Прости меня, Отче, я оксидрочер

Приятная тяжесть на груди, вроде сон, а вроде реальность. У Славы нет штор на окнах, солнце бежит по лицу, голова привычно отзывается гулом – живой. Хочется пить и правая рука затекла. И еще этот приятный вес на груди, хорошо, правильно. Слава думает посмотреть который час, но вновь проваливается в сон. Ему снится заснеженный Хабаровск, он маленький, родители почему-то прощаются и уезжают на подъехавшей маршрутке – метель набирает силу, а Слава хлюпает носом, готовый вот-вот разрыдаться, снежинки слепят, где-то вдалеке едет трамвай, но в сумерках его огни тусклые и меркнут, оставляя на горизонте только заснеженную пустыню. Слава просыпается. Теперь тяжелое на груди двигается, и еще что-то давит на мочевой пузырь. Он вспоминает на что это похоже. Так любила лежать на нем Саша, когда они еще жили вместе. Но эта рука точно слишком тяжелая для хрупкой Саши. Голова все еще гудит, не сразу, но удается открыть глаза. То, что он видит это… “это полный пиздец блять просто дальше некуда еб твою мать” – думает Слава. Но так же и думает: “это охуительно, сфотографировать не успею, постараюсь просто запомнить” и он смотрит, стараясь отпечатать все в своей памяти так как есть – с тяжестью тела на нем, запахами и влажным дыханием в районе груди. Мирон так естественно обнимает его во сне, будто это его самое привычное состояние с утра. Просто два баттл эмцэ любят поспать в обнимку, кто их осудит? Особенно мило что эта поза, без сомнения, очень женская – то, как лежит его голова, уютно на Славиной груди, то, как нога небрежно накинута на Славино бедро и давит на низ живота. Мирон на его фоне почти воплощение хрупкой маскулинности, дышит расслабленно и щекотно, это едва уловимое движение воздуха сводит с ума и оседает искрами вдоль позвоночника. Слава глубоко вздыхает, но воздуха все равно мало, а потревоженный Мирон смешно трется носом о его кожу, от чего у Славы моментально встает. А то, как восхитительно он елозит своей коленочкой где-то там внизу… Мирона хочется вжать в постель, подавляя сопротивление, целовать ртом с нечищеными зубами. В реальности тот немного разворачивается во сне и теперь кроме колючего ежика волос видны эти ресницы, думая о которых без сомнения каждый оксидрочер стер себе все ладошки. Хочется подуть на них, хочется потрогать пальцем острый профиль. Слава вздыхает еще и еще, Слава сломлен. Мгновение длится. Вес тела, сонное бормотание на неизвестном языке (может это дойч?). “Я, блять, фатально потерян”, – думает он. Но лучше рассказать все с начала. Слава точно не может вспомнить когда началась его нездоровая одержимость Оксимироном, но точно помнит конкретный момент, когда она переросла из “бля, я б ему уебал”, в “я б его выебал”. Он открыл тогда инсту Окси и его будто обожгло, будто окатило вместо теплой воды кипятком как в его дешевой съемной хате бывает, если кто-то откроет кран в кухне, пока ты моешься в ванной. После этого стало еще хуже – диссы ядовитее, твиты въедливее, а ночи невыносимее. Саша сначала обрадовалась – так яростно Слава никогда не трахался, никогда у него так быстро не вставало заново. Он чувствовал что так нехорошо, так неправильно – хотя совесть редко его беспокоила, но этот кризис бисексуальности будто пробудил в нем все самое нежное и чуткое, будто он снова в родительской квартире, в своей детской комнате, пристыженный какой-то ерундой. Несчастный и покинутый. С Сашей тогда пришлось расстаться. В основном, конечно, из-за того, что ее тонкая гладкая спина вовсе тактильно не была похожа на то, о чем он начал фантазировать, а не потому, что он чувствовал: предательство, это предательство по отношению к ней – ни одна живая девушка не заслуживает, чтоб на ее месте представляли некрасивого носатого еврея. Он писал “ебаная лысая карлица”, а про себя думал, как сладко было бы приподнять Мирона, прижимая спиной к стеночке и придерживая за бедра и ягодицы – чтобы было удобно, чтоб подходяще по росту; он писал “ведь ноздря выглядит как пещера, в которой родился