Burning for your touch

. Исак не осознавал, что посещение парада включает в себя ещё больше обязательств, больше гуляний. Эскиль заставляет их всех отправиться на афтепати. – Если я иду, то и ты идёшь! – рявкает на него Элиас, по-прежнему одетый лишь в обтягивающие жёлтые шорты с подтяжками. Исак смеётся над его угрозой, потому что он до сих пор под кайфом, потому что пальцы Эвена по-прежнему обхватывают его запястье, удерживая его, помогая ему чувствовать себя нормально. – Я собираюсь заставить тебя танцевать, – Эвен широко улыбается, игриво поднимая брови. – Да прямо, не буду я танцевать, – Исак закатывает глаза. – Нет, блин, ты будешь танцевать. Это я тебе обещаю, – настаивает Эвен, положив руки Исаку на бёдра и притягивая его ближе. – Эвен… – протестует Исак, выглядывая из-за плеча Эвена, чтобы посмотреть, не наблюдают ли за ними. – Люди смотрят. – Ну и что? Пусть смотрят, – широко улыбается Эвен, слишком широко. – Пусть видят, какими красивыми мы можем быть. Исак вспыхивает, смутившись от воспоминания о собственных словах, которые сказал Эвену на пляже, когда утешал его влажными горячими поцелуями. – Потанцуй со мной, – жарко шепчет Эвен ему на ухо, прежде чем прижаться губами к щеке, а потом потянуть за собой от стены. – Эх! Песня просто чудовищная. Это один из электронных треков с повторяющимся битом, входящих в топ 40. Но Эвен с улыбкой подпевает, поднимая руки Исака вверх. В моей душе горит огонь. И причина тому ты. Заставь меня гореть, потеряв контроль. У меня во рту горит огонь. Только ты можешь его потушить. Давай же, потуши его. * Такие подходящие слова. Исак закрывает лицо руками, чтобы не показать, как ему стыдно за Эвена. Но Эвену плевать. Он танцует вокруг Исака, поёт для него и заставляет его смеяться. Эвен смеётся над нарядом Мутты, он смеётся с Юсефом и даже во всех откровенных деталях описывает половой акт между геями Адаму, который как обычно задал дурацкий вопрос. Крылья – это всего лишь реквизит, но создаётся впечатление, будто Эвен действительно парит, нависая над ними. Он такой счастливый, что Исак не может не расслабиться и не улыбаться ему в ответ. – Эй, можно задать тебе вопрос? – Элиас подходит к нему, пока Эвен позирует для селфи с Адамом. – Ты только что это сделал. Но давай, – пожимает плечами Исак. – Э-э-э, хм… как бы это сказать… – бормочет Элиас. – Это уже два вопроса, а ты так и не сказал ничего существенного. – Ладно. Твою мать… – раздражённо вздыхает Элиас. – Давно Эвен такой? – Какой такой? – хмурится Исак, чувствуя, как злость закипает внутри. – Вот такой, – Элиас показывает на громко хохочущего Эвена, которого целует в щёки Эскиль. – Как бомба с часовым механизмом. Исак чувствует, как лицо вспыхивает от ярости. Он никому не позволит испортить Эвену этот день. Не позволит. – Ему что, нельзя быть счастливым? С ним всё нормально! Оставь его в покое, – отвечает Исак, буравя Элиаса тяжёлым, пристальным взглядом. – Дай ему дышать спокойно. . Исак пьёт третье пиво. У него не слишком хорошие отношения с алкоголем в связи с отсутствием опыта, но этот день вымотал его. Он чувствует себя безумно уставшим, поэтому он пьёт. Кажется, Эвен тоже решил отпустить себя и залпом опрокидывает шоты с друзьями Эскиля, и танцует с мужчинами и женщинами, которых Исак никогда не видел раньше, просто потому что они предложили. Исак не ревнует, само понятие ревности ему чуждо. Он просто чувствует себя немного покинутым. Эвен мог бы отказаться. Почему он не отказывается. К тому же несправедливо, что Эвен может делать это с таким количеством разных людей, в то время как выбор Исака ограничен только им. Не то чтобы Исак хотел, чтобы у него было много вариантов. Просто ему кажется несправедливым, что они есть у Эвена. Блядь. У Исака кружится голова. Он выпивает