стороны после каждого его шага.       — Но… почему? — силясь, спрашиваешь ты, не до конца веря им. Нужно было убедиться в их честности; в мыслях подозрительная мелодия играет — за спасением кроются отнюдь не самые чистые намерения. — Какой смысл был вам вмешиваться?       — Мы посчитали нужным спасти тебя, человек, ибо в одном количестве ждёт тебя погибель верная. Огромной выгоды не ищем в этом, но считаем, что используя тебя, как ключ к миру живых, предводитель сильно ошибается, — не спеша, с расстановками, проговорил сипло узкоглазый китаец, качая тёмноволосой головой. — Зла не желать тебе, а только помощи.       — Какой ещё предводитель? — останавливаясь и посмотрев на Лану, качнувшую от незнания плечами, полюбопытствовал ты.       — Тот, кто поднял это восстание, — угрюмо выдал монгол; он не обернулся — голос высок да громок.       — Теперь понятно, почему они нас атаковали. У них был тот, кто запустил механизм. — На ум пришли Мэттью с Мэри, но что если не они?.. Тогда здесь должен быть кто-то повесомее. Не думалось тебе, что неживые так просто поверят в их слова. Ни у мужчины, ни у женщины не было лидерских качеств. Они могли крикнуть: «Я хочу выбраться отсюда!» — громко, сказать так, заражая некоторых этой идеей, но ненадолго. Не зря же, например, Лана, возможно, когда-то пробовавшая найти путь из этого места, борясь с невидимой оградительной силой, в один миг перестала это делать, осознав тщетность. — Но остаётся вопрос — когда они поняли, что я человек? Даже не так, когда он успел об этом узнать, собирая всех?       — Десять или пятнадцать минут назад. Нас удивило не то, что сюда смог попасть житель Земли, а то, с какой уверенностью он это сказал: «…и этот человек, будет вам известно, прошёл как не бывало через врата». Хотя, признаюсь, всё-то его выступление так и пылало непоколебимой убеждённостью. Наверное, из-за этого большинство приняли его сторону.       «Значит „предводитель“ видел меня тогда», — пронеслась не радужная мысль, благодаря которой раз и навсегда можно было покончить с теорией о Мэттью с Мэри.       — Но вы не приняли.       — Ве-ерно!       — А что, если «предводитель» не ошибается, и я вправду могу позволить вам пройти через них? — ты закусил несильно губу — не надо было говорить этих слов: спасшие вас могли запросто сейчас повернуться на другую сторону, напав, однако возможное понимание этого не унимало потребности в большей уверенности в их добросовестности.       — Нам нет места в твоём мире. Какого будет людям, особенно нашим родственникам, когда они увидят нас, поднявшихся из могил? Я думаю, моя Мингю очень испугается этого. Прошло восемь лет с моей смерти, у неё могла начаться новая жизнь, но тут появляюсь я — не живой, не мёртвый. Вдруг она неправильно это интерпретирует? — китаец протяжно вздохнул. Он хотел её увидеть, посмотреть, как она жива — счастлива ли? Но ко всему светлому, прекрасному, он понимал и об опасности этой затеи. — Больше всего я боюсь, что могу причинить ей боль. Или даже не я, а кто-то из тех, кто придёт в ваш мир. Многие из нас выражают ненависть по отношению к людям, думаю, что в таком случае за сохранность Мингю я не могу отвечать…       Мотив его был ясен. Если дать точный ответ — помогая тебе, он хотел защитить дорого человека. Именно истинная любовь может позволить пойти на жертвенность во благо счастья другого.       — Я… я понимаю… — слова даются нелегко. Поставив мысленно себя на его место, ты, думая только о Лане, пошёл бы на всё, чтобы прорубить к ней дорогу, даже если бы на твоём месте человеком в этом мире стал этот китаец. — Спасибо! — голос дрогнул, секундная слабость.       — Пожалуйста, не благодари нас раньше времени! Ведь мы далеки от победы! — проговорил на чистом американском молчавший всё это время твой собрат по расе. — Но она будет. Это я гарантирую!       Вы, молча, возобновили движение. Как странно учиться чему-то новому в ситуациях или в простом разговоре, открывая новые горизонты.

