Поздняя любовь

Это была бедная неприметная деревенька, одна из многих, которые попадались им на пути, расположившаяся вдоль широкого тракта, перед стеной леса с охряной неторопливо опадающей листвой с одной стороны, и бескрайными оголенными полями с другой. Брошенные дома мертво глядели пустыми окнами с дребезжащими на ветру стеклами, снопы сена потемнели и осели после теплого дождя, который теперь шел почти каждый день, а то и по нескольку раз в день, а прохладный воздух густо и влажно пах яблоками и вспаханным под яровые черноземом. Длинный обоз с ранеными поскрипывал на раскисшей дороге, тихо стонали уложенные в ряд солдаты, один, с перебинтованной головой, сочно хрустел яблоком, так что тугая мякоть брызгала соком и текла по подбородку. Хакс отвел глаза, ощутив, как наполнился слюною рот, и посмотрел на свои недавно полученные по разнарядке сапоги из мягкой черной кожи с металлическими подковками на каблуке, которые теперь увязали в жидкой грязи. Воспоминания о чистых мощеных улочках родного Эслингена с утопающими в сонной зелени фахверковыми домами печальной вереницей мелькнули перед глазами и исчезли в земляничных почти не греющих лучах поздней зари. Офицер по привычке распорядился осмотреть дома и сараи. Уже наученные деревенской смекалкой, солдаты принялись тормошить стога, заглядывать под брошенные телеги, раздвигать густые кусты бузины, смородины и боярышника, простукивать половицы в поисках погребов, в которых иной раз прятались целыми семьями. Хакс зашагал между домов, морщась от принесенного ветром трупного запаха. Повертев головой, он увидел в палисаднике под деревцами алыча и дикой груши забитую уже подгнившую корову, над которой обильно кружили мухи. Ее черные подернутые мутной пленкой глаза смотрели на Хакса, как ему показалось, с укоризной, будто спрашивая, чем она заслужила быть убитой только потому, что для спешно убегавших селян стала бы обузой. — Нашел! — истошный крик прорезал ленивую заспанную тишину. — Бабу нашел. Хакс вздрогнул и быстро зашагал на голос, едва не столкнувшись в дверях с Реном. Глава специальной карательной группы был похож на борзую, почуявшую кровь. Хакс не любил его за звериный бешеный нрав и чрезмерную тягу к насилию, в которой было что-то глубоко больное, но старался держать эти чувства при себе. Они оба верно служили своей стране, неважно, какими способами. — Обычно вы менее проворны, Хакс, — Рен неприятно улыбнулся. Его бледное лицо с крупными чертами рассекал надвое длинный шрам. Хакс слышал немало слухов о том, как он получил его, один невероятнее другого. — Испугались, что не успеете на дележку? Вдруг она окажется молодой и красивой. — Я больше удивлен, что вы, вместо того, чтобы уже быть внутри, тратите время на мою незначительную персону, — раздраженно ответил Хакс. — С прошлого раза, как вам удалось изнасиловать женщину, кажется, прошла целая неделя. Не знаю, как вы до сих пор держитесь. Рен сверкнул темными глазами и молча шагнул в дом, Хакс, поколебавшись, последовал за ним. Девушку нашли на чердаке. Она спряталась в окованном жестью сундуке, под кучей полуистлевшего пахнущего пылью и плесенью тряпья, а когда ее, извивающуюся, как дикая кошка, выволокли наружу, она каким-то чудом вывернулась из хватки, и бросилась к окну. Как раз вошедший Рен мгновенно оценил обстановку, в два шага настиг ее и, схватив за волосы, рывком отдернул от подоконника. Девушка пронзительно завизжала, стуча по полу худыми голыми ногами. Рен, которому надоело удерживать ее, отмашисто и звонко ударил ее по лицу. Голова с всклокоченными каштановыми волосами дернулась в сторону так сильно, что Хаксу на мгновение показалось, что она оторвется от шеи и покатится в сторону, продолжая кричать и плакать. Этого, конечно, не случилось. Девушка резко замолкла и застыла на месте, прижимая тонкую белую ладошку к густо покрасневшей щеке. Огромные влажные светло-карие глаза молча уставились на Рена, который, взглянув на нее, как-то сжался, будто пытаясь сделаться меньше. Она действительно была красива. Даже прекрасна. Хакс ощутил странное неуместное чувство сожаления от того, что эту ранимую красоту скоро уничтожат, растопчут. Она была похожа на