шот чего-то розового и сладкого, потом плюхается на диван рядом с Линн, которая вот-вот заснёт. – Я хочу домой, – жалуется она. Исак откидывает голову на спинку дивана. На мгновение ему кажется, что он краем глаза видит Хельге. – Я напился, – признаётся он, громко фыркая. – Я вижу приведений. – Хочешь допить мой напиток? – предлагает Линн. Исак допивает её напиток, потом отправляется осматривать огромный дом, где проходит вечеринка, чтобы найти что-нибудь для анализирования, для понимания. Он приходит к выводу, что Хельге определённо здесь. Он снова мельком видит его. Но сердце не начинает биться чаще. Оно не болит. Ну или болит, но не из-за него. Исак обнаруживает, что большую часть времени смотрит на Эвена, чувствуя, как жажда переполняет грудь. Жажда. – Не ожидал тебя здесь увидеть, – рядом с ним оказывается Хельге. Исак не помнит, как подошёл к этой стене. Но он здесь, стоит, опираясь на неё, с напитком в руке и с повзрослевшей версией того самого парня, который превратил его жизнь в ад пять лет назад. На Хельге жёлтая рубашка и тёмные джинсы, у него короткие волосы, слишком короткие, чтобы кто-то, кто решит поиграть с его волосами, получил от этого удовольствие. Исак отмечает, что теперь Хельге ниже его. Ему странно думать, что вот это тело раньше превосходило и подавляло его. Исак решает, что ненавидит его. Он его презирает. – Почему ты не ожидал меня здесь увидеть? Потому что ты выбил из меня пидора? – небрежно отвечает Исак, не глядя на него. Он удивлён собственными мерзкими словами, но не показывает этого. – Не произноси это слово, – Хельге морщится. – Не помню, чтобы у тебя раньше была проблема с использованием этого слова. – Я… Мне очень жаль. Это был тяжёлый период. У меня были проблемы, и я… – И ты оставил меня истекать кровью на обочине. Прости, но мне неинтересно слушать твою душещипательную историю. – Я был молод! – расстроенно восклицает Хельге. – Я был… – Нет. Это я был молод, – спокойно отвечает Исак. Алкоголь нагоняет на него сон, делает вялым. Он легко представляет, как кричит эти слова. Но у него нет сил. – Мне было тринадцать. А тебе сколько? Восемнадцать? Семнадцать? Так что ты не можешь использовать эту отговорку. Так странно вести этот очищающий душу разговор совершенно монотонным голосом, с гремящей на заднем плане музыкой. В голове Исака он более хаотичный и громкий. Более болезненный. Исак удивлён, что ему не приходится выдавливать слова, что они льются легко и свободно, будто они говорят о погоде, о солнце. – Прости, – тупо бормочет Хельге, как будто не знает, что ещё сказать. – Для меня это в прошлом, – пожимает плечами Исак. – Правда? Нет. Это далеко не так. – Я не обязан тебе отвечать, – отрезает Исак. – Не обязан. Исак снова смотрит на Эвена и обнаруживает, что тот не сводит с него глаз, находясь в другом конце комнаты. Он сильно хмурит лоб, а его руки сжаты в кулаки. Наверное, он узнал Хельге. Исак качает головой, словно говоря Эвену оставаться на месте. – Он что-то с чем-то, тот парень, – говорит Хельге, заметив, на кого направлен взгляд Исака. – Только подойди к нему, и я сломаю тебе челюсть, – выпаливает Исак. И снова жестокость в собственных словах поражает его. Но Хельге напоминает ему лишь о бетоне, и сломанных носах, и ушибленных рёбрах. Так что неудивительно, что, представляя его рядом с Эвеном, Исак испытывает желание причинить боль. – Я… что? Я не собираюсь… Я не собираюсь причинять боль твоему другу! – возражает Хельге, ужасаясь жестокому ответу Исака. – Он мне не друг. Друзья не делают то, что мы делаем. Боже. Исак напился. Он так напился. Может, Эвену стоит подойти и вытащить его из этой херни. – О, так он твой парень? – продолжает свой допрос Хельге. – Нет, – Исак резко качает головой. – Нет? – Нет. Но это о нём я думаю, когда