Христос”, а думал, как спускался бы вниз поцелуями по этому носу (благо, спускаться можно было б долго) вниз к обветренным губам. Про губы, впрочем, он решил не панчить. Осознание собственной бисексуальности шло тогда с небывалой скоростью. Пункт А. Было посмотрено гей-порно (большей частью фу, мерзкое, но одно он отложил в закладки, чтоб случайно не зайти, наверно). Пункт Б. Сквозь очки он начал разглядывать мальчиков на улицах (в основном мысль уединиться с кем-то из них вызывала головокружение и тошноту, но если это был кто-то невысокий и бритый -– что-то внутри сжималось, и сжималось скорее приятно). Официально закончившимся как личность он признал себя, когда пару дней не мог перестать залипать на зубах Окси в фата моргане – ровные и белые, как бывает только у человека, выросшего не в России, и думал о том, что эти зубы ну… они хот и он бы совершенно точно мог подрочить, просто представля только их. Мирон вздрогнул, проснувшись, и Слава понял, что все. Его сладкое утро закончилось, мысленно выключил кнопку записи и приготовился к худшему. В Питере было солнечно – что-то невероятное, полуденное солнце буквально озаряло вытянувшееся лицо Мирона и его огромные озадаченные глаза. – Это что блять? Блять, да ты шутишь? Какого хрена, - хрипло и истерично взвизгнул Мирон и вскочил с кровати, потешно запутавшись в белой простыне, которой они оба были прикрыты. Ну как белой. Ну как оба. В основном только узкий зад Мирона. Слава помнил, что вчера накрыл их после всего, но этот мелкий жид во сне так возился, что стянул все на себя, даже в такие моменты не переставая быть невыносимым эгоистичным сучонком. Стоило приготовиться к обороне, надевая лучшую свою броню – сарказм, язвительность. Слава мерзко ухмыльнулся: – Сорвал вчера тебе плеву, ничего, до свадьбы заживет. Подвижное лицо Мирона начало стремительно бледнеть, и Слава увидел все стадии принятия горя за пару секунд. Отрицание: глаза у него стали просто огромными, а губы как у маленького ребенка задрожали, Слава с трудом подавил желание погладить его по голове и прижать к сердцу. Гнев: ноздри начали хищно раздуваться, ушло покорное и несчастное выражение, взгляд потяжелел. Торг. Возвышаясь над постелью, Мирон дотошно оглядывал лежбище, искал улики, о, улики остались. Слава вчера не все улики поглотил. Депрессия – лицо исказилось отчаянием, всегда надменные брови приобрели какой-то скорбный изгиб. Последняя стадия принятия горя – это русский рэп, как все знают. Слава, пользуясь последними секундами замешательства, погладил Окси по ноге: – Не волнуйся, вчера ты был очень хорош. Окси забавно дернулся, готовый к удару. А дальше. Дальше – Слава никогда не видел, чтобы люди так быстро одевались. Не прошло и минуты, как хлопнула входная дверь. На языке стало горько, но Слава почему-то рассмеялся. Да, утро вышло поганое, но эту ночь у него уже никто не отберет. Он начал вспоминать что привело его сюда, в этот момент: к смятым простыням, искусанной шее и распахнутой входной двери – Окси уходя, конечно, хлопнул ею, но она все равно осталась незапертой, замок был старым. Баттл прошел просто кошмарно. Невероятно круто. Слава знал, что текст у него сильный – так хлестко и метко еще никогда не писал. Но вывалив все это, он не почувствовал облегчения. Что же? Копил это в себе столько лет и думал пройдет вот так запросто? Он смотрел на Окси, выебистого Окси, улыбался радостно, но понимал, что он хоть бил сильно, а осветительные приборы горели ярко, но его кумир его так и не почувствовал, так и не услышал. Мирон проглядел его, сражаясь с самим собой. Это ранило. Но он не был бы Гнойным, если б это показал. Той же ночью, напившись до беспамятства, Слава чувствовал, как на коже продолжали вспыхивать прикосновения – на груди, на боках и, самое приятное, на затылке, словно чьи-то пальцы в волосах. С этими фантомными вспышками он прожил почти полгода. В одержимости и невозможности хоть что-то с этим сделать. Он писал альбом, катался по стране, но еда была пресной, алкоголь не пьянил. Несуществующие прикосновения продолжали раздирать кожу. Она болела. Однажды ночью Слава расчесал в кровь бок, девочка, с которой он тогда коротал ночь, даже испугалась. Думала, это клопы в гостинице. Другая девочка, симпатичная, курносая, маленькая брюнеточка, Славе всю жизнь такие нравились, глядя на него без одежды, посоветовала записаться ему к дерматологу – “расчесанная в кровь грудь, возможно, стоит задуматься, а?”