— Я знаю, что ты чувствуешь меня, Эвен. Я тоже тебя чувствую.
Эвен пытается переварить слова Исака. Ему нужно так много осознать прямо здесь и сейчас, в этом бассейне, в этой тёплой воде, когда оба они тяжело дышат, так как держаться на плаву может быть физически тяжело. Особенно когда один из них изливает свою душу.
«Я знаю, что ты чувствуешь меня, Эвен».
Сначала Эвен цепляется за то, как Исак произносит его имя. Он считает, что концентрация на небольших понятных деталях помогает ему не сбиваться с пути, придерживаться сценария. Поэтому он фокусируется на том, как Исак называет его. Осторожно, словно человек, произносящий слово на языке, которым не владеет в совершенстве, пробуя и надеясь, что он не ошибается в произношении, а значит, возможно, не опозорится. В памяти Эвена вспыхивает картинка из прошлого: он вспоминает, как у Сони всегда краснели щёки, когда она говорила по-английски в компании Мутты, у которого благодаря многочасовым просмотрам сериалов было отличное произношение, как она боялась неправильно произнести слово. Он вспоминает, как она горда и упряма в этом отношении, и как Мутте на это плевать. Эвен думает, из-за этого ли Исак так осторожно проговаривает сейчас его имя, ведь прежде он много дней называл его Айвином. Ему интересно, можно ли принять это за предложение мира. Ему хочется знать, понимает ли Исак, какую боль причиняет ему в этот момент.
Мысли в голове Эвена крутятся с бешеной скоростью. Он смущён. Он не может сконцентрироваться. Его бесит, что по коже бегут мурашки. Но ему нравится, как звучит его имя, срываясь с языка Исака, проскальзывая между губами. Ему даже хочется, чтобы Исак произнёс его снова. И внезапно понимает, что не так много людей называют его по имени. Мама обращается к нему «мой сын», комбинируя эти слова с различными прилагательными в зависимости от ситуации:
«мой любимый сын», «мой дорогой сын», «мой драгоценный сын». Парни в основном зовут его «Бэк Насхайм», «бро» или «чувак».
— Эвен, — повторяет Исак, возвращая его к действительности, и на этот раз это шёпот, осторожный шёпот. В его глазах сияет что-то похожее на удовлетворение.
«Он знает», — вдруг понимает Эвен. Исак знает, что Эвену нравится то, как он произносит его имя. Исак знает ещё один его секрет. Он чувствует себя побеждённым, униженным.
— Я знаю, что ты меня чувствуешь, — повторяет Исак, держась на воде. Его голос звучит нейтрально, но слова жестоки, высокомерны, окончательны.
Он признаётся Эвену, что знает ещё один из его секретов, знает, что он
чувствует Исака. И он не спрашивает. Он
говорит ему, что он
знает. В его тоне слышится категоричность, и Эвен понимает, что нет смысла отрицать. Он внезапно осознаёт, что Исак может убедить его в чём угодно, используя лишь собственную самоуверенность.
Эвен злится. Он в полушаге от того, чтобы нырнуть под воду и отплыть к бортику. Но потом он вспоминает вторую часть заявления Исака.
«Я тоже тебя чувствую».
— Как? — выдыхает он, и слово горит на языке.
— Сначала это была просто догадка, — отвечает Исак, словно ждал лишь вербального знака от Эвена, чтобы начать свою речь. — Основанная на наблюдении, разумеется. Ты оборачивался до того, как я начинал говорить. И даже когда я старался двигаться бесшумно, ты, кажется, всё равно знал, что я рядом. Однако всё это происходило случайно. Случайные встречи, события, необычные явления, если хочешь. Недостаточно для подтверждения. Поэтому я придумал теорию. Теорию о том, что ты мог чувствовать меня, и, как с любой научной теорией, я должен был испробовать её и…
— Можешь избавить меня от этого претенциозного дерьма? — рявкает Эвен, и его трясёт от нахлынувших чувств, которые он не привык показывать. Злость, страх, сомнение, уязвимость. Они лучшие друзья Эвена. Они составляют ему компанию в темноте, словно зная, насколько он одинок, насколько готов принять всё, что ему предложат. Обычно он может сдерживаться, выпускает их наружу лишь в темноте, когда лежит, закутавшись в одеяло. Но Исак приводит его в ярость, заставляет мысли бежать быстрее, грудь вздыматься от переполняющих эмоций, вынуждает его действовать не по сценарию. И Эвен никак не может точно определить, почему этот парень вызывает в нём желание одновременно наброситься на него и обнять, и, возможно, ударить его по этому совершенному лицу.