прикасаюсь к себе. Что? Хельге переминается с ноги на ногу, явно испытывая неловкость, и Исаку становится интересно, почему он вообще здесь. Он что, теперь гомосексуал, или он здесь как «союзник», для «работы»? Однако Исаку это нравится. Что его слова заставляют Хельге чувствовать неловкость. – Я недавно снова начал прикасаться к себе. Понимаешь? – Исак растягивает слова, упираясь головой в стену и повернувшись к Хельге, чтобы смотреть на его лицо. – Хм, окей… Хельге выпивает шот какого-то напитка, и Исак смотрит на него. Он даже не симпатичный. Он просто кулак. Он всего лишь кулак, сломавший ему челюсть. У Исака кружится голова, он чувствует, что теряет контроль. – Ты сломал мне челюсть, – говорит он и берёт Хельге за руку. Хельге начинает тяжело дышать, и Исак подносит его руку к своей челюсти. – Ты её сломал этой рукой. – Исак… – И ты разбил мне сердце, – продолжает Исак, прикладывая руку Хельге к своей груди. – И мой мозг тоже. Я даже подрочить не могу, не чувствуя, что сейчас умру. Я сказал, что люблю тебя, а ты разрушил меня и оставил истекать кровью на обочине. – Прости, – умоляет Хельге, как будто это что-то значит для Исака, как будто Исак рассказывает ему об этом, чтобы услышать извинения. – И дня не проходит, чтобы я не чувствовал себя дерьмом из-за этого. Ни единого дня, Исак. – Ты даже никогда не целовал меня, – хихикает Исак. – Иногда мне казалось, что со мной всё было бы нормально, если бы ты просто поцеловал меня. Почему ты не поцеловал меня? Вместо этого ты сломал мне челюсть. Исака раздражает, что эти слова льются из него. Он звучит как Эвен. Почему он звучит как Эвен? – Скажи, что мне сделать, и я это сделаю, – предлагает Хельге. – Я хочу обжечь тебя так, как ты обжёг меня. – Что? Исак сжимает руку Хельге и концентрируется на тьме и боли внутри себя. Он концентрируется изо всех сил, как и раньше, когда старался заставить всё это исчезнуть, лёжа в своей комнате, после того как начал обжигать других. Исак концентрируется изо всех сил и продолжает это делать до тех пор, пока Хельге не морщится, пока его лицо не искажается от боли, от боли, которую причиняет ему Исак. Исак смотрит на их руки и видит, что кожа Хельге краснеет. Исак обжигает его. И Хельге не отдёргивает руку. Он не протестует. Знает ли он, что Исак может делать такое? Обжигать людей, просто прикасаясь к их коже? – Больно? – спрашивает Исак. – Недостаточно. – Ну тогда, может, вот это поможет. Исак притягивает его к себе за рубашку и целует. Он закрывает глаза и целует Хельге. Он забирает его – поцелуй, которого тринадцатилетний Исак жаждал больше всего. Он просто берёт его. Свой поцелуй. Это его поцелуй. Он его заслужил. Этот поцелуй. Рука Хельге касается его шеи, и Исак мгновенно отталкивает его. Он не хочет этого. Он не хочет его. – Что это было? – недоумённо моргает поражённый Хельге. Исаку хотелось бы знать, о чём он спрашивает. О поцелуе или об ожоге. – Ты плохо целуешься, – отмечает Исак. – У меня есть парень, Исак. Пфф. Ну конечно. – Неужели похоже, что мне не насрать? Когда Исак отходит от него, чтобы снова опереться о стену, глаза Эвена приковывают его к себе. Эвен выглядит так, словно ему только что сломали челюсть. Словно его только что оставили истекать кровью на обочине. Он выглядит опустошённым. Исак отдирает себя от стены и идёт к нему, оставляя Хельге позади, даже не удостоив его взглядом. Он просто идёт, потому что всё в нём говорит, что ему нужно идти, что он сделал что-то неправильное, что нужно исправить, хотя он и знает, что ни в чём не виноват. Он ничего не должен Эвену. Они ничего не должны друг другу. Они ничто. Исаку не нужен Эвен, и он никогда ничего ему не обещал. Но он идёт к нему. Потому что, возможно, обещал. Потому что, возможно, должен. Эвен стоит к нему