1.
— Глупости, — горячечно зашептала Цуна. — Глупости, глупости, какие же это, в самом деле, глупости… Нет, пап, прости. — Ты не понимаешь, Цуна, — устало склонив голову, проронил Емицу. — Ты не понимаешь. Теобальд умер бездетным, его жена не успела забеременеть. У Вонголы больше нет наследников — Вонгола не может прерваться! Именно наша кровь несет в себе гиперинтуицию и Гармонию, ты не понимаешь, Цуна! Она хнычуще скривила губы и отвела покрасневшие глаза. За спинкой кресла, лицом к ней, стояли Гокудера и Ямамото — Емицу взял их как некогда лучших друзей дочери. У Гокудеры был заострившийся подбородок и тяжелый взгляд, и он смотрел на Цуну растерянно, испытывая неуютное, вяжущее по ногам и рукам чувство неловкости, пока Ямамото философски разглядывал бывшую одноклассницу. Соседка Цуны по общежитию любезно оставила их для разговора, и они имели возможность рассмотреть комнату внимательнее — дешевый циновчатый пол, треснувшую штукатурку, две низкие скрипящие кровати европейского образца. На маленьком столике валялись конспекты вперемешку с какими-то распечатками, но в остальном комната создавала впечатление какой-то необжитой запущенности; возможно, из-за отсутствия занавесок, возможно, из-за явственно проглядывающейся нелюбви соседок к этому помещению. — Джуда… che diavolo! Цунаеши-сан, нам нужна ваша помощь. Цуна растерянно пошевелила руками; ладони у нее были узкие, с розовыми костяшками и узловатыми пальцами. Манжеты цветочного девчачьего платья были широки и длинны, и она постоянно одергивала их то на одной, то на другой руке. Не желая сосредотачиваться на ее лице, Гокудера скользил взглядом по ее одежде, по комнате, по ее узким маленьким ступням с поджатыми пальцами. На рукаве было маленькое пятнышко от соевого соуса, на большом пальце след от чернил, волосы вились неаккуратными кольцами, и, кажется, несколько секлись кончики. Емицу устало вздохнул и встал. Цуна недоуменно подняла голову, но отец всего лишь повернулся к ней бесстрастным лицом и сказал: — Я уже забрал твои документы из деканата. Долго тебе собирать вещи? — Что?.. Папа!!! Я хочу здесь учиться! Мне нравится здесь учиться! Я не собираюсь лезть в это дело снова! Емицу беспомощно развел руками, словно говоря, что ничем не может помочь, но глаза его, помимо жалости, выражали лишь неотступную решимость. — Ты не понимаешь, Цуна. Даже если мы с мамой заведем нового ребенка, еще девять месяцев придется ждать до его рождения, и лет пятнадцать до того, как он примет Кольцо. Вонгола не может ждать пятнадцать лет. Она плаксиво скривилась и вцепилась пальцами в складки платья; лицо ее, все еще детское, округлое, обагрилось лихорадочным румянцем. — Ты всех детей делаешь исключительно с мыслью о Вонголе? — ее голос был тонким и ломким, и в нем слышалась непривычная злоба, гневность, непременное желание задеть. Тишина обрушилась на комнату, шаткая и звонкая. Прежде Цуна никогда не опускалась до оскорблений — Гокудера тогда, в детстве, будучи еще ослепленным обожанием, искренне считал Цунаеши олицетворением Девы Марии, благостной и милосердной. Но сейчас, когда вместо костлявой улыбчивой девочки была костлявая нервная женщина, когда смотрела она с явным выражением неприятия и нелюбви в глазах, он видел перед собой кого-то совсем незнакомого. Она гневно вздернула подбородок и нахмурилась, но в ее облике напряженности ситуации было больше, чем внушительности. Тощая шея, покрасневшие опухшие глаза, судорожно сжатые кулаки… Ямамото поспешно зажал смешок рукой, но не выдержал и рассмеялся. — Цуна, мы подождем, складывай вещи спокойно! Емицу только крепче сжал зубы.2.
