the witcher 3: wild hunt «the wolven storm» pol
***
последние лучи солнца освещают высокие крыши винодельни, где чэнлэ с радостью приютили только после того, как он применил защитное заклинание и прошелся им вокруг всего кастель ровелло. парню не в первой так, да и тем более он уже привык — каждый год обновляет щит, когда проезжает мимо имения, убегая от него… от того ведьмака, который засел в его сердце явно надолго, но каждый раз чжон бежит только потому, что боится близости. когда ночью вон жмется к его худому телу и рычит, то ли во сне, то ли на яву, это всякий раз пугает. и теперь, кажется, буквально весь континент знает, что песня, которую пела тётушка присцилла, как балладу о любви белого волка и чародейки из венгерберга, подходит и её сынку. дождь закончился совсем недавно, так же резко как и начался, а поэтому всё явно напоминало затишье перед бурей. и чародей знал, какой бурей. знал, что явится угрюмый или злой юкхэй, что в этот раз он будет сердиться пуще обычного. почему-то он знал всё подсознательно, но бежать даже не стал — это бесполезно. — крыжовник терпкий, сладкая сирень, — как-то слишком тяжело выдыхает парень, прокручивая в руках медальон школы волка. как иронично, однако, сложился тот самый судьбы узор, что крыжовник терпкий, сладкая сирень бежит, от того, кто по следу волка, шел в «метели», только лишь за ним, как и его матушка когда-то бежала от геральта. иногда женщина сама усмехается таким «подаркам» судьбы, как эти двое — из одной школы, также ведьмаки, не больно улыбчивые, но часто в каких-то понятиях такие же как десятилетние мальчишки. — хочу во сне твой видеть локон чёрный, — чэнлэ вздрагивает, когда слышит этот скрипучий голос. он может принадлежать только одному — голодному волку, что гонится за ним. чародей слышит, как со стуком бьются о дерево ножны мечей ведьмака, слышит недовольные вздохи старшего, когда тот развязывает надоедливые шнурки на мокром плаще, а потом видит, наконец, лицо ведьмака. — фиалки глаз твоих, что слез туманит тень, — как и ожидалось, лукас нагнал его спустя три месяца пути. хотелось побыть предоставленным себе дольше, может, даже на год, как в первый раз, когда он сбежал от лукаса. ему тогда было одиннадцать лет, но он уже выглядел на все 16, а потому и привлек старшего. и йеннифэр ни разу, как ни странно, не напугало, что у её сына ухажёр — ведьмак, семнадцати лет отроду. а сейчас чэнлэ семнадцать, но он остался таким же, какой и был в одиннадцать, даже характером не изменился. юкхэй же в двадцать три года выглядит старше, чем мог бы быть — лёгкая щетина, беспокойный и даже, наверное, иногда дерганый взгляд кошачьих глаз, тёмные синяки под глазами и морщины в их уголках. его редко можно увидеть расслабленным, но со своим крыжовником-сиренью он часто именно такой. оранжевые лучи заката красиво выглядят на лице старшего, это чжон признает. глаза ведьмака прикрыты и дыхание наконец по-натуральному ровное. розы, которые растут вокруг стола в саду, еле колышимы ветром и придают особого шарма именно этой винодельне, никакой другой. потрепанные каменные стены окружают со всех сторон, создавая приятное ощущение защищённости, но в отличии от чародея, вон знает, что нигде и никогда не может быть безопасно. чародей рассматривает любимого, подперев правой рукой щёку. в глаза сначала бросается то, что одет он не как обычно в доспехи из каэр морхена, а в броню школы грифона, а потом — сам медальон, и все становится сразу понятно. ведьмакам нынче нелегко, а от того приходится довольствоваться чем есть и не пренебрегать даже броней бывшего противника. кожаный дублет и рубашка, несомненно, идут лукасу, даже очень. настолько, что каким-то образом младший думает о губах того, поднимаясь взглядом к ним и краснея. все их более-менее интимные прикосновения и поцелуи всегда были спонтанны, а их инициатором, что и ясно, был юкхэй. почему-то первой идеей, дабы отвлечься от всего, что накрыло с головой, стало поправление дублета, который сейчас был на старшем, а тот будто и ждал только этого — сразу перехватил руки, такие нежные и мягкие, он любил целовать их иногда, когда они просыпались вместе, и потянул на себя, целуя в губы. на этот раз выбраться не удалось. совершенно никак — ведьмак держал слишком сильно, а потому пришлось подчиниться и залезть ему на бедра. чжон сразу же покраснел, понимая, как выглядят они со стороны, и уткнулся в трапецевидную мышцу, позорно подрагивая в руках лукаса. шершавые и мозолистые ладони проникли под свободную белую рубашку что, кажется, полностью пропахлась именно самим юкхэем. а может, это была его рубашка? кто его вообще помнит. чэнлэ тихо захныкал, когда почувствовал, как провели у кромки штанов, надавливая на впадинки крестца, потому что это было так приятно, что он и подумать не мог.***