. Он тогда сказал, дескать, это наркота не очень попалась, такая вот побочка. Действительно побочка от Окси была так себе – не аристократическая. Лучше б он жрать бросил, в обморок падал или начал резать себя – как в рыцарских романах. Слава без понятия, что за романы такие про рыцарей, влюбленных друг в друга – прочитал это в твиттере кое у кого, но ничего такого не нагуглил. Слава с неохотой поплелся в душ, засохшая корка спермы ощущалась омерзительно. В душ он заходил, вспоминая, как откидывался на постели назад Мирон вчера ночью, как пьяно блестели его огромные глаза – почти без радужки, один сплошной зрачок, как мелко подрагивали мускулы на его бедрах и дергался кадык. После баттла они не виделись. Слава нарочно пытался оказаться на каких-то совместных тусовках, но Мирона на них никогда не было, хотя ему встречались осколки окситабора и один раз он даже за руку поздоровался с Рудбоем. Доброжелательный пиздюк, вообще берегов не знает. А Слава просто растерялся. Он решил забить, расслабиться, закинуться, понять, простить и отпустить, не чесаться больше. И это внезапно сработало. Когда казалось, что проблема рассосалась сама собой, они буквально столкнулись нос к носу на дне рождения общего знакомого. Мирон был такой пьяненький и дружелюбный, когда полез обниматься со Славой, обдавая его алкогольными парами. Он даже угашенный изъяснялся деепричастными оборотами и вроде цитировал Кьеркегора, Слава не был уверен, благодарил (“Как за что? Ты шутишь? Ты освободил меня, я словно птица в клетке”, “Да, это точно, Мирон, ебаная маленькая лысая канареечка” ). Славе было неловко, Славе было приятно. Мирон держал его за плечо и смотрел снизу вверх, надменный, но дружелюбный. Они решили еще выпить, перетереть за культуру, а потом Мирон, схватив бутылку вискаря, потянул его гулять. “Сто лет не был в Питере, пойдем, пойдем, пока не рассвело, погуляем вдоль каналов. Я соскучился”. Это “я соскучился” безусловно относилось к Петербургу, но Славу так повело, что он даже протрезвел. А вот Мирон, выйдя на улицу, наоборот стал страшно путаться в ногах и языках. Слава чувствовал себя очень плохо и очень-очень хорошо одновременно, когда мужественно допивший вискарь тяжеленький Окси повис на его плече. Нужно было вернуться на хату или вызвать такси перебравшему королю рурэпа, но словно судьба сама так распорядилась, что оказалось они дошли почти до Васьки. А Слава снимал теперь как раз здесь, нельзя было не позвать к себе, это было бы просто невежливо. А как получилось так, что он жадно трогал Мирона за бока в своей темной прихожей, а тот жарко дышал ему в шею, Слава сам не понял. Мало того, ему было очень стыдно – это ж как на вписке зажимать девчушку, которая ничего не соображает. Но, видимо, то, что у девчушки был огромный шнобель, широкие плечи и вовсе не было волос на голове, окончательно примирило Славу со своей совестью. Окси вроде был не против, да он был совсем за: во-первых, когда Слава полез к нему под рубаху, он только застонал и обнял крепче, во-вторых, стоило Славе поймать его взгляд, как тот начал пялиться на губы, в-третьих, Слава совершенно точно помнил ощущение упирающегося в бедро чужого стояка. Эти странные объятья в коридоре не могли закончиться ничем другим, кроме как поцелуем, от которого у Славы вовсе сорвало тормоза, и он решил, что потрогает все, что ему разрешат и за что не получит по шее. Да и кто бы на его месте поступил иначе? Они перебрались на Славину не очень чистую постель так быстро, что, кажется, сами удивились. Слава точно помнил как стягивал с Мирона рубашку, как снялась остальная одежда, история