Когда темно

Ночной лес сомкнулся вокруг сплошным холодным кольцом, концентрируя в его измученной душе всепоглощающее отчаяние и боль утраты. Река, стелящаяся возле самых ног глянцевой черной лентой, была подобна реке Стикс. От нее веяло могильным мартовским холодом и мучительной безызвестностью. 1991 год стал для Ивана настоящей пыткой. Пыткой, которую, казалось, он не сможет вынести. Преданный собственной властью, отвергнутый собственными детьми, покинутый родными сестрами и бывшими союзниками, ему не хотелось больше никого и ничего. Только уйти. Уйти навсегда. Пожалуй, если бы он был смертен, то, очертя голову, кинулся бы в эту темную ледяную воду, дабы сгинуть в ней навеки. Но жизнь жестокая сука. Она не спешит сыпать дарами, за которые ты душу готов продать Адскому Господину. А посему Россия никогда не познает вечного покоя. И раз за разом будет вынужден сгорать в пожаре войны, терпеть унижения и страх, мириться с лишениями и болью, слушать жестокие слова обвинений и оскорбления, вместо слов любви и благодарности, раз за разом, снова и снова. Бесконечно. Брагинский судорожно зарылся пальцами в волосы. Выпитые накануне три бутылки водки ощущения хоть и притупляли, но не настолько, чтобы он не почувствовал знакомое сосущее чувство под ложечкой и неизменно следующую за этим легкую тошноту. Поначалу Иван решил, что все дело в том, что он просто мертвецки пьян. Но после до России запоздало дошло, что дело вовсе в другом. Мужчина даже на мгновение протрезвел, испуганно дернувшись. Такое бывало с ним лишь тогда, когда его привычный мир по каким-то одному лишь Господу Богу известным причинам, на одно лишь короткое мгновение соприкасался с миром противоположным. Никто из стран не любил говорить об этом, дабы не накликать беду. Россия и сам предпочитал не углубляться в подобное. Лишь иногда он видел свое «потустороннее воплощение» в зеркале, мимолетном витринном отражении или водной глади. «Отражение» делало то же, что и он, разве только выглядело иначе. Он пришел давным-давно, Постучал в мое окно, И с тех пор всегда темно В моем царстве. Эти тревожащие душу мгновения неизменно сопровождались чувством некоего дежавю и несильным недомоганием. Иван не знал, что испытывали в такие моменты его зарубежные коллеги, но он к своему великому стыду испытывал лишь липкий страх и жгучее желание, чтобы подобное больше не повторялось. Двойник выглядел жутким. А в самые кровопролитные минуты своей истории, Ваня неизменно ощущал его незримое присутствие. И вот сейчас, когда он был в состоянии даже худшем, чем во время Ордынского гнета или Великой Октябрьской Революции это происходило вновь... Первой и самой идиотской мыслью почему-то было: «Он хочет убить меня!». Но та часть разума, которая была еще не слишком замутнена алкоголем, услужливо напомнила о том, что за всю его тысячелетнюю историю возможностей прикончить его у пугающего Иного было предостаточно, и если бы мрачный антипод действительно хотел сделать это, он расправился бы с Иваном уже давно. К тому же не было никакой достоверной информации о том, способно ли альтер-эго убить своего оригинала. Или же это они на самом деле были альтер-эго? Черт его знает… В любом случае, информации об этих сущностях не было почти ни у кого. А если таковая и имелась, то каждая из стран тщательно скрывала взаимоотношения со своими двойниками. Брагинский был даже почти уверен в том, что девяносто девять процентов из всех существующих на планете держав, в глаза их никогда не видели, да он и сам бы предпочел не видеть, но… Год за годом каждый раз Только свет горящих глаз, Только полная луна В начале марта. Ощущение постороннего присутствия все усиливалось, тошнота неумолимо подбиралась к горлу, и Брагинский рывком