ангелоподобных нимф и русалок с картин прерафаэлитов, томных воздушных и невинных, как аромат расцветающей розы и пьянящих, как молодое колючее вино. Он искоса посмотрел на притихшего Рена, который уставился на девушку с каким-то беспомощным восхищением. Хакс не мог представить, что когда-нибудь увидит на его грубом лице что-то кроме безразличия, ярости и жестокой усмешки. — Я забираю ее, — его голос звучал хрипло и тихо, но властно. — Слышали? Все вышли вон. Увижу кого рядом с ней — убью. Солдаты, опустив глаза в пол, поспешили уйти. Хакс не двинулся с места. — Ты еще тут? — Рен приблизился к девушке и остановился, будто вспомнив, что они пока не одни. — Она еще ребенок. — И что? Хакс со свистом втянул воздух, вдруг разозлившись на самого себя. Сколько было этих девушек с ясными как на иконах заплаканными лицами, которых потом бросали голышом в общую могилу. Они не меньше этой заслуживали прожить долгую спокойную жизнь без войны. Какое ему, Хаксу, дело до них, родившихся на чужой земле и говорящих на чужом языке. — Ничего. Развлекайся, — он наградил Рена полным презрения взглядом и отвернулся. Тоненький жалобный вой, который догнал его на лестнице, еще долго стоял у него в ушах. *** Хакс ненавидел ночевать в новых местах. Проворочавшись с полчаса, он со злостью отбросил тонкое одеяло и зажег масляную лампу, чтобы одеться и прогуляться. Коротко кивнув постовому, сонно привалившемуся к стене и курившему самокрутку, Хакс замер на пороге, любуясь густыми синими сумерками, тихими и торжественными, раскинувшимся бескрайними полотном пашен и тенью шумливого березняка, не устрашающего, но таинственного, как сказка на ночь. Он скучал по родине, но задумчивая смиренная красота местных краев иногда поражала его в самое сердце. Деревня утопала в ночном мраке, и только в одном доме, бывшем здании местного сельсовета, горел свет. Точнее, в одном из окон. Хакс вспомнил, что именно его занял Рен, и помрачнел. Мысль о девушке неприятно кольнула его, навалившееся ощущение сонливости от умиротворяющего стрекота цикад и шелеста ветра в лозняке как рукой сняло. Он зябко поежился, застегивая до этого небрежно наброшенную на плечи шинель, — ночной по-зимнему уже леденящий воздух вдруг пронизал его до костей. Хакс захотел уйти, вернуться в еще не остывшую постель, но ноги понесли его к продолговатому дому, к бело-желтому пятну, как мотылька к огню. Солдат, стороживший вход, дремал на стуле, и Хакс, никем не замеченный, обогнул заросли колючего шиповника и замер у окна, с удивлением осознавая, что его трясет вовсе не от холода. Досчитав про себя до десяти, он заглянул внутрь. Девушка сидела на кровати, укутанная в лоскутное пестрое одеяло, и уплетала хлеб с вареньем. Ее волосы, вымытые и расчесанные, слегка вились на концах, а на узком плечике, грозясь вот-вот соскользнуть, белела шелковая отстроченная кружевами бретелька, какая бывает только на дорогих женских сорочках. Хакс и представить не мог, как такая вещица могла оказаться у Рена, тем более в разгар войны. Берег он ее что ли? Сам Рен, облаченный в свою обычную черную униформу, сидел у ее ног, опустив голову с жесткими черными кудрями на колени. Проглотив последний кусок, девушка хотела вытереть выпачканные вареньем пальцы, но Рен мягко перехватил ее руку и принялся облизывать, по-прежнему не поднимаясь с колен. Девушка с легким испугом смотрела на него, но не пыталась вырваться. На ее веснушчатом полупрозрачном лице темнел крупный кровоподтёк, придавая по-детски робкий беспомощный вид. Хакс почувствовал, что сходит с ума. Отшатнувшись от окна, он, как в тумане, вернулся в свою комнату и, не раздеваясь, упал на топчан. Погасив лампу, он бессмысленно уставился в потолок — в голове не было никаких мыслей, кроме безумного зрелища, свидетельством которого он стал. Уснуть ему удалось лишь под утро, когда глаза сами слиплись от усталости и изнеможения. Во сне он увидел девушку, будто сошедшую с картины «Апрельская любовь». Издалека казалось, что она улыбается, но под опущенными ресницами на щеке застыла слеза. Хакс проснулся от громкого стука в дверь. Он быстро отдернул китель, который так и не снял, и мельком взглянул в зеркало — медного