умалчивает – будто кто-то потер кэш. Следующим слайдом сразу шло: Мирон на его бедрах, его шея, пахнущая потом и отголоском какой-то пряности, хотя, возможно, это был просто естественный запах, соленая кожа на ключицах. Очень хорошо в памяти отложилось, как Мирон бессвязно лепетал что-то на смеси языков, стоило Славе начать вылизывать его живот. Еще эта острая необходимость, желание, чтобы эти колени и щиколотки обхватили его истерзанные самоповреждениями бока, но стоило Мирону кончить, он вырубился и заснул. Слава сделал все сам и не отказал себе в удовольствии повалиться рядом. Вырубился он словно по щелчку. А утром случилось то, что случилось. Выйдя из душа, Слава с удивлением обнаруживает новое сообщение в телеге. Оно от Мирона, и, кажется, вот про что говорят “сердце пропустило удар”, Слава-то думал, это какая-то чушь из фанфиков: только блять попробуй кому-то рассказать! И следом: если придумаешь с меня деньги тянуть или еще как-то шантажировать, тебе чеченцы детсадовской группой покажутся, понял меня? Славу обжигает злостью, он чешет шею до крови, но ничего не отвечает. Мирон продолжает параноить: у антихайпа всегда такие приколы? пиздец вы слабоумные. И Слава срывается: да ты не волнуйся, в твитор зайди я уже запостил как ты подо мной сегодня извивался. Обида жжет, и он добавляет: ты только постанывал и просил еще Во рту кисло, он сочиняет что-то еще пообиднее и погрязнее, когда телефон начинает звонить. Голос Мирона сплошные шипящие, но парадоксальным образом Славу этот говор успокаивает, и он измученно стонет: – Слушай, ну хватит, я же в такой же ситуации. Я никому не скажу. Мирон, ошарашенный его несчастным тоном, замолкает. Секундная пауза, и Слава отключается. Самое время найти ту траву, что Ваня привез как гостинец из Хабаровска. И уже к вечеру Слава в слюни. Как дела? Да все хорошо. Много дел, и Слава старается не думать о случившемся. Только иногда, проваливаясь в сон, вспоминает в подробностях, как целовал живот Мирона, опускаясь вниз, туда, где было твердо и пахло пряно. Не было противно, хотелось, чтоб время тянулось, чтобы руки продолжали гладить голову и перебирать пряди – небрежно и грубовато. Поэтому нельзя описать, какие эмоции его охватывают, когда почти неделю спустя, обычным хмурым вечером он видит сообщение от Мирона. слушай, ты вообще понимаешь, что случилось тогда в субботу? Я просто реально плохо помню. Слава медлит, кусает губы, будто проваливаясь в ту ночь. Он помнит, каким податливым был Мирон, как он сам отвечал на его касания, как если бы всю жизнь только об этом мечтал. Как жарко было трогать его бедра, не мечтая о большем, как проступали в сумраке татуировки, и Слава задался было целью их все облизать, но ночь была коротка, и хотелось успеть побольше, пока была возможность. мирон, уймись уже, я никому не скажу да я же блять не поэтому спрашиваю как я вообще оказался у тебя? увел самую красивую бабу с тусы, потому что я король рэпа, не так ли? очень смешно. рудбевский подгон, блядские колеса как-то внезапно легли на алкоголь в этот раз. Мирон печатает минут 10, но приходит короткое: извини, если что Слава начинает истерично ржать, что же – терять уже нечего. Сгорел сарай – гори и хата. да ничего, братишка, со всеми бывает, я всегда готов отсосать тебе, если вдруг приспичит, не стесняйся Слава хочет быть грубым, хочет быть надменным, но выходит то, что выходит. Лихорадочно старается придумать что-то мерзкое и больное, в своем стиле, но Окси отвечает быстрее: можно сейчас? И в ответ он посылает короткое “да”, не давая себе времени подумать. в смысле: я хочу приехать поговорить Добавляет Окси, но это уже не имеет значения, потому что Слава себе уже все представил. Мирон появляется подозрительно быстро – будто бродил где-то рядом. В мягкой серой толстовке царь всея русского рэпа выглядит каким-то слишком милым, чтобы можно было на него злиться, поэтому Слава молча запускает его и кивает в сторону кухни. Ставит чай. Окси заметно нервничает, покачивается из стороны в сторону, как тогда