***

      Наконец, не встречая по пути нападавших, вы добрались до нужного места — гаража, внутри которого кипела работа, доносились голоса. К тому времени стало смеркаться — в городе были зажжены фонари, на улицах никого. Все, кто мог, собрались в указанном месте.       — Зачем мы тут? Мы довольно далеко сейчас от врат, — не понимая цели данного ухода с главной сцены, задал ты вопрос, обращаясь к китайцу, единственному, кто остался из троицы — остальные разошлись. Может быть, существовал ещё один выход? Более безопасный.       — Затем, чтобы придумать план действий и собраться всем, кто готов принять в этом участие. Не можем мы просто напасть на них — они нас перебьют, их многим больше нас. Грамотно выстроенная стратегия поможет не только выиграть время, но и проложить путь тебе к выходу.       Это было самое правильное и верное решение. Нападать на тех, кто контролирует территорию и издалека может заметить атаку, было бы чрезмерным безрассудством.       Найдя глазами Лану, которая о чём-то немаловажном разговаривала с одним из мертвецов, жестикулируя, тебя взяли опасения. А что будет с ней? Ведь, вполне вероятно, после твоего побега она не сможет спокойно тут существовать. И не только она.       — Не волнуйся, — продолжил он, — здесь немало лихих.       — Дело совсем не в этом, — отрицательно мотнул головой. — Вы помогаете мне, но думаете ли о последствиях?       — О чём ты? Если боишься, что кто-то может погибнуть, то напрасно…       — Нет-нет, я не об этом. Вас заклеймят предателями и начнут чуть ли не сживать отсюдова.       — А! О! — китаец, не ожидавший твоих беспокойств, которые в большем счёте относились за сохранность Ланы (но откуда ему знать о таких вещах?), расплылся в улыбке. — Даже если они нас возненавидят, ничего существенного сделать и не смогут. Еда нам не нужна, воздух тоже, а убить — не убьют, так только, если вырубят, но и то равно недолгим минутам.       Слова его успокоили тебя, тем лучше — следующие минуты выдались напряжёнными. Вы начали обсуждать план, собравшись вкруг. Было вас, не считая тебя, пятнадцать добровольцев, но и это лучше, чем ничего. Сошлись на том, что сначала «тяжёлая» техника пойдёт в ход — один задействован, потом первая группа из пяти самых боевитых будут нападать, равная им вторая — прикрывать, стреляя из дальнего оружия или же вставая на место тех, кто перестал сражаться. Оставшиеся четверо — Лана, монгол, китаец и американец пойдут вместе с тобой.