спиной, когда Исак добирается до него. Он стоит к нему спиной, от которой исходит холод, и говорит с группой людей, которых Исак не знает. Исак топчется позади него, безмолвно прося внимания, забыв о том, что между ними больше нет странной связи, что ему нужно использовать слова, если он хочет теперь достучаться до Эвена. На мгновение он верит, что Эвен сердится на него, что он хочет, чтобы Исак ушёл, что он не желает прямо сейчас говорить с ним. Потому что Эвен не оборачивается, потому что он не чувствует и не отвечает на присутствие Исака. Он уже готов оставить его в покое и снова сесть рядом с Линн, когда рука Эвена безмолвно скользит к его руке. Эвен слепо тянется к нему, не оборачиваясь и не прерывая разговор, и просто переплетает их руки. Исаку кажется, будто он вернулся домой. Это такое же ощущение, как когда ты снимаешь обувь после долгого дня и ложишься на диван. Ощущение, что ты дома. Исак не знает, что делать, поэтому он просто стоит и ждёт, просто ждёт и держит Эвена за руку, в то время как Эвен говорит, и смеётся, и заявляет, что хотел бы, чтобы был ещё один парад, но на этот раз без детей, потому что тогда бы он мог прийти на него голым и свободным. Исак слушает болтовню Эвена, продолжая стоять позади него, согретый прикосновением, осознанием, что их ладони касаются друг друга, что Эвен не отказывает ему в этом. У него кружится голова, и он утыкается лбом в лопатку Эвена. Это приятно. Приятно, что есть кто-то, на кого можно опереться, когда комната не перестаёт кружиться перед глазами, когда всё вокруг слишком, когда день такой длинный и опустошающий. – Хочешь пойти домой? – спрашивает Эвен, наконец оборачиваясь, чтобы оценить ситуацию. – Я не получил от этого дозу допамина, – бормочет Исак, позволяя себе прижаться головой к щеке Эвена, потому что комната по-прежнему кружится. – От чего? – спрашивает Эвен. – Я его поцеловал. Хельге. – Я видел. – Я не получил от этого дозу допамина, – повторяет Исак. Словно извиняясь. – Как насчёт серотонина? – с улыбкой спрашивает Эвен, и Исак качает головой. – А окситоцина? – Тоже нет, – говорит Исак, прежде чем на ощупь найти руку Эвена. Он тянет её к своей груди и кладёт на сердце. – И сердцебиение было нормальное. – Так что, эксперимент провалился? – Я бы сказал, что он неокончательный, а не провальный. – К каким выводам ты хотел прийти? Исак придвигается ближе, так близко, что у них теперь практически одно дыхание на двоих. Его лицо вспыхивает, как и его кровь. – Я хотел понять, почему я так себя чувствую только с тобой, – признаётся Исак, прижимая руку Эвена к своему быстро колотящемуся сердцу. Нескольких секунд близости достаточно, чтобы его сердечный ритм начал зашкаливать. – Это для тебя. – Для меня? – Для тебя. – Ну и кто теперь несёт тупой бред? – улыбается Эвен, но улыбка выходит слабой. Теперь Исак понимает. Понимает, как больно слышать, как кто-то называет твои слова «тупым бредом», хотя тебе понадобились все силы, чтобы просто произнести их. Груз сегодняшнего дня, груз всего мира внезапно обрушивается на его плечи. Сколько ещё ему придётся раскрывать свою душу сегодня? Он не хочет этого делать. Он не хочет снова плакать. Не хочет. Поэтому он притягивает Эвена к своей груди и обнимает его. – Хочешь пойти домой? – Да. . Дорога к дому Эвена оказывается долгой и ухабистой. Исак пытается понять, где они и почему он не заметил раньше, как далеко от центра города проходила вечеринка. Возможно, это из-за того, что туда они ехали на микроавтобусе в компании десяти человек, которые не переставая подпевали всему, что играло по радио. Но это приятно, что возвращение домой получается таким долгим. Это приятно, потому что они только вдвоём. Потому что темно. И потому что тепло. Потому что Исак по-прежнему пьян, так что это