на баттле, только амплитуда поменьше. Синяки под глазами, вид несчастный и какой-то смиренный, как у праведника на иконах. Никогда, никогда Слава ничего подобного не испытывал ни к одной девушке – хочется и стукнуть, чтобы разбить неловкость, хочется затащить на колени и гладить по плечам, хочется утешить, развеселить и приласкать, хочется столько всего сразу. Он собирает себя по частям, но наливает чай мимо кружки. – Че хоть было-то? - резковато спрашивает Мирон, но Слава видит, что он просто храбрится, что не знает, как себя вести, не знает куда деть руки и глаза. Взгляд блуждает по Славиной груди, поднимаясь к шее. В глаза Мирон не смотрит. – Тебе на куколке показать может? Что нехороший дядя делал, - язвит Слава. – Нормально ответь, говорю же, не помню нихуя. – Может оно и хорошо, а? Тело что подсказывает?.... не волнуйся, не сорвал я твой цветочек. Ты в щщи был, я в основном трудился. – А ты, значит, трезвый был? Слава понимает, что проговорился, но деваться некуда. И он давит улыбку. – Грех было не воспользоваться, когда предлагают, – и вдруг, глядя на злые глаза Мирона, неожиданно сам для себя спрашивает, – совсем ничего не помнишь? И Мирон слабо улыбается, немного стеснительно и мило с этими его щечками. – Процентов 30 помню. – Это в переводе с гуманитарского: помнишь, как я тебя тащил до дома и утро? Мирон заметно краснеет ушами, но голос не дрожит: – Помню как ты меня целовал в живот. Зачем? – А у меня просто фетиш на животы. Вижу живот – не могу не поцеловать. В рэп-игре Владимир Гнойный, сечешь? Мирон издает странный звук, напоминающий смех, и утыкается своим носом в кружку с чаем. – Чай мерзкий у тебя, – с силой трет лицо ладонями, а Слава злится: – А хуйли ты приперся, что узнать-то хочешь? – можно подумать, тебе первый раз хуй заглатывать, – Слава блефует, не было такого в ту ночь, но его несет. Мирон бросает неразборчивое “мудила” и срывается в сторону прихожей. Слава раздумывает где-то секунду, как так вышло, что его жизнь превратилась в пошлейшую мелодраму, нагоняет Мирона у двери и хватает за рукав. Все вокруг начинает кружиться, и челюсть обжигает боль. Мирон. Мирон, эта язвительная сука, заехал ему по челюсти. Слава морально готов дать ответочку, но видит, как тот забавно привстает на носочках и собственнически хватает Славу, жестом точь-в-точь как на баттле, за загривок, притягивая к себе. Ну и кто такой Слава, чтоб сопротивляться. Рот у Мирона горячий, и губы заметно подрагивают. Мирон кусается, и вообще-то это больно, да и челюсть, хоть Слава получал по роже и сильнее, неприятно отзывается. И в то же время это ощущается как... ну как счастье, как облегчение, как ни с чем не сравнимая эйфория. – Пиздец приперся к тебе, думал нормально поговорить, а ты себя как клоун ведешь. – Нормально же говорим, смотри как языками сцепились, в чем проблема? – Проблемы, Слава, у тебя в штанах. Приятно просто трогать, гладить острые плечи, не залезая под толстовку, проводить по пояснице, пока тебя пытаются сожрать, начиная с губ. – Господи, Миро, у тебя не осталось еще тех клевых наркотиков, от которых ты становишься сговорчивым и ножки по щелчку раздвигаешь? – Попизди мне! – Ладно, - Слава расплывается в улыбке. Постель Слава не успел сменить с того раза. Мирон морщится, трогая ладонью простыню, но только теперь. 20 минут назад он не возражал, когда его на эту постель варварски повалили и немножко раздели. Правда, в этот раз опять все вышло очень скомкано и быстро, даже немножко стыдно. Слава только и успел стащить с Мирона толстовку и расстегнуть джинсы, а дальше дело нескольких минут. – Ты мне должен нормальный первый раз, Славик, ясно тебе? – Я готов прямо сейчас. Дай пару минуток. Мирон приподнимает бровь, смотрит немного завистливо, но морщится. – Прямо сейчас я не готов… в этом сраче. И, кстати, я голодный. У тебя есть что-то кроме чая? Давай закажем пиццу, – и тянется к телефону. У Славы сжимается желудок. “Я блять тебя самого сейчас съем, голодный он”, – мелькает в мыслях, но отвечает, водя по заросшей