Родиться сиреной – значит постоянно находиться в море.
Родиться сиреной – значит каждый день и вечер напевать одну и ту же мелодию, завлекающую любого мореплавателя, забредшего в их бухту.
Стать слепой сиреной – значит умереть как сирена.
Чон Чонгук наслаждался морским прибоем, когда матросы уже спали каждый на своем месте. Оставаться одному ему стало привычным – вечная тьма, пришедшая пару месяцев назад, делала свое дело, создавая ощущение полного одиночества. Оно разрушалось лишь голосами и шумом прибоя вокруг. Иногда все сменялось криками чаек или выстрелами из пушек, от которых все в душе сирены сжималось. В такие моменты капитан прятал Чонгука в своей каюте и просил петь. Он не любил песни. Они напоминали о том времени, когда он еще мог видеть. Замечать каждого проплывающего морячка и, оценив его красоту, обманом получать желаемое едва ли не всеми сиренами. Человеческое тепло вкупе с поистине красивым лицом, ощущение сладких губ на своих. Видеть, что его желают, делают ради него все возможное. И это было едва ли не райское наслаждение. Многие сирены мечтали о таком, но довольствовались лишь малым – случайными морячками, глупыми, бестолковыми и не всегда красивыми. Теперь мечтать оставалось Чонгуку – не зная, кто перед ним предстанет, парень не желал петь ни для кого. Лишь однажды он сделал исключение, поддавшись разговорам вокруг. Поддавшись нехватке тепла. Нехватке нежных поцелуев и сладкой просьбы продолжить. Чонгук медленно тянул старую мелодию, которую раньше пел для пиратов. Ты не станешь прежним. Старая мелодия стала его любимым проклятием, которое он наложил на себя сам. Будешь просить остановиться, любить. Она звучала уже иначе. Иногда слишком тихо, иногда – громче. Парень вносил в нее новые оттенки, добавляя в слова проснувшиеся чувства. По щекам текли нескончаемые слезы – он тосковал. Тосковал, утирая хрупкой ладонью соленые капли и шепча о том, что все нормально. Знал, что морячка не должны интересовать его чувства – если это не любовь. Снова соврал без зазрений совести, которой давно уже не было. Все равно добился своего, тронув трепетно бьющееся сердце. Стало снова тепло. Все случилось не как это бывало всегда. На этот раз сам Чонгук попал в плен чужой ласки и бесконечных историй. Как бы тот ни выглядел, парень знал – он станет последним, кому он пел. Он позволил то, что считалось непозволительным среди сирен. Чонгук позволил себя забрать. Крепкая рука легла на плечо, заставив парня по старой привычке обернуться к тому, кто побеспокоил его умиротворяющую тишину. Даже догадываясь о том, кто к нему подошел, он мягко улыбнулся и полушепотом спросил: – Сокджин? Легкий шорох и почти незаметное фырчание – как решил Чонгук, мужчина напротив прикрыл рукой рот, чтобы не засмеяться. Пират совершенно забыл о том, что у сирены обострились другие чувства. Если это был он, в чем, конечно же, парень не сомневался. – А ты ожидал кого-то еще? – негромко произнес Джин на его ухо, обжигая и пробуждая новый вихрь эмоций. Слишком близко и слишком горячо. Так горячо, как Чонгук не привык. – Нет, – с шумом выдыхая, парень чувствовал, как алеют его щеки. Становилось еще более неловко. Только этот пират смог вызвать в нем эту бурю. Смог восполнить в нем то, что не удавалось иным. – Конечно, нет. Никому другому я здесь и не нужен. Едва парень произнес последнюю фразу, тут же почувствовал горящую боль на кончике носа и, громко айкнув, нахмурился, растирая щиплющее место. Он не понимал. Разве в его словах было что-то не то? За что его так сильно ударили? – Никогда не смей так больше говорить, – сладкий голос сменился строгим. Чонгук невольно вздрогнул, отпрянув от мужчины подальше и пряча ноги под себя. Не хотелось еще и попасть под горячую руку. Это оставит красные уродливые следы на чувствительных ногах сирены, и заживать они будут также болезненно. – Ты просто… необычный. Вот и все. Губ парня коснулась усмешка. Необычный? Так он называл сирен, оставшихся на борту пиратского корабля? – Я просто слепой, – громко выдохнув, Чонгук качнул головой и печально улыбнулся. Признавать это совершенно не хотелось, но таковой была правда. Суровая, не дающая ему нормальной жизни, правда. – Слепая сирена уже не сирена вовсе, разве ты не знал? Это не было выдумкой. Так гласили легенды, о которых ему когда-то рассказали уже мертвые родители. Так чувствовал он сам. Не видел прежней силы. Не видел влияния собственного голоса. Не видел жертвы. Не мог летать. Ничего не мог. Только петь, но и желания на это особо не возникало. На глаза наворачивались слезы, которые парень тут же поспешил смахнуть себе на ноги. Лишь бы Джин не увидел. Тишина давила на плечи Чонгука. Это пугало больше, чем неизвестность. Кто знал, может, его пират не разглядел в нем изъяна? Может, теперь он раздумывает о том, как избавиться от ненужного груза в его лице? Судорожно выдохнув, парень поджал губы. Захочет – пусть избавляется. Может, тогда он сможет, наконец, принять себя и свою судьбу? Только одно утешало – он чувствовал размеренное, но такое теплое дыхание рядом. Казалось, Джин был совсем близко, но в то же время так далеко. Сердце невольно сжималось от одной мысли о том, что он решил все-таки бросить. Этого Чонгук не сможет выдержать. Он не переживет. Пойдет ко дну, оставляя за собой лишь перья на беспокойной морской глади. Ласковое прикосновение ко лбу заставило встрепенуться и покраснеть. Так нежно его никто не целовал. Не сюда, по крайней мере. Ко лбу ни один пират не касался. Им всегда были интересны лишь губы, шея и все, что располагалось ниже. Чувства их никогда не интересовали. Именно это и сделало Сокджина самым особенным из всех пиратов. Он всегда был чутким. Всегда старался быть ближе к нему. Пытался достучаться, успокоить. Единственный, кто о нем волновался. К такому действительно хотелось тянуться. Тяжело сглотнув, Чонгук неловко обнял мужчину и уложил голову на крепкое плечо. От него всегда пахло сигарами, но сейчас этот запах ему совершенно не претил. Он казался родным и близким. Как и сам мужчина. Ему не хотелось уходить. – Я всегда буду рядом, – раздался шепот на ушко. Щекочущий, трепетный и приятный. Чонгук ему верил.