нормально, что он склоняет голову на плечо Эвена и трётся носом о его шею, обхватывает его тело обеими руками и безмолвно просит о поцелуе, чуть приподняв подбородок. – Тебе нужна доза допамина? – шутит Эвен. – Нет. Ты нужен. Эвен целует его, обхватив лицо обеими руками, и Исак чувствует себя оцепеневшим и сломленным. Потому что поцелуи Эвена сладкие, и горячие, и свободные. Потому что в глубине души Исак знает, что он может обойти весь мир и так и не найти человека, который целовал бы его так, как целует Эвен. – Прости за Хельге, – бормочет он, когда они наконец отрываются друг от друга, и ниточка слюны тянется между их губами. – Мне на него плевать. – Так же, как тебе плевать на меня? Это шутка, но Исак знает, что на самом деле это не так. Эвену больно. Ему больно, потому что Исак продолжает отмахиваться от них – от его чувств. От чувств, которые Исак отказывается признавать, потому что однажды они исчезнут. Потому что они не будут длиться вечно. Потому что они – результат реакции их атомов друг на друга. Потому что завтра один из парней, с которыми Эвен танцевал сегодня, возможно, начнёт оказывать на него такой же эффект. Или это будет девушка. Кто знает? У Эвена так много вариантов. И всё же именно с Исаком он предпочитает целоваться в крошечном такси по дороге домой. Именно с Исаком предпочитает держаться за руки на шумных вечеринках. Он выбирает Исака. Прямо сейчас это Исак. И разве этого не должно быть достаточно? Да и вообще, что есть реальность? Как её можно определить? Как кто-то может проверить достоверность «чувств»? Почему их эфемерность должна полностью их отрицать? Почему «Эвен любит Исака» не может быть правдой прямо сейчас лишь потому, что, возможно, это изменится завтра? Почему правда связана с бесконечностью? Почему правда не может быть истиной сейчас, прямо сейчас, именно в этот момент, в этом такси, в этой вселенной? Почему этого недостаточно? Почему Исак терзает единственного человека, который вообще произнёс эти слова вслух для него? Лишь потому, что до этого их никто не говорил? Почему Эвен не может его любить? Эвен любит его. Он обхватывает сейчас его лицо руками и любит его. – Ис? Исак тянет его за футболку к себе и целует его. Это мокрый неуклюжий поцелуй, с открытым ртом и языком. Беззастенчивый поцелуй. Жёсткий и в то же время нежный поцелуй. Исак сжимает в кулаке волосы Эвена и тянет его к себе. – Эй, притормози, – Эвен тяжело дышит ему в губы. – Исак… – Я не хочу, чтобы ты просто спал рядом со мной сегодня, – выпаливает Исак, и его лицо покраснело и горит, а стены, сковывающие грудь, трещат. – Что? Машина останавливается, и Эвен поражённо моргает, глядя на него, и его волосы растрёпаны, губы искусаны и блестят от слюны. Они расплачиваются и вываливаются из такси в ночь. В ночь, которая совсем и не ночь, потому что сейчас лето. . Исак нервничает, поднимаясь по лестнице, а Эвен нет. Он на удивление спокоен. Они целуются в тёмном углу, пока причиной опьянения Исака становится только Эвен, его руки, и его запах, и его улыбка рядом с губами Исака. Исак тоже улыбается. Потом, когда они спотыкаются, и Эвен обнимает его за талию, Исак садится к нему на колени на ступеньках двумя этажами ниже его квартиры и целует до тех пор, пока у него не начинает болеть голова, пока он не чувствует, что трезвеет. Они – комок переплетённых конечностей и физиологических жидкостей в тот момент, когда соседка в бежевом халате открывает дверь и, прищурившись, вслух интересуется, что это за звуки раздаются на лестнице. Они бегут наверх, держась за руки и сдерживая смех, пока не добираются до двери. До той самой двери. Сердце Исака птицей бьётся в груди, когда он заходит за Эвеном в квартиру, проигрывая в голове свою просьбу, произнесённую раньше. «Я не хочу, чтобы ты просто