Ты не бьёшь людей.
— Прости, — говорит Исак, и это выходит тихо, удивлённо. Он отплывает немного дальше, и Эвен задумывается, не слышал ли он его мысль о том, что он хочет его ударить. Или, может, дело в том, что он хочет его обнять, и именно это заставляет его отступить. — Как я уже говорил, — продолжает Исак, — я думал, что ты можешь меня чувствовать, поэтому я стал проверять свою теорию. Проходил мимо классов, где ты был, чтобы посмотреть, будешь ли ты наблюдать, так как почувствовал, что я зашёл в здание. Пытался попадаться тебе на глаза, чтобы понять. Не знаю. Пробовал разные вещи, чтобы получить достаточно эмпирических доказательств.
Эмпирические доказательства. Ну что за человек.
— И? Ты сделал такой вывод? Что я мог тебя как-то чувствовать? — кривится Эвен. Он пытается быть злым, но сомневается, что выражение его лица соответствует тону. — Ты принимаешь наркоту или что?
— Не срывайся на мне, как какой-то обиженный ребёнок. Я серьёзно, — говорит Исак, его глаза темны и спокойны, а слова режут Эвена по живому.
Меня что, так просто читать? — Как бы то ни было, каждый раз, когда я смотрел на тебя, ты уже смотрел на меня. И каждый раз, когда я прохожу мимо, ты очень сильно напрягаешься, стискиваешь зубы.
— Ты использовал меня, как лабораторную крысу, эти несколько недель, — замечает Эвен, начиная осознавать произошедшее.
— Ничего личного. Я просто наблюдал за тобой и пытался понять, — парирует Исак.
— Как у тебя вообще появилась такая идея? Это что, уже происходило с кем-то кроме меня? Другие люди тоже…
чувствуют тебя?
— Нет. По крайней мере я об этом не знаю, — пожимает плечами Исак.
— Тогда как ты вообще можешь делать такое заключение?!
— Потому что
я чувствую
тебя, — говорит Исак, и кажется, что он выдыхает слова, которые очень долго хранил в себе. — Чувствовал тебя с первого дня здесь.
После этого они оба замолкают, Эвен старается осмыслить слова Исака, а Исак пытается перестать краснеть. Эвену интересно, является ли это проблемой для Исака, его румянец, связано ли это с его чувствами, и если да, то с какими именно.
— Чувствуешь меня как? — спрашивает Эвен.
— Думаю, так же, как ты меня.
— Ты не знаешь, как я тебя чувствую. Я тебе не говорил, — замечает Эвен скорее для себя. Он понимает в этот момент, что Исак, вероятно, очень хочет узнать, но отказывается спрашивать Эвена прямо. Он хочет выведать это у него. — Ты хочешь, чтобы я тебе рассказал.
— Я был бы признателен, — говорит Исак.
— И что я получу? — Эвен машет рукой, показывая на пространство между ними. — За это?
— Ты не тот человек, который делает вещи в обмен на другие вещи, Эвен, — отвечает Исак, и это как удар ниже пояса, снова, всегда. Его слова.
— Ты меня не знаешь, — слабо возражает Эвен.
— Знаю. Я отлично справлялся со своей домашней работой последние несколько недель. Как ты думаешь, почему я активно участвовал во всех этих скучных лекциях?
Эвен не может точно сказать, издевается ли Исак над ним сейчас.
— Я не понимаю, издеваешься ты сейчас надо мной или нет, — признаётся он, и по какой-то причине его слова рассеивают убийственное выражение в глазах Исака. Эвен не может видеть его насквозь, и иногда ему кажется, что Исак тоже не может этого по отношению к нему.
— Я… Нет, не издеваюсь, — спокойно отвечает Исак. — Я не всё время следил за собой. Я читал об этом, пытался основывать свою теорию на чём-то конкретном. Не знаю. Может, на физике. Я думаю.
— На физике.
— Каждое действие имеет равное ему по силе противодействие. Третий закон Ньютона.
Эвен вспоминает ответ Исака на уроке в тот день. Исак пытался намекнуть ему, что он тоже его чувствует?
— Я пытался намекнуть на физике, но ты не понял, — говорит Исак, снова отвечая на его мысли.