***

      Зловещая тёмная наступившая ночь ознаменовала начало битвы. Скоро всё решится. Управляющий «тяжёлой техникой», бульдозером, отбыл раньше всех. Первый отряд начал удаляться, за ним — невдалеке шёл второй.       — Сколько живу тут, а не было такого! — сказал китаец, поравнявшись с тобой. — Будет, что вспомнить, когда всё закончится.       — Мне тоже.       — Зачем тебе это? У тебя дальше новая жизнь, а кошмары прошлого лучше оставить тут.       — А если не захочу? — Было немыслимым позабыть про Лану, смирившись со всем. Ты и так от мыслей, ведущих к смерти, отказался, заменяя их стремлением вернуться к дочери. Интересно, какая она? Цвет глаз, волос. Улыбается? Грустит? Здорова ли? А сможет ли принять тебя после стольких лет? Обрадуется или же обида не позволит собрать своих вещей?       — Тогда снова причинишь себе боль, — многозначительно подал он, тихо хмыкнув, догадавшись в чём тут дело и, не тая, восхищаясь твоей решимостью, характером, в котором, казалось бы, и не было стоп-рычагов, останавливающих от немыслимых поступков. Ты будто бы был матадором, ни раз не испугавшимся направленного в твою сторону множества свирепых взглядов разъярённых быков.       — Пора! — хмурясь, проговорил подошедший монгол.       — Да! — подтвердил энергичный американец. — Вот будет жарко! — рассмеявшись, последовал за двухметровым. К ним присоединился и китаец, и Лана, правда, чуть замешкалась.       — Не бойся, — обратилась она к тебе, скорее всего, заметив некоторую тревогу на твоём лице.       — Дело не в этом. Просто я…       — Что бы там не произошло, не оборачивайся. Ты должен идти по нашим «головам».       — От этого не по себе мне.       — Но ты должен! Не иначе. По-другому никак.       — Я это понимаю, — сдавшись, на выдохе произносишь ты, опуская вниз глаза. Чтобы быть с Лагуньей, тебе придётся воспользоваться ими всеми. — Почему ты так её назвала? — отвлекаясь от неприятных дум, тем самым поменяв тему, полюбопытствовал ты.       — Почему? Мне думалось, ты сразу вспомнишь.       — О чём же? — не сразу спросив, а призадумавшись; на ум ничего не пришло.       — О нашей первой встрече у лагуны. Это было так давно. Многого не упомнить, но то, как ты по-дурацки был одет, никогда не забуду, — незлобно рассмеявшись, она прикрыла ладонью губы, чтобы не вводить в большее смущение. Впереди шедшие что-то обсуждали, им не было дел до вас.       — Нормально одет был.       — Ну да, так по-молодёжному.       — Я не виноват, что мама, считая, что мыслит в моде, решила мне прикупить рубашку с перевёрнутыми пальмами и шорты с волнами причудливыми. — От упоминания о том дне вздрогнул. Много краснеть пришлось, кричать на других людей тоже, но матери перечить ты не желал. Подарок был от всего сердца. Кто виноват, что взрослые — люди другой эпохи, не способные оценить прелестей нового времени. — Но, признайся, благодаря этому ты, подавленная и разбитая, смогла вновь заулыбаться, хотя, как рассказывала, более ничего не могло положительных эмоций вызвать.       — Думаю, именно выбор бабушки Клэр способствовал зарождению нас.       Одно случайное обстоятельство — и два чужих человека начинают делить одну жизнь, становясь самыми близкими, познав любовь.       — Не называй так мою мать! Она не… — осёкшись, ты замолчал, отводя взгляд в сторону. Не до конца пока мог принять свалившиеся изменения. Нужно время для этого. А его, к сожалению, нет на осмысливание. — Просто пока не называй.       — Как скажешь… — тихо, но чтобы ты услышал, проговорила она.       Чем ближе вы подходили к указанной точке, тем слышнее был звук от мотора бульдозера. Управляющий им безжалостно гусеницами давил попадающих на пути мертвецов. Отвал то поднимался вверх, то быстро опускался с такой силой, что оказавшиеся вблизи получали мощный удар, падая без чувств. Какое-то весомое сопротивление неживые противники не могли оказать этой машине.       