— Хаос, глупая ученица, — Реборн насмешливо приподнял шляпу и хищно усмехнулся. — Давно не виделись. — Хи?! Ре-ре-реборн! — Цуна подскочила от неожиданности и удивленно вытаращила глаза. — Как ты… Ты же был… — она весьма выразительно взмахнула ладонью где-то в полуметре от пола. — Все в зависимости от потенциала учеников, — он картинно пожал плечами. — Тебе вон хватало и младенца. Цуна кивнула. Маленький бордовый чемоданчик с ворохом таможенных наклеек стоял у ее ног, обутых в модные, но очевидно дешевые ботинки, а на рукаве легкого цветочного платья с нечетким рисунком красовалось пятно от черной ручки. Спутанные неряшливые кудри тускло отсвечивали. Мужчина вздохнул. — Я рад тебя видеть, Цуна. Она улыбнулась и снова молча кивнула. Послышались шаги; обернувшись, она увидела торопливо входящего Гокудеру, который неотрывно смотрел на ее руки. Склонив голову, Цуна протянула ему свой чемоданчик, и Гокудера взял его слишком поспешно, чтобы это выглядело естественным. — Эм… Синьор Реборн покажет вам все, а я пока распоряжусь приготовить вашу комнату. Он слегка поклонился, явно чувствуя себя неуютно, и ушел так же быстро, как и появился. — Гокудере-куну не нравится то, что я здесь, правда? — помолчав, тихо сказала Цунаеши. — Конечно, — отозвался учитель. — Ты совсем не готова. Если бы не смерть Тео, тебя бы здесь не было. Смешавшись, она опустила взгляд в пол, сосредоточенно глядя на силуэтное отражение своей юбки в начищенных до блеска мраморных плитках. — Не поверишь, — вздохнув, наконец сказала она, — но как я с тобой согласна.3.
Комната, в которую ее привели, была большой и темной. Темно-синие стены, темный потолок, темное дерево мебели. Массивная высокая кровать, тумбочка, напольное зеркало и дамский туалетный столик, даже на вид значительно выделяющийся из всего антуража, словно его купили и принесли позже, чем остальную мебель. Дверь слева вела в гардеробную, с несколькими рядами пустых перекладин и шкафчиков, а правая дверь — в ванную, такую же темную и вычурную, как и сама комната. Комната была неуютной. Раньше Цуна думала, что ее комната в общежитии была отталкивающей, но в ней хотя бы была соседка, и вдвоем им было легче справляться с этим. Здесь она была одна. Цуна быстро расположила одежду в гардеробной; несколько занятых вешалок с дешевыми вещами на фоне рядов пустых перекладин роскошной комнаты выглядели смехотворно. Сама Цуна, тощая, встрепанная, нервная, в этой большой и темной комнате выглядела смехотворной.4.
— Нет времени объяснять тебе правила игры, — сходу заявил Реборн, толкая Цуну в кресло за столом. — Это — твой кабинет, завтра вечером Церемония Передачи Кольца, а учить тебя нужному я начну после этого. Сейчас главное — чтобы ты не опозорилась на Церемонии, поняла? Он швырнул на стол толстую папку, внимательно наблюдая за ее реакцией. Робко кинув на бывшего учителя взгляд, Цунаеши вытащила первую стопку листов, заполненных фотографиями и ужасно мелким текстом. — Мне нужно это все выучить? — поняла она. — До завтрашнего вечера, — кивнул он. — Не надейся, что мои методы изменились, за каждую ошибку я буду бить тебя этим, — Леон услужливо трансформировался в огромный надувной молот, — десять раз. Или двадцать. В зависимости от настроения. Цуна перепугано шарахнулась в сторону, но, взяв себя в руки, послушно начала читать. Весна в Италии была жаркой; душной, влажной, липкой. Кондиционеры в особняке работали на износ. Цуна скинула с ног туфли и рассеянно пошевелила пальцами, продолжая вчитываться в текст… когда она была Наследницей, ей такого читать не давали. — Реборн, — пробормотала она. — Скажи, папа ведь тоже потомок Джотто. Почему его не поставили Одиннадцатым? Учитель медленно открыл глаза. Зенитное солнце отразилось в его матовых черных глазах, и на мгновение Цуне почудилась в них жалостливая горечь. Он наклонил голову, и наваждение исчезло. — Емицу не владеет пламенем, Глупая Цуна. Вонгола — семья, которой править может только Хранитель Неба. — Ох. — Цуна огладила пальцем портрет Дона Фелличи. — Ну да. Могла бы догадаться. Учить новое было легче, чем в средней школе — в старшей школе и на первых курсах университета Цуна вечно оставляла все на крайний срок, и за несколько лет привыкла учить нужную информацию в сжатые сроки. — Их так много, — пробормотала она, — так много, много… а это ведь только боссы и доверенные лица. Все они будут на Церемонии? — Приглашено девяносто три человека, это не считая Кавалонне, Шимон и Томазо. Но это не значит, что ты имеешь право выучить только их и обойти вниманием всех остальных. Цуна кивнула, а потом, словно что-то вспомнив, поспешно вскинула голову. — Реборн, Реборн, ты говорил, что у Теобальда была жена… Он посмотрел на нее с явным раздражением; Цунаеши выросла, и простое избиение больше не было для нее аргументом. Она бы вытерпела боль и унижение, но оставалась бы при своем, пока не доказать ей нужное правдой и фактами. Пока не рассказать ей правду. — Миура Хару, — приподняв шляпу, внятно произнес он. — Вдова Десятого Вонголы.5.