— Я думал, ты больше по философии, а не по наукам, — выпаливает Эвен, потому что у него закончились слова. Он ужасно устал всего лишь от простого разговора с Исаком.
— Философия — мать всех наук, — заявляет Исак. Потом замолкает, словно вспомнив просьбу Эвена «избавить его от претенциозного дерьма».
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Эвен, заметив это. Словно предлагает заключить перемирие. Он подозревает, что эта болтовня делает Исака очень счастливым, поэтому позволяет ему продолжить.
— Ну, э-э-э, до Сократа, Аристотеля и Платона никто не задумывался о природе вещей, о том, почему они такие, как есть, — говорит Исак, и на мгновение он выглядит счастливым. — Когда всё больше философов стали задавать вопросы, появились такие науки, как физика, геология и биология. Ньютон, например, считал себя «натуральным философом», потому что термина «учёный» ещё не существовало. Аристотель был первопроходцем в биологии, психологии, зоологии, но большинство помнят его как философа. Он также написал трактат о теории драмы. Ты знал, что он ввёл понятие «катарсис» в своей работе «Поэтика»? Он буквально сравнил эффект трагедии как жанра на человеческий разум с эффектом настоящего медицинского очищения человеческого тела. Я читал об этом в прошлом месяце. Я очень удивился. Я думал, что катарсис — это что-то более современное. Но неважно. Я к тому, что тогда всё строилось на том, чтобы задавать правильные вопросы, а не искать ответы.
Эвен хмыкает, внезапно чувствует себя нелепо, находясь в плавках в пустом бассейне с полностью одетым парнем, болтающим о покойниках, говоривших на мёртвых языках.
— Но ты ищешь ответы, — замечает Эвен.
— Я просто пытаюсь доказать, что задаю правильные вопросы.
— Ты поэтому хочешь, чтобы я прикоснулся к тебе? Какое это имеет отношение к тому, что я тебя чувствую? У тебя уже есть ответ на это.
— Нет, прикосновение — это чтобы проверить другую мою теорию, — отвечает Исак и выглядит одновременно уверенно и смущённо. Эвен не может этого выносить. Двойственность, неоднозначность. Он не может прочитать Исака.
— И что это за теория?
— Я не могу тебе сказать, пока не получил подтверждения. В противном случае это было бы слишком неловко.
— Итак, правильно ли я понял? Ты просишь меня прикоснуться к тебе, чтобы я обжёгся. У меня и так нет желания на это соглашаться, а ты мне даже объяснять ничего не хочешь? — спрашивает Эвен и прикусывает язык, когда понимает, насколько зло это прозвучало. Насколько Исаку не нужно напоминать, что никто и никогда не захочет добровольно его касаться. — Ты даже не рассказываешь, как именно чувствуешь меня.
— У меня есть причина полагать, что ты не обожжёшься, если прикоснёшься ко мне, — нахмурив брови, бормочет Исак. Эвен не может сказать, из-за того ли это, что он был так груб с ним, или потому что Исака заставляют намекнуть, поделиться частью своей теории.
— Как это? Ты обжигаешь только определённых людей? Ты можешь это контролировать?
Он вернулся. Взгляд, которым можно убить. Глаза Исака тёмные и сердитые. И Эвену хочется нырнуть в воду. Он только что задел Исака за живое. Вот дерьмо.
— Нет. Я это не контролирую, Айвин! Если бы я мог, я бы не ходил в семи грёбаных слоях одежды, потея, как мышь, и не ездил бы каждый день на заднем сидении в машине моего грёбаного отца!
Эвен одновременно испытывает сожаление и ликование из-за реакции Исака. Он назвал его Айвином и наорал на него. Пожалуй, это первая
настоящая реакция, которой Эвену удалось добиться.
— Прости, — начинает Эвен.
Исак закрывает лицо рукой, и этот жест становится для Эвена полной неожиданность. Видимо, он и правда задел его за живое, если Исаку нужно почувствовать прикосновение, чтобы прийти в себя. Внезапно ему хочется узнать, обжигает ли Исак себя или только других, или он сам горит изнутри. Ему хочется узнать, обжигает ли Исак животных, может ли сжигать предметы. Ему хочется узнать, когда Исака в последний раз обнимали, по-настоящему обнимали. Обжигал ли он когда-то своих близких, возможно, своего
грёбаного отца?
— Всё нормально, — выдыхает Исак. — Это закономерный вопрос. Ты прав.
— Я не хотел быть жестоким.