Держась ближе к домам, вы продолжали идти строем, минуя опасные столкновения. На глаза вам даже попался один из добровольцев второй группы, засевшей на высокой точке, стрелявший из огнестрельного оружия прямиком по ногам. Правда, увидев вас, из-за высоты не смог признать, решив отстрелять конечности, но громкий рёв монгола, призвавшего остановиться, позволил избежать траты пуль и не раненым прохождение дальше.       Естественно, у врага было больше мертвецов, но все они не казались грозной силой. Их движения вялы, а нападения не могли способствовать результативностью. Они, принявшие идею (но не с таким жаром, как твои соратники), может, только из уважения к предводителю вставали, вновь шли в атаку. Бесполезную.       Показались, спустя быстрые перебежки, титановые врата. Закрытые и не подпускающие к себе ни одного жителя этого города, которые, к слову, в большем количестве откинуты этак на три в 1200 метров стандартного круга на стадионе. До ворот — 500 или чуть больше метров.       — Добрались! И без каких-либо неудобств, — подметил американец, выглядывая из угла, оценивая ситуацию.       — Я думал, сложнее будет, но оказалось всё намного проще, — вторил китаец. — Теперь дело за малым — добраться тебе, человек, до них. Думаю, если ты приблизишься к ним, то будешь под защитой, хотя как знать.       — Иди! — пихнув несильно в спину, приказал монгол.       — Удачи тебе! — сказала Лана, не забыв улыбнуться и, усмотрев некоторую твою нерешительность (ты медлил к ним идти), за которой кроется, наверное, переменное решение (остаться тут), покачала головой в разные стороны, добавив: — Лагунья ждёт.       Ты не должен медлить, но до безумного не хотелось прощаться так наскоро с ней. Разрываясь на части, продолжаешь с болью смотреть на неё, и под свист ветра — медленно разворачиваешься, прощаешься со всеми; быстро сокращаешь метры, повторяя «Лагунья», отгоняя слово «Лана».       Это, если посмотреть на ситуацию со стороны, слишком легко. Где подвох? Не может быть такое беспрепятственное движение. И в подтверждение этому появляются они — главные злодеи, выйдя из красной промежуточной линии, становясь препятствием. По центру, как стало известно, главенствовал он — предводитель. Его лицо обезображено длинным, делящим поровну верхнюю и нижнюю часть лица, шрамом, на нижней губе татуировка, на непокрытой тканью части шеи виднелся келоидный рубец. Мэри и Мэттью не стали отказывать себе в удовольствии принять участие в ловушке.       — Как мы и думали: легче всего было поймать человека, когда он близок к цели, — с удовольствием проговорил Мэттью, потирая руки.       Остановившись, ты смерил их взглядом и позволил себе глупость — обернуться (к тебе на помощь бежали товарищи, но, перегородив путь, выбежали им навстречу другие мертвецы), что послужило сильному удару в живот и выбиванию земли из-под ног.       Предводитель по-мерзкому улыбнулся, но не двинулся с места.       — Я думаю, его можно до полусмерти избить, — подходя к тебе, озвучила свою идею Мэри, заехав носком лодочек тебе по лбу — твой вскрик ей понравился. — Больше! Я хочу слышать больше!       — Так ты его убьёшь, мне всё равно, но он нужен нам человеком.       — И это говорит мне тот, кто часами ране ножом размахивал?       Нож! Точно! Пока мертвецы отвлеклись друг на друга, ты достал режущий инструмент и хладнокровно ударил им по женской ноге. Ошибочное действие — ты позабыл, они не чувствуют боли, а вот ты другое дело — получив двойную порцию ударов в живот, закашляв, свернулся в калачик.       — Он ещё и силы имеет, чтобы рыпаться.       — Пора заканчивать с ним. — Нагнувшись, Мэттью взял тебя за волосы, и, в процессе выпрямляясь, тянул тебя за них, заставляя сесть на колени. — Давно я не видел градом льющуюся кровь.       — Признаться, я тоже.       Женщина, вытащила нож и протянула его своему напарнику, который быстро нашёл ему применение — резанув по щеке.       — А-а… — вскричал болезненно ты, прижимая ладонь к ране; капли стекали алым цветом.       — Это так прекрасно!       — Ты прав, Мэттью, это восхитительно!       Недолго победой музыка звучала для мертвецов — Лана и китаец смогли выйти из окружения, поспешив тебе на помощь, но, к несчастью, оповещение предводителя не позволило им исправить ситуацию.       — А вот и предатели пожаловали!       — Ещё один шаг и я, — острой стороной ножик оказался вновь близок к коже, — перережу ему гортань.       — Тогда он умрёт и ваш шанс выбраться отсюда будет упущен.       — Умрёт, но не сразу. Этого хватит, чтобы дойти до ворот… Так что же, попытаетесь содействовать этому или же отойдёте? — Они с выжиданием посмотрели, Лана, хоть и протестуя, приняла их решение, отступив.       Качнув головой в сторону титанических дверей, предводитель развернулся к ним. Сподвижники последовали его примеру. С трудностью поднявшись, чувствуя гнев вперемешку с недовольством над собой, шатаясь, ты делал недлинные шаги, будто бы это способствовало каким-то переменам в дальнейшем — правда такова: помощи ждать не от кого. Отдалённо от вас понуро шли китаец с Ланой.       — Мы вновь встретились, — проронил-таки главный, не оборачиваясь.       Ты не сразу понял, что обращение было к тебе, а когда дошло, то…       — Нет!.. — перед глазами быстро-быстро кадрами промелькнули сценки с участием убийцы, приведшие к душераздирающим событиям.       — Не перестаёшь удивлять меня. Казалось бы, разделила вас с Ланой смерть, но её сумел ты обмануть. Впрочем, на том всё и закончится.       — Нгх… я…       — Отнюдь сейчас ты не в том положении, чтобы говорить такие слова, как «я не проиграю» или «победа будет за мной».       Прожигая ненавистным взглядом спину убийцы, ты готов был душу продать, чтобы выхватить из рук Мэттью нож и нанести свыше ста ударов, не оставляя живого места на теле.       — Не хочешь узнать ничего про тот эксперимент?       — Нет, мне не интересно… Хотя, почему именно Лана?       — А судьбы других девиц не интересуют?       — Нет.       До ворот оставалось свыше ста пятидесяти метров. Мэри, потупив взгляд, молча шла, а Мэттью вслушивался в разговор. Китаец и Лана сильно отставали.       — Ты страшный человек. Уверен, если бы тебе пал выбор закончить жизнь любимой или друга…       — Я не задумываясь убил бы второго, — прервав, честно ответил ты, представив данную сцену. Не дрогнув, спокойно бы совершил указанное, без совестливых всплесков.       — Правильно! Ты опасен, но ради любви способен на такие поступки… Думаешь ли ты о последствиях?       — Я пошёл бы на это ради кого-то во благо защиты, а не глупой идеи, подтверждение которой нужно одному человеку, когда как общество воспримет это с негативной точки зрения, не приняв.       Видно, задев точными словами предводителя, ты спровоцировал его моментальное остановление, ко всему — ещё один удар пришлось принять, падая и выставляя руки вперёд. Мэттью, не мешая, отошёл назад, а Мэри прижала кулачки к груди.       — Да что ты знаешь!       Ты улыбнулся. Кажется, в яблочко наконечник дротика вонзился.       — Ты даже представить не способен высот моего эксперимента!       — А я и не стремлюсь к этому. И другие люди тоже не стали бы пытаться вникнуть во всю эту возвышенность. Им ведь не так многого-то и нужно в самом деле — чтоб любимый человек рядом был да работа, позволяющая себя прокормить. Остальное — уже вольности. Потому меня бы оправдали, а тебя, думающего только об Идее, судили бы.       — Неправда! Я раскрыл бы людям глаза на многие вещи! Они увидели бы, что…!       — Нет, — качнул отрицательно головой в разные стороны, поднимая взгляд и смотря в упор. — Не увидели бы.       — Откуда тебе знать?! Не говори за всех!       — Это ты не говори! — вставая и выпрямляясь, угрожающе бросил ты.       