поднялся на ноги. Пьяно покачнувшись, он расфокусировано и затравленно заозирался по сторонам. Вокруг было тихо. Кричала свою заунывную песнь ночная птица, холодный весенний ветер забирался под полы полурасстегнутого пальто и складки небрежно обмотанного вокруг шеи шарфа. Пахло приближающимся дождем. Перестало казаться, что его вот-вот вывернет, и бегущее холодом по позвоночнику чувство чужого присутствия несколько рассеялось. Где солнце мое? Где весна моя? Он - то ли поет, То ли зовет… Иван с облегчением рухнул обратно на землю. Снова уперся локтями в колени и закрыл руками лицо. - Сидеть не ледяной земле не самая лучшая идея. Минздрав не рекомендует, - раздалось прямо из-за спины. Россия буквально оцепенел от ужаса. Он не то, что повернуться, пальцем пошевелить был не в состоянии. Сзади вздохнули, казалось, даже с пониманием. Пара – тройка тяжелых шагов, и черная высокая тень опустилась совсем рядом с ним. - Кто ты? Зачем ты здесь? – под конец фразы голос-таки предательски надломился. В голове не было ни единой мысли. Иван не знал, как ему реагировать и что говорить, хотя очень старался казаться не слишком-то впечатленным. Панический страх в одночасье парализовал все тело и разум. - Меня зовут Александр. Я тоже Россия и пришел сказать тебе, что раскисать это не лучшая идея, - ответил ему все тот же бархатный чуть хрипловатый баритон. Ваня медленно повернул голову. Рядом с ним сидел молодой крепко сложенный мужчина, темноволосый, красивый, у него было, его, Ивана, лицо, и только глаза, пусть и были той же формы, но цвет их – насыщенный багрянец, летнее небо на заре перед бурей. - А что лучшая? – хрипло, будто по инерции отозвался Иван. - Для начала перестать бухать, - резонно заявил Александр, - Все понимаю, сам люблю это дело, но в трудное время трезвая голова - залог суверенитета, как говорится. Иван лишь мотнул головой, снова утыкаясь лицом в ладони. Ему вдруг стало совершенно все равно. Пусть даже этот… Александр убьет его. В конце концов, не этого ли он желал столько сотен лет? Бессмертие так жестоко и так утомительно… - Тебе… не понять… Когда ты остаешься… совсем один. И даже родные, - к горлу как назло тут же подступил тугой ком, а глаза затянуло мутной пеленой, - Даже они… И дети, правительство… Когда никто не понимает и не принимает… Никто не любит… - Я люблю, - спокойно прозвучало рядом. Иван неверяще поднял совершенно изумленное, залитое слезами лицо на невозмутимо взиравшего на него Александра. Тот, не отводя глаз и не меняясь в лице, произнес: - Я люблю тебя. Ты ведь мой брат. Пусть и несколько наивный, доверчивый до тошноты, глупый, да и заслуженной мести от тебя не дождешься. Пусть слезы, сидишь, льешь сейчас, как красна девица, - мужчина протянул руку и неумелым, но ласковым движением стер грубоватыми пальцами с лица окончательно обалдевшего России соленую мокрую дорожку, - Все равно люблю. В конец растерявшийся Брагинский мучительно покраснел, не зная, что и ответить на это ошеломляющее признание. Это был самый неожиданный поворот в его жизни, который вообще можно было предположить. Он продолжал смотреть на свое мрачное альтер-эго, и не понимал, как такое вообще возможно. Александр был, пожалуй, единственным, кого Иван боялся на протяжении ВСЕЙ своей жизни, а оказалось… - Брат? Саша выразительно выгнул бровь. - У нас одна земля и одна рожа на двоих, ни о чем не говорит? - Да… пожалуй… - стушевался Ваня, опуская еще не просохшие от слез глаза, и тут же вскинулся, выгибая спину. Очередной приступ не заставил себя долго ждать. Боль пронизала все его существо будто вспышка молнии грозовую тучу, состояние его владений оставляло ожидать лучшего, посему здоровье самого Ивана тоже ни разу не обнадеживало. Жар потек