— Всё хорошо. Я разыграл тебя с «Как умереть». Ты имеешь право давить на меня в ответ.
Эвен морщится. Он уже забыл о книге. Ему не нравится такая модель отношений.
— То, что ты причинил мне боль, совершенно не значит, что будет правильно, если я отвечу тебе тем же, — выпаливает он, пока не успевает передумать.
Исак снова бросает на него этот взгляд —
«бля, ты опять удивил меня». И Эвен наслаждается им.
Будь добрым, всегда.
Эвен не знает, чего ожидал в следующий момент, но точно не парочку возбуждённых, целующих первокурсников, ворвавшихся в бассейн. На мгновение он начинает паниковать, но потом понимает, что не делает ничего предосудительного. Он имеет право быть в бассейне после уроков, а у Исака есть разрешение плавать в одежде.
Но Исак, видимо, с ним не согласен. Потому что, когда Эвен приходит в себя, тот уже нырнул под воду, оставив Эвена на поверхности в одиночестве.
Эвен не знает, делает ли Исак это от страха, что их увидят вместе, или просто из-за того, что люди узнают, что ему нравится плавать, и это может помешать ему в дальнейшем. Но на этот раз он понимает намёк и делает всё, чтобы его голос звучал максимально зло.
— Вам нельзя здесь быть! — кричит он первокурсникам, которые в панике оборачиваются на его голос. — Вы не можете заходить сюда, если на вас нет купальных костюмов и шапочек!
Парочка, явно смущённая и, возможно, немного испуганная криком третьекурсника Эвена, вздрагивает и мгновенно исчезает из помещения.
Эвен ждёт ещё несколько секунд, думая, что Исак вынырнет, но этого не происходит. Тогда он начинает паниковать и мгновенно погружается под воду. И там он видит его.
Его.
Исака под водой. Возможно, Эвену кажется, но Исак выглядит так, словно улыбается, его глаза закрыты, он испытывает блаженство, он счастлив, свободен. Под водой Исак не представляет собой надвигающуюся катастрофу. Он не охвачен огнём. Он не угроза. Под водой Исак свободен. Исак красив. Эвен хочет дотронуться до него.
Это чувство охватывает его мгновенно: жар, необходимость прикоснуться, схватить, сжать, притянуть к себе за руку и врезаться в него, раствориться в нём, вдохнуть его, стать с ним единым целым.
Под водой. Исак открывает глаза, словно чувствует то же самое, и какой-то миг они смотрят друг на друга.
В этом взгляде ощущается такое напряжение, что Эвен чуть на захлёбывается водой по примеру Исака. Эвен выныривает первым, судорожно вздыхает, наполняя лёгкие воздухом, а когда на поверхности появляется Исак, его глаза покраснели, и он кашляет. Эвен не может сказать, сколько времени он провёл под водой. Они оба тяжело дышат.
— Ты в порядке? — спрашивает Эвен.
— Просто капля воды не в то горло попала, — объясняет Исак, продолжая кашлять. Если бы на его месте был кто-то другой, Эвен уже был бы рядом и стучал по спине, чтобы помочь. Ему до боли хочется этого.
— Просто признайся, что не умеешь задерживать дыхание под водой.
— Они ушли? — спрашивает Исак, игнорируя попытку Эвена пошутить.
— Да.
— Мне пора, — говорит Исак, подплывая к бортику и по-прежнему пытаясь откашляться.
— Что? А как же эксперимент?
— Не сейчас.
— Почему нет?
— Не знаю. Мы оба мокрые и взвинченные, — отвечает Исак.
— И что с того?
— Когда ты пытаешься доказать обоснованность своей теории, ты должен создать правильные условия для эксперимента, учесть все детали.
— А теперь по-норвежски, пожалуйста, — говорит Эвен и чувствует, будто одержал маленькую победу, когда Исак улыбается.
— Я не провожу свою жизнь в бассейне, как и ты. Я пытаюсь доказать, что ты не обожжёшься, дотронувшись до меня, в своём обычном состоянии, то есть когда ты сухой, и не в плавках, и не думаешь о том, чтобы меня убить.
— Я не думаю о том, чтобы тебя убить.
— Ты и правда обращаешь внимание на очень странные вещи, — вздыхает Исак и вылезает из бассейна.
— И всё же, что если я прикоснусь к тебе сейчас? — спрашивает Эвен, подплывая к Исаку и складывая руки на бортике. — Это может доказать другую теорию? Что в воде всё нормально? Нет?