Терпение у убийцы-предводителя иссякло, всё-таки неприятно, когда твои взгляды на мир кто-то начинает высмеивать или не воспринимать всерьёз. Намереваясь покончить с тобой, напрочь от гнева позабыв про план, он рассвирепело принялся махать кулаками — тебе хватило отойти в сторону, сделать подсечку и, обойдя лежащего, мчаться, не оглядываясь, к воротам, когда как выигранное время для Ланы и китайца помогло им закрыть твой отход.       Дыхание начало сбиваться, ты быстро бежал, в подбадривание говоря себе:       — Всё будет хорошо. Я успею. Справлюсь. Не отступлю.       Оставалось несколько метров; и наконец-таки оно самое — тяжело дышишь, а твои ладони и лоб прикоснулись к холодному материалу.       — Открывайтесь! Ну же! — говорил уверенно ты, но двери не поддавались. Неужели все труды, та боль, жертва насмарку и, в самом деле, даже у тебя нет возможности переступить грань?.. — Я хочу жить! — стуча кулаками, кричал ты, но видно зря — ворота не принимали тебя. — Чувствовать, идти к успеху, падать, вставать, наслаждаться моментами! — слово в слово повторил ты всплывшие слова — Лана ценила жизнь, она видела в этом подарок, когда как ты мог запросто от этого отказаться. — Хочу увидеть Лагунью! Хочу обнять её! Посмотреть ей в глаза! Я хочу увидеть, как она взрослеет, как складывается её жизнь… Хочу это! — тараторил без разбора ты, обнажая мысли. Именно сейчас, как никогда, ты был честен. И твоё стремление увидеть дочь пересилило особую любовь к Лане.       В глаза через щель ударил свет, двери приоткрылись, позволяя тебе, действительно, сделать невозможное — выйти отсюда.       Упав на траву, какое-то время не движешься, переводя дыхание. В висках пульс отдаёт.       — Получилось?       Отдышавшись, позволяешь себе развернуться к вратам, чтобы последний раз… Но их уже нет.       — Как же так? — не удерживая разочарования, произносишь ты. — Неужели, Лана, это конец? И я больше тебя не увижу?..       Невесело бредёшь к месту своего первого пробуждения, примечая, как позади тебя тропинка распадается. Всё так — назад пути нет, только вперёд, туда, где будет твой мир людской.       Скамья. На ней — не завянувшие анемоны. Их порой называют дочерями ветра. Ветер! Но также они, если обратиться к языку цветов, свидетельствуют о прощании со старым: Лана была отголоском прошлого. Ты, отрицая новое, мог с ней остаться, навсегда потеряв возможность увидеть Лагунью; переборол себя отнюдь не так: не позабыл свою любовь, но принял смерть, эту жестокую реальность. Ланы. Больше. Нет.       Не испытывая волнения, под­хо­дишь к пря­мо­уголь­но­му глубокому уг­лубле­нию, — это ли путь наружу? Скорее да, чем нет — мир мертвецов закрывает двери, разрушаясь. Прыгаешь в темноту.       Изменяя вновь физическим правилам, падаешь медленно; дыхание выравнивается.       Накрывает дремота — хочется прикрыть глаза; чувствуется скопившаяся усталость, зевок усилиями подавляется, но, кажется, ты уже не можешь бороться с этой силой, засыпая.

***

      Тишина. Пустота. Белизна. Сменяются. Вот — бескрайнее ярко-голубое море. Пальмы. Песок под ногами. Оранжевое небо. Детский хохот, сменяющийся на плачь. Чей он — непонятно, но от него хочется сбежать.       Вода поднимается до щиколоток — не получается сдвинуться. Плачь всё громче и громче — рождаются опасения.       Море по пояс, покачиваясь, оно снимает с тебя невидимые оковы, и, подхватив, несёт куда-то в ведомом только ему направлении.       Впереди — конечный путь, этакое завершение всего. Тело, не имея потребностей, плывёт по течению.       Непонятные звуки, «сломав небо», через чёрные трещины пробираются в умиротворённое и безмятежное пространство, — сменяется всё на голос взрослого, в нём утешительные нотки. Дальше — разговор. Длинный диалог между двумя.       Слова. Неразборчивые. Их много, они повсюду — перемешиваются, усиливаются, но веса не имеют. Пусты. Среди гама и шума, вздохов и охов прорывается тонкая с надеждой просьба. Или мольба.       (Обрыв — падение неизбежно.)       — Папочка, вернись ко мне!..       Стоп.