— Нет-нет-нет! — категорично заявили феечки. — Мужчинам сюда нет хода, пока мы не разрешим! Реборн устало закатил глаза, но покорно вышел. Взрослым он значительно отличался от себя маленького — и дело даже не в облике, а в эмоциях, в манере себя вести. Он был серьезнее, тверже и раздражительнее; прежняя издевательская игривость лишь изредка давала о себе знать, все чаще сменяясь грубостью и мрачной задумчивостью. Впрочем, то же самое можно было сказать обо всех — ребячливость исчезла, сползла с ребят, как шелуха, обнажив твердый живой панцирь. Гокудера-кун стал спокойнее и расчетливее, и словно печальнее; и Ямамото улыбался скорее по привычке, чем действительно этого хотел… — Сюда-сюда, донна! — радостно прощебетала феечка. — Мягкая пена и педикюр — что может быть лучше? Феечки были, на самом деле, вполне себе обычными человеческими девушками, но порхали по комнате, как самые настоящие волшебные существа, намереваясь сделать Цуну прекрасной на этот вечер. Этих визажисток привезли из лучшего салона красоты Палермо… впрочем, это уже другая история. Они не нравились Цуне. Несмотря на улыбки, щебетания и профессионализм, они смотрели на нее откровенно оценивающе, и оценивали они ее явно не высшим баллом. Цуна училась в Токио на бюджете, жила в самом старом общежитии и три раза в неделю подрабатывала в местном супермаркете; конечно, мама присылала ей деньги, но было противно брать у нее большие суммы. С подружками, такими же небогатыми, они бродили по распродажам и с завистью смотрели на вывески дорогих шоу-румов Шибуи… Сейчас Цуне казалось, что на нее смотрели не феечки, а манекены — выглядывают из застекленных витрин дорогих бутиков и заранее осуждают. — А платье вы какое наденете? По вашим меркам мастер сшил сразу несколько, вы можете выбрать. Платья все были длинные, модные, явно очень дорогие — и слишком европейские для Цуны. Она привыкла к милым женственным платьицам, цветочкам и зверушкам японской моды; но Сицилия, Вонгола и мафия не подразумевают милого и нежного, так ведь? — Мне все равно, — растерянно пожала плечами Цуна. — Тогда обратите внимание на это чудесное золотое платье, вы будете в нем Драгоценной, нет, Алмазной донной! — У него спина открытая… — Вас это смущает? Я уверяю, вам очень подойдет, будет очень сексуально! — Нет, нет… у меня шрам на спине. Шраму было семь лет, шрам был старым и неровным — в том десятилетнем будущем, которое никогда не случится, Генкиши рубанул коротко, без замаха, оставляя на спине кривую «Χ». Знал бы он, какой черной насмешкой окажется эта цифра! — Покажите, дайте посмотреть. Ну, это можно исправить, мы скроем шрам тональным средством и сверху покроем блестками, вы будете просто сиять! И украсим вас шелковым палантином, никто ничего и не заметит… идемте же!6.