— Это ничего не докажет. Если ты не обожжёшься, то я слишком обрадуюсь, а потом буду разочарован, если ты пострадаешь, когда будешь сухим. А если ты обожжёшься и в воде, это может остановить меня от попытки провести полный эксперимент.
— Но ты же ничего не теряешь. Это я добровольно вызываюсь обжечься.
— Надежду, — отвечает Исак, прежде чем снять шапочку и освободить свои кудряшки. — Я бы потерял надежду. Я тебе напишу.
Исак уходит, а Эвен целую минуту проводит под водой. Его тело звенит от желания и замешательства.
.
— Как прошёл день у моего сына? — спрашивает его мать вечером.
Он приготовил пасту, а она — салат, таков их ритуал.
— Хорошо. А у тебя?
— Нормально. Ларс задал неправильный вопрос на встрече, и мне пришлось долго разбираться с последствиями. Всё как обычно.
— Что это вообще такое — неправильный вопрос? Разве такое бывает? — недоумевает Эвен.
— Думаю, зависит от ситуации, — улыбается она, поднося ложку с пастой ко рту. Эвену интересно, почему она настаивает на том, чтобы есть определённую еду ложкой.
На её лице застыла нежность, и это заставляет Эвена чувствовать себя несчастным. Он уже попробовал еду, и паста оказалась недоваренной и пресной. И тем не менее мать притворяется, что это самое вкусное, что она когда-либо ела. Его убивает, что она не честна с ним, что она продолжает с ним нянчиться. Это правда его убивает.
— Что случилось? — спрашивает она.
— Ничего, — улыбается он, по крайней мере пытается. — Как паста?
— Идеально.
— Я рад.
— Какое сегодня слово дня? — спрашивает она немного позже.
— Катарсис, — врёт он, вспоминая слово, о котором так много узнал сегодня от Исака. — Избавление и очищение от скрытых чувств и эмоционального напряжения, особенно через искусство.
— О, это хорошее слово, — говорит она с улыбкой и фальшивым энтузиазмом. Эвен чувствует себя опустошённым.
— Да. Хорошее.
.
В такие дни Эвен жалеет, что не может закрыть дверь комнаты на замок. И дело не в том, что мать или ещё кто-то может попытаться к нему зайти. Просто ему бы хотелось, чтобы у него была такая возможность. Чтобы у него была возможность закрыться в своей комнате и предаться грустным мыслям, или, может, спокойно посмотреть порнушку, может, даже поболтать с незнакомцами в интернете, и, может, поплакать, просто выпустить всю боль из сердца. Эвен не помнит, когда плакал в последний раз. Он чувствует тяжесть в груди, необходимость как-то выпустить всё это наружу.
Надежду. Я бы потерял надежду.
Эвен задумывается, настолько ли велика грусть Исака, как его собственная. Он задумывается, стало бы Исаку легче оттого, что сама эта мысль утешает Эвена. Что кто-то ещё может чувствовать грусть и одиночество, которые испытывает он.
«Я тебе напишу».
Где. Когда.
Instagram (22:19) — Гераклит подписался на ваши обновления.
Эвен смотрит на уведомление, потом видит, что это закрытый аккаунт, на который никто не подписан, и возвращается в групповой чат с парнями.
________________________________________
Гераклит
22:23
Завтра после школы
В спортивном зале в 15:15
Не опаздывай
?
Исак?
Кто?
Э-э-э?
Конечно, это я. Кто ещё?
В смысле кто ещё
Кто ещё мог завести инсту и назвать себя Гераклит?
Это какой-то известный философ?
Я тебя заблокирую
Не думал, что у тебя есть инстаграм
У меня нет
Не было
Только что зарегистрировался
Ради меня?
15:15
Если опоздаешь, я уйду
?
То есть ты просто не ответишь?
Кстати, Гераклит звучит интересно
Очень прогрессивно
Хорошо, что такое имя больше не дают
Ты просто ребёнок
Ха-ха, спокойной ночи
________________________________________
На следующий день Эвен практически окрылён, чувствуя присутствие Исака в здании и зная, что он тоже его чувствует. В этом нет никакого смысла, сама ситуация растягивает рамки логики и рациональности в его голове, но Эвен понимает, что не имеет ничего против. Ему страшно, но не настолько страшно, как убедиться, что всё это — лишь игра его воображения, что он одинок в этих чувствах, что он их придумал.