цвета волосы топорщились в разные стороны, а под глазами залегли голубоватые тени. — Сейчас, — нервно крикнул Хакс. Плеснув водой из кувшина на полотенце, он обтер лицо и пригладил мокрой ладонью волосы, а затем открыл дверь. На пороге стоял один из его адъютантов, сжимая в руке письмо. По оттиску на печати Хакс понял, что оно пришло из Генерального штаба. — Пару минут назад доставили. Лично вам адресованное. — Свободен. Хакс забрал письмо, извлек сложенный вдвое лист и принялся нетерпеливо читать. Послание было коротким: найти и уничтожить местный женский партизанский отряд, в особенности их командира, девку Рей — то ли кличка, то ли родное имечко от еврейской мамки, — которая вместе с товарками провела несколько успешных диверсий, уничтожив поставки боеприпасов и продовольствия. При поимке — допросить, а затем вздернуть как собаку. Закончив чтение, Хакс заглянул в конверт и достал темный карандашный рисунок, пересланный для опознания этой дьяволицы-командирши. Взглянув на него, он тяжело осел на стул и зажмурился. Конечно, это была она. ОНА. Хакс заметался по комнате, сшибив лампу, стул и опрокинув топчан. Немного успокоившись, он направился к дому Рена, комкая бумаги с подписанным приказом в одной руке, а в другой сжимая пистолет. Хакс нашел их во дворе. По лицу Рена он понял, что тот уже все знает. Возможно, письмо пришло не в единственном экземпляре, в Генеральном штабе знали, как они ненавидят друг друга. Рей — теперь Хакс мог называть ее по имени хотя бы про себя — смотрела на него широкими глазами, прижимая к груди вещевой мешок. Несомненно, Рен набил его всеми возможными припасами и медикаментами. От этой мысли у Хакса голова пошла кругом. И как такая щепка, как она, могла быть партизанкой, устраивать засады и убивать взрослых мужчин? Наверное, это какая-то ошибка, но Хакс не привык нарушать приказы. — Рен, — отрывисто сказал он. — Отойди. Он вышел вперед, заслонив Рей своей высокой будто литой из стали массивной фигурой. Хакс ошеломленно уставился на него. — ОТОЙДИ! — не своим голосом заорал он, вскидывая пистолет, так что дуло смотрело Рену в грудь. — Зачем это все? — негромко сказал он, устало опустив плечи и глядя в сторону. — Ради чего мы убиваем? Только потому что нам так сказали? Мне тошно от всего этого. Я больше не могу. Тоскливая обреченность в его голосе заставила Хака дернуться, как от удара. Кто это говорит? Монстр, который запирал женщин с детьми в амбаре и поджигал, заставляя их мужей, отцов и братьев смотреть на рвущийся сквозь сруб огонь, слушать последние крики? Который мочился на трупы расстрелянных детдомовцев, а их воспитательницу отдал улюлюкающей солдатне? Если даже ему невыносимо, то что же он, Хакс, за чудовище, если не чувствует ничего подобного? Ничего не чувствует. Хакс выронил пистолет и закрыл лицо руками. В затянутом серыми пасмурными тучами небе протяжно и тоскливо кричали птицы, а студеный ветер шумел кронами деревьев и ерошил высокую пожелтевшую траву с еще не высохшими каплями росы. Когда он пришел в себя, Рей уже не было. — Она ушла? — Да, — заложив руки за спину, Рен смотрел вперед, на лес. Он выглядел спокойно и уверенно, но это была не жесткая самоуверенность палача, а убежденность человека, все решившего для себя — Хорошо, — пробормотал Хакс. — Хорошо… — Я убью его, — помолчав, сказал он. — Убью Сноука и закончу войну. — Хорошо, — вновь ответил Хакс. Мысль о смерти Верховного Лидера не пугала, наоборот, вселяла смутную робкую радость. Как он был бы счастлив вновь увидеть родные края, где время давно остановилось, их с матерью дом, пропахший масляными красками и сиренью. Она, наверное, еще больше похудела и выплакала все глаза. Хакс хранил ее письма во внутреннем кармане шинели. Как давно он не перечитывал их? Постояв немного в молчании, Рен развернулся, чтобы уйти, но Хакс остановил его и протянул измятый рисунок Рей. — Спасибо, — бережно взяв его, Рен улыбнулся, и эта улыбка показалась Хаксу похожей на солнце после долгой полярной ночи. *** Хакс вышел из поезда и долго мялся, не решаясь сделать первый шаг. Долгие пятнадцать лет лагерей — мягкое наказание за службу в айнзатцкоманде. Да, он потом переметнулся и