Каблуки ей дали высокие. Цуна, слава Деве Марии, умела ходить на каблуках. Золотое платье сверкало и блистало, но совсем не казалось пошлым или вульгарным; продав серьги и ожерелье, Цуна могла бы купить себе квартиру… алая помада на губах удивительно отвлекала взгляды от ее испуганных глаз. Цуна сама себя не узнавала — было ли удивительным то, что Гокудера-кун, пришедший за ней, в первое мгновение мазнул равнодушным взглядом, и только потом, спохватившись, подал руку? Пожалуй, именно от Гокудеры-куна она отдалилась больше всего. В детстве они были довольно близки — пусть и с неохотой, но он рассказывал ей о себе и о мафии, а Цуна в ответ говорила о том, что эта мафия, сражения и потери ее пугают… Потом все скомкалось, ребята уехали, Цуна осталось с редкими телефонными звонками и приближающимися экзаменами, и малодушно радовалась удивительному, почти неестественному спокойствию. Преданность Гокудеры-куна была завязана на том, что она спасла ему жизнь и дала в этой жизни место — не просто славу киллера-одиночки, но семью и статус. Из всех ее Хранителей именно Гокудера-кун лучше всех понимал опасности и привилегии своего положения. Но прошло семь лет, их дружба треснула, разошлась, как пропасть, поросла травой… Гокудера и Цунаеши были похожи лишь в одном — легко и просто забывали людей, которые оставались в прошлом. — Цунаеши-сан, — он сжал ее ладонь и склонился ближе, — спасибо вам. Если бы не вы… — Если бы не я, — Цуна неуютно передернула плечами, — то был бы кто-то другой. Точнее, он именно что был… Неважно. Пойдем, Гокудера-кун. Возможно, он хотел что-то сказать, но Цуна малодушно ему не позволила; ей давно уже было не четырнадцать, насильно ворваться в ее жизнь и остаться там, бескомпромиссно сказав «Я твой друг!» больше было нельзя. К сожалению, наверное.7.
…Грех Вонголы ей лично передавал старик по имени Талбот. Конечно, Цуна знала, что мафия есть горнило бесправия и насилия. Но принять все на себя было невыразимо сложнее. Теобальд, мертвый, перемолотый и проглоченный теневым миром, улыбался ей тепло и солнечно, и был ужасно похож на Примо; и здесь были Оттаво, и Ноно (Цуна не знала, что он умер!), и все прочие боссы Королевской семьи… — Это… — Цуна повертела головой и перевела взгляд на руки; кольцо Вонголы обернулось перчатками, а после кольцом и браслетом со связывающей цепью. — Это и есть настоящая передача кольца, Греха и Воли? — Ты давно уже все приняла, — засмеялся Теобальд. — Ты бы знала, как злился на меня Примо, когда увидел; ты явно ему понравилась больше. Цуна побледнела и зарделась одновременно, не зная, куда смотреть. — Ах ты старый развратник! — рассвирепела Восьмая. — Так вот каким образом ты выбираешь наследников! Примо заполошно замахал руками, бормоча успокоения и оправдания, и кто-то (Седьмой?) громоподобно захохотал; и заспорил, и загомонил… — О, — Цуна растерянно округлила глаза, словно что-то поняв. — Так вы все тут живые. — Мы? — рассердился Шестой. — Мы-то?! Мы все давно дохлые, девчонка! И ты здесь будешь! Все здесь будут! Она пожала плечами и улыбнулась. — Здесь довольно уныло. — Конечно уныло, — прогрохотал Шестой, — виданное ли дело, десять трупов собрать в одном месте! Чем ты думал, маразматик несчастный?! Примо прищурился, улыбнулся и развел руками; в его небесно-синих глазах мелькнула неприступная жесткость. — Все здесь будут, — поспешно выпалила Цуна в попытке остановить разгорающийся конфликт. — Вы подождете меня? Я постараюсь прийти побыстрее. Королевская семья… есть ли смысл быть монархом, чтобы посмертие провести в пламенеющей пустоте, в компании горечи и усталости? Принц Бельфегор явно не знал об истинном весе монаршей власти… или знал, раз уж упорно именовал себя «принцем», а не «королем». — Мы-то подождем, — заложив руки за голову, отстраненно произнес Теобальд, — но торопиться совсем не обязательно. Хочешь-не хочешь, а все равно здесь окажешься. Цуна моргнула, и пламенеющий мир исчез.8.
— Савада Цунаеши, — хрипло, страшно возвестил Талбот. — Одиннадцатая донна Вонгола. Кольцо, матово отразив солнечный свет, обратилось тяжелым плащом на плечах; на вороте золотой нитью высветилось «ΧΙ». Цуна перевела на зал пустой взгляд и подняла голову. За спиной застыли Хранители. Пламя Посмертной Воли осветило базилику Девы Марии цветными огнями. Горькими отблесками вечной радуги.9.
…Карие глаза, каштановые волосы и алые губы; мужские туфли на узких ступнях, массивное кольцо на пальце, властные жесты. Крещеная католичка — мелькающий в вырезе крохотный деревянный крест. Коротко остриженные ногти, ажурные манжеты и воротник кружевной молочной рубашки. Алый шейный платок, похожий на ошейник. Улыбка Девы Марии. Неулыбка. — Савада Цунаеши, — надвинув шляпу ниже, внятно произносит Реборн. — Одиннадцатый Босс Вонголы.