Эвен знает, что рано или поздно страх вернётся, потому что такую связь невозможно объяснить с помощью науки и теории. Но он чувствует себя немного менее одиноким, зная, что делит её с кем-то. Около полудня он улыбается, когда чувствует, что Исак заходит в столовую. Он не может сдержаться. Ему интересно, могут ли они сделать что-то с этой связью, может ли он, например, немного подтолкнуть Исака или почувствовать его мысли.
— Ты чему там улыбаешься? — спрашивает Адам.
— Я не улыбаюсь.
— Нет, улыбаешься. Ты практически хихикаешь.
— Оставь его в покое, — вмешивается Мутта. И что-то в его желании постоянно защищать Эвена кажется странно унизительным. Эвен знает, что Мутта желает ему только добра, но он чувствует себя особенно ранимым, когда тот затыкает парней, и они после этого оставляют его в покое.
Он чувствует себя слабым. Они до сих пор не говорили о том времени, когда он отсутствовал. Он не в курсе, как много они знают. И именно в такие моменты его это мучает. Ему бы хотелось, чтобы Мутта позволил Адаму и Элиасу дразнить его, как раньше, до его срыва. Ему бы хотелось, чтобы им не приходилось относиться к нему с такой заботой. Ему бы хотелось, чтобы он мог позволить себе хотя бы один день быть мрачным, не думая о том, что они примут его хмурое лицо за начало депрессивного эпизода. У Эвена много желаний.
Эвен практически давится, когда чувствует это. Тепло, знакомый и сладкий жар. Он окутывает его, заполняет лёгкие и проникает в кости, устраивается там, как дома, обволакивает суставы и баюкает сердце. Эвен чувствует себя так, словно слушает любимую песню или ест любимую еду. Эвену сейчас так хорошо, как будто что-то заставило его забыть о печалях. Эвен ликует от этого ощущения.
Ему не нужно оборачиваться или смотреть на лица парней, чтобы понять, что Исак устроился за столиком у него за спиной. Он чувствует его. Везде и всюду.
— Ты снова улыбаешься, — говорит Элиас, но он и сам улыбается, словно знает, почему Эвен вдруг кажется таким счастливым. Хотя Эвен и сам не уверен, в чём причина.
— Почему он здесь? — шепчет Адам, зарабатывая подзатыльник от Мутты. — Отъебись!
На этот раз Мутта пинает его ногой, и Эвен замечает, что группа девушек смеётся, глядя в их сторону, особенно на Мутту, отрастившего себе щетину, на Мутту, чьи черты лица стали более выразительными по сравнению с прошлым годом. Его молчаливая уверенность и лёгкость, с которой он подаёт себя, также помогают завершить образ. Эвен улыбается.
Мутта. Земля. Стабильность. Его защитник. Мутта подмигивает ему, и Эвен отвечает тем же, хотя и не уверен, о чём они только что тайно поговорили.
Юсеф обнимает Адама за плечи каждый раз, когда тот хочет сморозить очередную глупость, и ланч проходит без каких бы то ни было инцидентов. Уныние, которое ощущал Эвен до прихода Исака, полностью исчезло. И когда он берёт поднос, собираясь уходить, и наконец смотрит на Исака, Эвен думает, не принял ли он эту ношу на свои плечи. Исак выглядит ужасно, кожа бледная, а на лбу собираются капли пота.
— Ты в порядке? — остановившись, шепчет Эвен, потому что не может удержаться.
Исак отодвигает стул, встаёт, хватает свой поднос и практически бегом бросается к выходу, даже не удостоив Эвена взглядом.
— Вау, он, блядь, и правда тебя ненавидит, — заливается смехом Элиас.
— Когда ты уже поймёшь намёк, бро? — Адам тоже смеётся.
Через мгновение Эвен присоединяется к ним, стараясь не принимать их шутки слишком близко к сердцу. Он не уверен, что только что произошло, но он не слишком счастлив. Он не слишком счастлив, что Исак так относится к нему, когда они на людях, так, словно Эвен — пустое место. Пока что Исак постоянно унижает его у всех на глазах.
Он не понимает его. Исак одновременно хрупкий и безжалостный. Осторожный и непредсказуемый. Заботливый и злой. Эвен практически убедил себя, что Исак сел неподалёку, чтобы поддержать его. Но разве это возможно? Он ведь даже не знает, что чувствует Эвен, когда он рядом.
Он разговаривает со мной лишь тогда, когда ему что-то от меня нужно.