волосками груди: – Моя сладкая маленькая жидовочка. Ненасытная. Только и думает, как занять себя орально. – У тебя сейчас ебло треснет от радости, – комментирует Мирон, вроде бы надменно, но у Славы ощущение, будто его погладили вдоль шерстки, и он не может сдержать себя и целует Мирона прямо в нос. Ну нос вроде бы больше всего пространства вокруг занимает сейчас, с этого ракурса. Немного смущенный, Мирон разглядывает Славу пару секунд задумчиво. – Ладно, раз уж постель все равно грязная… Слава аж вздрагивает: – Ооо… – Не в этом блять смысле, что ж такое-то. В жопу не дам – сразу говорю. – Посмотрим. – На хуй иди. – Тоже посмотрим. Одна из тех вещей, что Слава обожает в Мироне – это то, как эмоции быстро сменяют друг друга на этом лице. Сейчас оно озадаченное. – Слава, как ты так быстро переметнулся, мне не по себе до сих пор, хотя я уже и за хуй твой подержался, а ты вроде ничего, никаких метаний, или в антихайпе это в порядке вещей? – У меня было больше времени подумать, - серьезно отвечает Слава, подавляя желание потереться о Мироново плечо вихрастой головой. – В чем прикол анального секса... ну для пассивного партнера? Всю неделю об этом думал. Нет блять не тяни свои грабли, убери… – Давай я тебе на пальцах объясню. Слава, конечно, понятия не имеет сам, но объяснить ужасно хочется. Под вопли “ну стой, ну я же в душе не был, да бля, это мерзко и ты мерзкий, Гнойный”, но сопротивляется он так слабо, что Слава с легкостью стягивает с Мирона дурацкие джинсы и решительно забирается сверху, забыв что он там планировал. Они целуются и целуются. “Давай, пупсик, обними меня ножками”, – шепчет Слава. “Да какой я тебе пупсик, ты охуел?”. “Маленький и лысый – настоящий пупсик”, “Я сейчас оденусь и уйду”, – говорит Мирон, будто бы задыхаясь и лихорадочно втягивая воздух, раздвигает ноги. Слава, не теряя времени, спешит улечься между них. Это очень-очень удобно и невероятно приятно. Мирона, кажется, тоже ведет, судя по тому, какими мурашками покрывается его шея и как подрагивают его бедра – ну обхватил же он Славины бочка, не умер, и сам тащится, а уж как Славе хорошо, зачем было сопротивляться – да для вида только, и так понятно. Конечно, Славу никто так не целовал – с таким энтузиазмом. “Ты меня сожрешь сейчас, ты что-то найти у меня во рту пытаешься?”, “А ты всегда такой пиздливый в койке?”, – Слава не отвечает, потому что решается. Пока Мирон отвлечен его ртом и, очевидно, размышляет, как бы его заковыристее уколоть, опускает пальцы вниз – к белой заднице. Было неловко тогда, пьяным, но сейчас Мирон точно трезвый, хоть и пахнет от него пьяняще, так что можно водить кругами по ягодицам, аккуратно раздвигать, сжимать несильно, но ощутимо, слушать сбитое дыхание. – Да бляяяяяя... Мирон стонет так сладко и так отчаянно выгибается в пояснице, подставляясь под его ладони, что Слава на секунду думает, что вот он сейчас позорно спустит, как 16-летний пацан, добравшийся до первой базы. – Не будет никаких остроумных комментариев больше? - интересуется Мирон. – У меня вся кровь в другое место утекла, ты же чувствуешь. – Дай-ка проверю. Если просто тереться о Мирона было так хорошо, что когда тот начинает надрачивать ему, становится просто невыносимо. Да еще эта шея прямо перед носом – что хочешь с ней делай. Хочешь кусай, хочешь облизывай, Слава пытается сделать все сразу и понемногу. – Притормози, плиз, – стонет Славик. Мирон останавливается, но руку не убирает, и хрипло добавляет: – Ты вообще понимаешь что это наш третий раз, и, кажется, ты снова и полчаса не продержишься. – Не могу, заводишь меня, кожа у тебя пахнет… приятно пиздец, – неожиданно искренне отвечает Слава и снова лезет целоваться. – Что же будет, если я отсосать тебе решу? – и наблюдая за реакцией, – ты бы видел себя со стороны, Слав. Слава и сам понимает как выглядит со стороны: разве что слюна изо рта не капает. Дорвался. Он целует шею, немного опускаясь вниз всем корпусом, трется, берет Окси за член, опять задаваясь вопросом, почему он не обрезан. Спросить бы, но