рассказал все, что знал, вывернул себя наизнанку, но тех, кто погиб по его вине, не волновало его раскаяние. Мама не дождалась его — умерла от кровоизлияния в мозг, подстригая кусты в розарии у дома, не дотянула двух лет до конца его срока. Что ж — одиночество тоже неплохая расплата за многочисленные грехи. Над головой расстилалась чистая ясная гладь неба, хрупкая как стекло, высокое солнце мягко припекало, а полудремотный ветерок трепал отросшие по плечи волосы под раскатистый перезвон бронзовых колоколов местной церквушки. Первый делом Хакс направился на могилу матери, положив на аккуратный холм букет купленных заранее цветов — ее любимая кудрявая сирень и белые нежные лилии. Его немного утешала мысль, что мама умерла без мучений, но смотреть на надгробие было больно. Потом он зашел в парикмахерскую и попросил подстричь волосы, а от бритья отказался. Смотреть на лицо без бороды ему не хотелось — он уже привык, что оно скрыто ею, как маской. Долгая ходьба утомила Хакса, и он решил остановиться в летнем кафе. Отдохнуть, вспомнить вкус кофе, шоколадного мороженного — оно всегда казалось ему слишком сладким, до ломоты в зубах, но теперь он мечтал вновь ощутить его вкус — насладиться летним днем, неотличимым от того самого дня, когда он ушел на войну. Все столики во внутреннем дворике кафе были свободны, кроме одного, в самой густой тени у живой изгороди. Хакс рассеянно скользнул взглядом по занимавшей его девушке в длинном платье, и застыл с гулко бьющимся сердцем. Мучительная вспышка узнавания пронзила его, как выстрел в упор. Это была Рей. Та, которая спасла его душу, не сказав ни слова. Но что она делает здесь, за сотни километров от дома, в разбитой разделенной стране, ненавистной всему миру? Она выглядела старше — ведь прошло целых пятнадцать лет, — но трогательная хрупкость фигуры так никуда и не делась, серьезные слегка печальные карие глаза с изогнутыми ресницами были опущены вниз, на раскрытую книгу над белой скатертью, а красиво уложенные темные волосы искристо блестели в золотистых лучах полуденного солнца. И вся она сияла, озаренная невидимым будто идущим изнутри светом. Он подошел к ее столику, не зная, что сказать, не зная, имеет ли право, ведь один его вид — воскресшее воспоминание о войне, застигнувшее ее почти ребенком. Заслышав его шаги, Рей подняла голову и вежливо выжидательно улыбнулась. Сердце Хакса рухнуло вниз от этой улыбки, от ее взгляда, в котором не было ничего от ненависти, к которой он привык за последние годы, так что любая иная реакция на него казалась ненастоящей. — Я помню вас, — сощурив глаза, сказала она на чистом немецком. Хакс молчал, заметив на щеке небольшой шрам, будто кожа в этом месте когда-то давно лопнула. — Не ожидала, что вы выживите, — в ее голосе не было сожаления, только констатация факта. — Значит Рен тоже жив? Хакс покачал головой. Он не слышал это имя очень давно, а человека не видел еще дольше. Рен был убит на месте при покушении на Сноука. Впрочем, последний, тоже долго не протянул. После этого война была закончена. — Значит, мне сказали правду, — Рей поджала губы. Получается, она справлялась о Рене. Неужели, полюбила этого монстра, и даже до сих пор любит? Руки слегка задрожали, и Хакс спрятал их за спину. Это никак не меняло того обстоятельства, что только мысли о ней давали ему силы вставать каждый день с холодной циновки, терпеть скудную пищу, тяжелый изматывающий труд и редкое десятиминутное мытье. Видеть кругом испитые лица, осознавая, что он ничем не отличается от них, ничего другого не заслуживает. Рей закрыла книгу и встала. — Мне пора, но знаете, мне совсем не с кем пойти в картинную галерею, которая открывается в эти выходные. Составите мне компанию? — Да, — выдохнул Хакс, ужасаясь хриплыми трескучими звуками своего голоса. — С удовольствием. — Лагерная жизнь убивает разными путями, лишает мыслей, чувств, способности связно говорить, превращая в ходячий труп. Рей вновь улыбнулась ему — на это раз тепло и ласково — и легко зашагала по мостовой, будто уносимая ветром былинка. Провожая ее глазами, Хакс подумал, что по всем людским и небесным законам не имеет права быть таким счастливым, — но он был счастлив.