когда парни дошли до комнаты, в бедро чародея утыкался уже вставший член. они целовались так много и так яростно, что волосы младшего совершенно разлохматились, а губы двоих распухли и стали цвета спелой вишни. ведьмак на удивление легко нес чэнлэ на руках, ни разу не врезавшись не то, что в угол, даже в хозяйку, на которую они наткнулись. хотя во втором случае она, наверное, сама отошла от двоих. как только чжон с тихим выдохом закрыл дверь, на его бедрах сразу оказались руки, а лукас пристроился сзади, имитируя фрикции и поглаживая член младшего сквозь чёрную ткань. чародей впился рукой в плечо ведьмака, откидывая голову назад и тихо ругаясь. потому что он вообще-то не так представлял свой первый раз, не у двери в полутора метрах от кровати. и впервые вон не откликается на его тихую ругань и не поддается, это возбуждает ещё больше, чем возбудило бы послушание. потому что, да, стоит признать, младший любит подчинение, а не доминирование. все замки и пуговицы становятся то какими-то слишком неподдающимися натиску, то какими-то слетающими, это раздражает, особенно когда в порыве страсти юкхэй рвет браслет, что йеннифэр дала своему сыну для связи. чэнлэ матерится громко, так, как он никогда ещё не матерится, а поэтому старший шлёпает его по оголившейся ягодице, оставляя красный след. обомлевшему колдуну голову напрочь сносит и ноги его после этого совсем не держат уже, приходится опираться о дверь и полагаться только на лукаса. льняная рубашка летит куда-то на кровать (где, вообще-то, мы должны были быть, а не она), и младший лопатками чувствует горячую кожу ведьмака. кусает губы, когда чувствует большую ладонь на члене и вовсе стонет громко и с болью, когда чуствует палец внутри себя. этот контраст как-то слишком будоражит мозг, заставляя желать с каждой секундой всё больше и больше. а будто ведьмаку сейчас так легко и просто, когда перед ним стоит тонкий, как спичка, и будоражащий его воображение столько лет чэнлэ. когда пальцы заменяются на ствол, младшему кажется, что он попал в мазохистский рай. это слишком приятно, но вместе с тем, настолько больно, что из глаз непроизвольно льют слёзы. толчки сильные, но совсем не грубые — не то, чего боялся чжон, думая о сексе с юкхэем. его слова зачастую куда грубее. и почему-то становится интересно, а какой же его — а его ли, после такой мысли? — возлюбленный со шлюхами в борделях. — неужто шлюхи довольны такими клиентами, как ты? — подаваясь навстречу назад, ехидно выдыхает чжон, на что получает очередной шлепок по заднице. стон сам срывается с его губ, приходится кусать так любезно подставленную жилистую руку ведьмака, ведь толчки становятся шире и глубже, а движения руки на члене быстрее. когда головка проезжается по комку нервов внутри, приглушённый стон всё-таки вырывается наружу, несмотря на преграду в виде руки. становится совершенно плевать на то, что скорее всего за стенкой сейчас дети и стоило бы быть тише, ведь голову от удовольствия сносит обоим и с одинаковой силой. чэнлэ всё же больше по нраву, когда толчки грубые, как сейчас, потому что от них больше удовольствия, хотя и первый вариант был хорош, но только как разнообразие. чародею становится стыдно за то, что он спускает первее, а ещё всего спустя двадцать минут. хотя, кажется, даже двадцати минут не прошло, а от того более стыдно за себя, но когда лукас с громким стоном кончает следом, чувствуя как стенки стесняют движение члена внутри; становится легче на душе.***
на утро очень хочется сбежать, тем более после таких прикосновений и первого раза, а тем более первого утра в одной постели абсолютно голыми. за это, вроде, стыдно быть не должно, но на самом деле выходит наоборот, но это всего лишь личные чувства чэнлэ. парень пытается подняться, но чем сильнее попытки к этому, тем крепче напрягается рука, и чжон уже точно знает — ведьмак не спит. после очередной попытки, всё ещё сонный, но такой красивый и вообще, ах какой, лукас приоткрывает один глаз, прижимая к себе тело подростка. — спи, сирень, спи. через год-полтора ещё поиграем в догонялки, — шепчет юкхэй, а затем засыпает, закинув ногу на поперек талии младшего, от чего тот опять краснеет — красиво и очень-очень мило, так никто больше не умеет, если верить словам балабола лукаса, а не ведьмака.и всё же, значит, сирени во мне больше.