тут эта татуха на шее, сейчас важнее как следует её исследовать губами, зубами. Мирон дышит часто, и на лбу испарина. Он не будет против – думает Слава, вот как он меня ногами сжимает. И продолжает медленно дрочить одной рукой, а вторую, задыхаясь от собственной смелости, кладет на ягодицы, ведя вглубь, гладит. Мирон, кажется, плохо соображает, когда Слава невесомо трогает его дырку, не проникая внутрь, обводя по кругу. Он постанывает что-то невнятное, позволяя, подаваясь под прикосновения, открывает свои порочные губы – поцелуй меня. Губы зацелованы, когда Слава переключается на уши, берет в рот мочку, кусает тонкие хрящики. Он не помнит, чтобы его так заводили когда-либо чьи-то уши. Это какой-то очень странный набор кинков – то зубы, то уши. Впрочем, тут такой пиздец в целом, нет сил удивляться. – Слава, ну… - Мирон стискивает его ногами, – быстрее давай. И вдруг переворачивает их, усаживаясь сверху. – Перевернул игру, да? – Шшшшутник, – шипит Окси. Берет его ладони и сам кладет на место – себе на член и на зад, разумеется. Давай, дескать, работай, братка, ублажай. Теперь, когда Мирон сверху, видны его ресницы, ставшие притчей во языцех. Невидимые, почти прозрачные с одного ракурса и коровьи, длинные и томные – с другого. - Можно я твои реснички потрогаю, принцесса, всегда мечтал, – находит в себе силы Слава выдохнуть, пока Окси бесстыдно трется бедрами о него, иногда проезжаясь прямо дыркой по Славину члену. “В жопу не дам”, как же. – Реснички твои – это же личный сорт героина. Я бы на них попрыгал. – Ты несешь чушь, я вот-вот на хую на твоём попрыгаю, а ты про реснички. – Реснички очень красивые, – Слава тянет Мирона за шею к себе, целует губы, нос и, господи, веки и ресницы. Окси весь раскрасневшийся и покрыт капельками пота. Да уж, братан, твои вкусы крайне специфичны, не из того порно, что Слава обычно смотрел все эти годы. Но он не может натрогаться и наглядеться, под мешковатыми шмотками никогда ничего не понятно – что ключицы у Мирона острые, а бочка мягкие, грудная клетка широкая, есть маленький животик, почти не заметный, если бы Слава так хорошо не исследовал его несколько дней назад, а вот задницу он не успел толком рассмотреть, в комнате уже совсем стемнело, пока они возились. Ну хоть потрогать, в самом деле. Трогать очень приятно, и Слава ужасно удивляется, когда Мирон внезапно кончает ему в руку, стоит только чуть-чуть, самым кончиком пальца толкнуться внутрь его дырки, немного влажной от их пота и естественной смазки. Пока Мирон продолжает содрогаться верхом на нем в оргазме, Слава придерживает его и аккуратно переворачивает на спину, целует расслабленные черты лица и разглаживает пальцем морщинку между бровей . “Вот это я вляпался, вот это пиздец”, – лениво думает он, пока Мирон приходит в себя. – Опять я уныло додрачиваю, это уже традиция, – говорит он, умиляясь тому, как расслабленно выглядит это вечно живое личико сейчас. – А, ща, иди сюда… сладкий, – добавляет Окси и скалится. Много времени Славе не требуется. “Я же втрескался, просто по самые гланды” – думает он, но вслух говорит: – В следующий раз дашь мне кончить тебе на личико, очень милая мордочка у тебя после оргазма. Окси в ответ снова лезет с поцелуями, “ой, какой такой следующий раз”, – мелькает у Славы в голове. – Да, в следующий раз так и сделаем. А пока я в душ. Слава не дожидается Мирона из душа – он чувствует, как проваливается в сон, как в черную нору. Снег падает хлопьями и Славик сам будто большой снеговик – не двинуться, не убежать. Но вдруг где-то у самой кромки горизонта появляется точка. Это по заметенным рельсам едет, покачиваясь, алый с белыми полосами трамвай. Слава в Хабаре таких никогда не видел, но он узнает его повадки – это питерский. Нервно позвякивая, трамвай подъезжает к Славе, кажется, минуя рельсовое полотно. Двери со скрипом открываются и он заскакивает в теплое нутро вагона. Слава выныривает из сна – кто-то возится под боком, холодный и влажный. “Господи, опять в этом сраче спать… ну-ка подвинься, дай одеяло”.