по телу тягучей патокой, судорожным спазмом свело легкие, каждый вздох отдавался болезненным уколом в позвоночнике, а тело будто оцепенело и совершенно перестало слушаться. Россия захрипел и повалился на землю. Саша тут же бросился к нему. - Ваня! В его коротком возгласе сквозило неприкрытое беспокойство. Иван до скрежета стиснул зубы и зажмурился, издавая низкий болезненный стон. Все приступы длились не меньше двух-трех часов, перенося Россию буквально в Ад на земле. Он уже сбился со счета, сколько раз ему приходилось справляться с подобным, от таких вот эксцессов только сорокоградусная беленькая и спасала. Брагинский давно заметил, что пока он под градусом, количество приступов сокращается вдвое, а то и втрое. Так что ты там говорил про «перестать бухать», умник? - Сейчас, родной, сейчас… - бормотание Александра Иван слышал, будто находясь под слоем воды, перед глазами плыло, в груди полыхало, а в висках бил оглушительный набат. Ему было так плохо, что он, сотрясаясь в диких конвульсиях, в очередной раз собрался молить судьбу о дарующей вечный покой смерти, на этот раз в лице Александра, как внезапно мир вокруг погас, будто его просто выключили простым нажатием кнопки. Первым ощущением после произошедшего было безграничное мягкое тепло, окутывающее все тело. Боль ушла, оставив за собой лишь небывалую легкость и приятную сладкую истому во всем теле. В воздухе пахло душистым разнотравьем и прохладной влагой, на языке застыл крепкий привкус травяного настоя, а чуть взмокшие у корней волосы ласково перебирали чужие пальцы. Иван вдохнул полной грудью, и уже приоткрыл было рот для того, чтобы поинтересоваться, что происходит, и где он вообще, как к его губам прильнуло что-то мягкое и горячее. В рот полился отдающий ароматом мяты и лаванды теплый отвар, и мужчина даже не сразу сообразил, каким образом такое вообще возможно осуществить, а когда сообразил, то испытал целый ряд смешанных чувств, вплоть до обиды. Однако впервые за долгое время его не мучили ни головные боли, ни ломота в костях, ни волны внезапно накатывающей горячки, поэтому ради этой блаженной минуты долгожданного покоя, он был готов стоически терпеть своевольные прикосновения чужих губ и пальцев. Минутой позже, когда Саша прекратил поить его своим зельем, он все-таки открыл глаза и поинтересовался: - Где мы? Почему сейчас лето? - Мы у меня, - голос Александра был по-прежнему ровным, но в нем сквозило едва уловимое волнение, - И это не лето, это конец мая. У нас с тобой временная разница в два месяца. Ваня глупо улыбнулся и потерся щекой об колено, на котором лежал головой: - Что же ты раньше-то молчал? Я бы к тебе погреться ходил, всяко веселей. Мне тепло, а тебе компания. Саша в ответ лишь хмыкнул: - Когда у меня январь, у тебя только ноябрь. Я настаиваю на рокировке… - Я не против, но тогда… - начал было ерничать в ответ Брагинский, но осекся, увидев, как бегут по траве рядом с его телом маленькие фиолетовые вспышки, похожие на призрачных змей, - Что… это? - А… - Александр в очередной раз вплел длинные пальцы в мягкие завитки пепельных волос, - Ты только не бойся… Но для того, чтобы привести тебя в норму за максимально короткий срок мне пришлось использовать магию. Иван приподнялся на локтях, изумленно глядя перед собой. - Ты что же это… колдун? – его огромные аметистовые глаза выражали в этот момент такое искреннее неподдельное изумление малого дитя, что Саша даже снисходительно фыркнул: - Да… Как ваш Англия, только настоящий. Ваня даже будучи ошарашенным, издал веселый смешок. Шутка пришлась ему по душе. Он некоторое время завороженно следил, как крохотные молнии цвета спелой сливы бегут по его телу, ногам и совсем рядом с ними, а затем вновь расслабленно опустил