спал рядом со мной сегодня». Это можно было бы интерпретировать миллионом разных способов, но не когда эти слова произнесены таким голосом, таким тоном. Исак не может визуально отследить их путь от входной двери в спальню, потому что их глаза закрыты, губы сомкнуты, а руки Эвена лежат на бёдрах Исака. Всё как в тумане. Приступ страсти. Побочный продукт сексуального напряжения, и неудовлетворённости, и желания, которые копились в них последние несколько недель. Всё словно подёрнуто дымкой. Исак не помнит их шагов, их передвижение к кровати Эвена. Но теперь он лежит на спине. А Эвен между его ног. Они целуются. Исак в кровати Эвена. Эвен лежит на нём. Они целуются. Неистово. Лихорадочно. Без слов. Есть лишь вздохи и стоны, и тихое хныканье. Исак плавится от прикосновения, пока снова не обретает контроль над своими конечностями и переворачивается, усаживаясь на Эвена сверху. Эвен тоже садится, и они оказываются лицом к лицу, и он мягко отвечает на жаркие и мокрые поцелуи Исака, пока они не превращаются в нежные касания губ. Время останавливается, и Исак не знает, как случилось, что они перешли от жалящих атак на губы друг друга к таким медленным поцелуям. Мягкий свет уличных фонарей проникает через окно и танцует на их коже, и Исак не может сказать, где заканчивается он и где начинается Эвен. – Я больше всего люблю тебя целовать вот так, – шепчет Эвен, положив одну руку ему на бок, а второй – поглаживая загривок. Исак позволяет Эвену обхватить своё лицо обеими руками и целовать его медленно, разрывать на части каждым прикосновением губ. Медленно, так медленно. Исак сидит с закрытыми глазами, тяжело дыша, его рот приоткрыт, а руки и ноги онемели. Он не может даже держаться за Эвена, потому что всё это слишком. Он сидит у него на коленях, пока Эвен не отстраняется и не спрашивает: – Всё окей? Исак кивает, а потом у него замирает сердце, когда Эвен отнимает руки от его лица и подцепляет подол собственной футболки, снимая её через голову. Эвен отбрасывает футболку в сторону, а Исак начинает задыхаться. Он бессчётное количество раз видел Эвена без рубашки раньше. Но сегодня ему стыдно и страшно. Сегодня он возбуждён и сидит на коленях Эвена, и именно Эвен диктует условия. Исак не может думать. Желание полностью поглотило его. И он дрожит всем телом от этой страсти. Он дрожит, и дрожит, и дрожит, и он думает об истории запросов в Google, о вещах, которыми хочет заняться Эвен, о вещах, которыми Исак, возможно, хочет заняться тоже. – Расслабься, – выдыхает Эвен, прежде чем поцеловать ладонь Исака, потом его шею. – Ты дрожишь. – Не дрожу, – врёт Исак. – Я никогда не причиню тебе боль. Ты ведь это знаешь, да? Кажется, будто Эвен может читать его мысли, самые потаённые помыслы, самые постыдные секреты. Ты не мог бы причинить мне боль, даже если бы попытался. . Требуется много поцелуев, чтобы успокоить лихорадочно стучащее сердце Исака, вернуть его к реальности. Так много поцелуев. Когда Исак наконец тянется снять с себя футболку, губы Эвена покраснели и искусаны в уголках, и Исак не может дождаться, когда почувствует их на своей коже, на своём сердце. – Ты такой красивый, – врёт ему Эвен прямо в глаза. Но Исак слишком возбуждён и уязвим, чтобы думать об этом. Он позволяет Эвену целовать свою обожжённую грудь, своё горящее сердце, и он стонет так, словно его никогда не касались раньше. Исак чувствует себя тронутым. В прямом и переносном смысле этого слова. Он тронут. – Тебе больно? – осторожно спрашивает Эвен. – Нет. Просто это слишком. – Хочешь остановиться? – Нет. Господи, нет, – мгновенно отвечает Исак, прежде чем снова прижаться губами к его рту. Кажется, его охватывает безумие. Исак не может этого вынести – удерживать так много желания в груди. Ему нужно больше. Поэтому он берёт больше. Он забирается руками в штаны Эвена, под такой же комплект нижнего белья, как у него, обхватывает пальцами его член, начинает гладить. Исак ласкает его и трётся о бедро ради собственного удовольствия, бесстыдно, беспечно. Руки Эвена отваживаются спуститься ниже, скользнуть в джинсы Исака к его ягодицам, накрывают их и сжимают кожу там. Мозг Исака отключается. Он не может думать. Никто никогда не касался его там. Ему никогда не приходило в голову, что это так приятно, когда тебя трогают там. Но это Эвен. И Эвен так заботится о нём. И прикосновение Эвена так много значит. Прикосновение Эвена оказывает такой сильный эффект. Исаку так стыдно, когда его внезапно накрывает оргазмом, что он прячет лицо в изгибе шеи Эвена, продолжая двигаться, чтобы ухватить остаток жара, страсти. У него кружится голова, и он не ориентируется в пространстве, пытается отдышаться, теперь лёжа на спине. Но Эвен не даёт ему времени. Он совсем не даёт ему времени. Он снимает с них обоих одежду, пока они не оказываются полностью обнажёнными, телом и душой. И Исак не понимает, что происходит, пока не замечает, что Эвен по-прежнему возбуждён, что он пока так и не кончил. Ох. Эвен внезапно оказывается между ног Исака и зубами разрывает упаковку презерватива. И Исак не может дышать. О боже. Господи. Это действительно происходит? – Я люблю тебя, – говорит Эвен, прежде чем надеть презерватив на Исака, чей член снова наливается желанием, так быстро, так чертовски быстро. Эвен надевает презерватив на Исака, не на себя. – Эвен, что ты делаешь? – Я люблю тебя. И тогда Исак видит это. Сумасшествие. Безрассудство. Химический дисбаланс. Кривую, не сходящую с губ улыбку. Безграничную энергию. Полуночный вздор. Недостаток сна. Повышенную активность. Гиперсексуальность. Взлёты и падения. Расходы. Необдуманные покупки. Швейную машинку. Нижнее бельё. Воображение. Хвастовство. Улыбки. Любовь. Привязанность. Громкие заявления. Исак видит это, в то время как Эвен полностью и безоговорочно предлагает ему себя, своё тело. Исак видит это, в то время как Эвен целует его в ошеломлённый рот, прежде чем опуститься на него, без подготовки, без раздумий и сомнений, без помощи, не морщась, даже ни разу не морщась. Тогда Исак чувствует это. Как сердце разлетается на тысячи кусочков в его груди. Весь мир рушится вокруг той самой кровати, в которой он чувствовал себя как дома много недель. Всё разлетается на части. Всё причиняет боль. Исак смотрит на Эвена и без слов понимает, что его самый главный кошмар всегда был с ним, что он сейчас с ним в кровати, обнимает за талию, прижимается к нему. Его самый главный страх, правда, которую он постоянно проповедует, грустная насмешливая правда, за которую он сражается. Это всё химические вещества. Это не по-настоящему. Это временное помешательство. Это тупой бред. Это химический дисбаланс. Он был прав всё это время. Эвен не любит его. Эвен в разгаре эпизода. - В следующий раз, когда Эвен произносит это – слова, которые Исак всегда ненавидел, но втайне полюбил за последние несколько недель – Исак запоминает их. Он выжигает их на своём сердце, на своих запястьях, на своей коже, на своей груди, потому что знает, что ему никогда не доведётся услышать их снова. «Исак, я люблю тебя». Исак никогда не услышит их снова. Потому что в конце концов он Исак. Одинокий, проклятый, не достойный любви Исак с большим шрамом на груди и ещё более уродливым сердцем внутри. Он Исак, а Исак не предназначен для любви. Потому что некоторые люди жаждут любви, но просто не предназначены для неё, она им не суждена. Исак может жаждать. Но он не может любить. И если посреди этого хаоса единственное, о чём он думает, глядя на нежное и раскрасневшееся лицо Эвена, – это «я тоже тебя люблю», то никому не нужно об этом знать.