голову на колени к своему названному брату. Небо над ними простиралось бесконечным чернильным куполом, полным драгоценных камней, и Россия с улыбкой принялся рассматривать знакомые очертания далеких созвездий. - Нет, все-таки не понимаю… Я ведь тоже раньше кое-что умел. Пусть немного, но все же мог залечивать раны, хоть и пустяковые, нашептывать на огонь и воду, чувствовать связь с животными и даже повелевать ими. Но я отказался от этого, ради лучшего будущего. У меня появилась новая религия… - он коснулся пальцами груди, на которой покоился невзрачный серебряный крестик. - Я не крещеный. Иван аж вскинулся. - Что?! - Тихо, не дергайся, дай мне спокойно завершить обряд, - Саша уложил переполошившегося двойника обратно и продолжил, - Мои дети христиане. Но себя я крестить не позволил. Моя власть и мой народ приняли эту веру, а я отказался. Не потому что считал ее недостойной, или потому что думал, что она приведет государство к краху, а потому что дай я крестить себя, мой дар исчез бы без следа. К тому же… Александр вдруг запнулся, будто размышляя над тем, стоит ли Ивану знать подобное, но потом все же решил быть полностью откровенным. - К тому же тогда я использовал достаточно темные практики, и неизвестно чем бы для меня закончилось принятие новой веры. А вообще… Знаешь, в тот день мы отказались от того, что связывало нас с нашей землей, оборвали эту незримую нить и встали на путь слепого поклонения. Я вообще не приемлю ни одну из религий, и считаю их всего лишь красивыми сказками для того, чтобы можно было ловко манипулировать массами. - Ага! Но сам при этом колдуешь, - с укоризной протянул Ваня. - Это часть моей природы, она никак не связана со всей этой библейской чушью. И с небиблейской тоже. Повисла небольшая пауза. В ней не было напряжения. Она казалась даже по-своему комфортной, Иван, расслабленно полуприкрыв глаза, созерцал ночное небо, лежа на теплых коленях, пока Александр шептал что-то на старославянском, и с кончиков пальцев его соскальзывали фиолетовые завитки чистой энергии. - Ну, вот и все почти, - по плечу России пробежал последний всполох древней ворожбы, - Теперь мне нужно замкнуть круг тем, чем я его отворил. Ваня, не дергайся… Иван даже среагировать вовремя не успел, и уже собрался было спросить, что же такого должно произойти, отчего ему нельзя дергаться, но разомкнувшиеся в немом вопросе губы его, накрыли горячие губы Александра. Теплый влажный язык мягко толкнулся в самую глубину рта, размыкая зубы, нежно, но настойчиво оглаживая ребристое небо, и призывно касаясь самым кончиком его собственного языка. Кровь сразу же бросилась в лицо, Брагинский покорно прикрыл глаза, и к своему собственному удивлению, пусть робко, но все же ответил на поцелуй. На вкус Саша был как травяной чай и терпкая сигарета, он целовал глубоко, крепко, но ласково, и, уже отстраняясь, напоследок мягко чмокнул разомлевшего от такой откровенной ласки брата в соблазнительно приоткрытые влажные губы. - Какие-то непристойные у тебя обряды, - отчаянно стараясь скрыть свое смущение, пошутил красный, как рак Иван. Лицо же Александра оставалось по-прежнему бледным и спокойным, только в багряных радужках плескалось нечто отдаленно похожее на сытое удовлетворение. Саша усмехнулся, почесывая брата за ухом большим пальцем. - Для того чтобы начать любой из целительных заговоров нужны эмоции. Как ты прикажешь вытянуть хоть какое-то их подобие из бессознательного человека, предварительно основательно принявшего на грудь, мм? - Ты целовал меня, когда я спал?! Вот извращенец! – притворно возмутился Иван. - Ты не спал, а валялся в обмороке. И я уже объяснил тебе причину моего поступка, не цепляйся, - Саша щелкнул крикуна по носу. - Ай! – Ваня поспешил сесть, дабы больше не подвергать себя риску быть зацелованным или остаться без носа. Александр сразу же подвинулся вперед и расположился совсем рядом, почти касаясь братского плеча своим. - Скажи, - Россия повернул голову к своему альтер-эго, - Сколько будет действовать твой заговор? - Где-то около полугода. Независимо от того насколько плохо будут обстоять дела в стране, ты будешь чувствовать себя достаточно здоровым, а следовательно у тебя будут силы решать проблемы по мере их поступления. Где-то после полугода моя магия начнет слабеть, но оптимальный срок будет достигать восьми месяцев. После этого срока, конечно, все вернется на круги своя. Тогда ты сможешь обратиться ко мне за помощью повторно. Иван рассеянно кивнул и сцепил в замок напряженные пальцы. - Почему ты помогаешь мне? Я слышал, что остальные страны не в восторге от своих… противоположностей… Так почему? Александр лишь плечами пожал. - Потому что ты мой брат. И всегда им был. В минуты, когда я готов был дать волю своей жажде крови, ты останавливал меня от опрометчивых поступков, в минуты, когда твои силы были на исходе, я делился с тобой своей яростью, и ты побеждал вопреки всему. Мы две разные части одного целого. Этим западным идиотам никогда не понять… Воплощения твоего мира будут слабее тебя до тех самых пор, пока не примут темные стороны своей души, воплощенные в нас, а воплощения моего - до того момента, пока не смирятся и не признают свои слабости, которые по сути, не всегда таковыми являются. Я никогда не испытывал к тебе ненависти, как и ты ко мне. Возможно, ты опасался… - алые проницательные глаза Александра внимательно заглянули в лицо Ивану, тот несколько пристыженно кивнул, - Теперь и этого не будет. Ладно… Тебе нельзя здесь находиться слишком долго. Погостили, пора и честь знать. Саша поднялся на ноги, Иван поспешил сделать то же самое. - Спускайся к речке, как только коснешься воды, тебя вернет обратно. Все отражающие поверхности это вход и выход одновременно. Нужно только уметь их заклинать. - Саша, - Россия резко схватил двойника за руку, будто тот вот-вот исчезнет, притянул ближе, заключая в крепкие объятия, - Спасибо тебе… Правда! Ты единственный из всех, кто не оставил меня. Я никогда не смогу отплатить тебе тем же, наверное… - Ничего. Натурой отдашь, - беззаботно отозвался Александр, - Да шучу я, шучу! Темный Россия сильнее прижал к себе, дернувшегося было Ивана, и насмешливо потрепал его по светлым волосам. - Тебе придется набраться сил и терпения, но ты всегда можешь рассчитывать на меня. Помни об этом. Осторожны и легки В темноте его шаги, Когда я пойду за ним В слепую полночь. У обрыва, у воды Я найду его следы, Да два сброшенных пера Качают волны. Иван с рассеянной улыбкой кивнул в ответ и, нехотя выпустив Сашу из кольца своих рук, медленно двинулся к реке. Ему до дрожи в коленях не хотелось возвращаться в свой одинокий дом и холодный март, покидать новообретенного брата, его уютные объятия, теплый пахнущий дикими травами май и целительное волшебство. Однако самый главный бой все еще ждал его, и невозможно было избежать грядущего сражения. Сражения с собственной слабостью, недальновидностью и их последствиями. - Задай этим сукиным детям, - раздалось ему в след. Ваня улыбнулся. Он все-таки не выдержал и обернулся напоследок, едва сдерживая вновь навернувшиеся на глаза слезы, прощально махнул стоящему на пологом холме Александру. Высокая черная тень в алом шарфе дружелюбно помахала рукой в ответ. Иван сделал шаг вперед и после немыслимого кульбита пространства и времени, в лицо ему бросился ледяной ветер недружелюбной родной весны. Где солнце мое? Где весна моя? Он - то ли поет, То ли зовет... Вниз... Я кричу ему «Вернись!», Я уже и сам лечу…