Воцарившееся спокойствие заполняет шум воды. Солнечные блики слепят, отражаясь от гладкой поверхности Колорадо. Пустошь. Закат. Черная фигура на фоне полутора десятка мертвых тел.
Гробовая тишина.
Лишь несколько часов назад это крохотное местечко, пристань Коттонвуд-Коув, было заполнено возбужденными мужскими голосами, движением, жизнью. Жизнью, отобранной у сотен невинных людей, отмщенных сегодня. Жизнью, которой не заслужил ни один из тех, чьи безымянные трупы теперь разбросаны на раскаленном песке Мохаве.
Пустошь жадно поглощает любую жизнь без разбора. Песчаная земля смешалась с кровью и впитала алую субстанцию, проявив багрово-красные чумные пятна на своем теле. Она больна уже давно, но эти кровавые следы — не симптом; они — признак очищения.
Мужчина в пепельно-черном военном костюме пробирается сквозь настил из мертвых тел в пыльных багряных одеяниях. Темнеющие на жаре оторванные и размозженные головы, ошметки мозгов, осколки черепов не смущают путника, чьи берцы без пренебрежения давят останки. Он повидал много смертей, и теперь уже ничего не страшит его — он мертв сам уже несколько лет. И сегодня — день, когда он восстанет из могилы, чтобы найти успокоение.
День его гибели, убийства, такой же тихий и жаркий, стоит перед глазами, застилая обзор, словно пелена слез. Но то — не слезы, а кроваво-красная ярость, заглушающая горе и траурную печаль, держащую его в заложниках все эти годы. Еще немного, и он будет свободен.
Пять, может быть, десять минут могли предотвратить все. Могли спасти его, ее, их ребенка, еще не рожденного, но судьба распорядилась иначе. Судьба наградила его за все грехи; наградила точно тем же горем, которое он принес мирным жителям в Биттер-Спрингс. Приговор оказался слишком жестоким, невыносимым: пуля, выпущенная из старой винтовки, прошла сквозь двоих и застряла в его собственной голове. Она остается там до сих пор и приносит невыносимые страдания, не позволяя забыть о себе ни на секунду.
Одинокая лодка дрейфует посреди вод, покоящихся и нежащихся на вечернем ярко-оранжевом солнце. Удивительно, как река, соединяющая поглощенные теперь «римской лихорадкой» берега, сохраняет былую безмятежность после падения некогда сдерживающей ее Дамбы Гувера. Снайпер, словно истекающая кровью тень — в черной броне и красном берете — не может насладиться царящей вокруг гармонией. Ничто не приносит ему большее удовольствие, чем приближение долгожданной вендетты.
Через несколько часов нос крохотного судна упирается в сушу. Вот и он — величественный и безобразный, наполовину покинутый, но все еще обитаемый ненавистный Форт.
Отсчет переходит на секунды. Мгновения становятся дороже пуль, но снайпер просчитал все: в ботинке, касаясь щиколотки, таится острый, словно бритва, боевой нож. Форт по-обычному спокоен, а значит — прибытие прошло незамеченным, и он выигрывает несколько минут для поиска позиции.
Устроившись за одной из глыб, он расчехляет старую охотничью винтовку, заряжает обойму. Верных псов легиона здесь больше, чем ожидалось: больше тридцати, среди которых — полдесятка деканов и два центуриона; один из них сразу и безоговорочно попадает на прицел. Задача не из легких — толстый металлический шлем с пышным красным гребнем почти полностью закрывает череп, что оставляет стрелку всего два однозначных варианта: глаза и шея. Дыхание замирает, утяжеляющийся стук сердца заглушает гул голосов вдалеке. В следующий миг шумный выстрел разносится на километры, звонко отражаясь от уродливых металлических ограждений. Пораженный центурион падает на колени, захлебываясь кровью.
***
Семь легионеров метко подстрелены, пока броский красный берет, словно сигнальный маяк, не был настигнут и окружен остатками армии. Еще трое бойцов пали от ножа в ловких руках снайпера. Справиться повезло лишь с одним центурионом; второй, с пробитым шлемом и лишенный уха, надолго отдалил то, за чем стрелок прибыл сюда, отдав приказ доставить незваного гостя легату лично.
Крейг Бун, отставной снайпер первого разведывательного батальона НКР, отстреливший за сегодня головы по крайней мере двадцати легионеров, проделал путь из тихого Коттонвуд-Коув до устрашающего Форта не для того, чтобы вернуться. Он надеялся на быструю смерть, и ему было все равно, будет это пуля в лоб или обезглавливание ржавым мачете. Но судьба и в этот раз не позволила ему обмануть себя, жестоко наказывая пытками за дерзость.
Два дня Крейга волокли назад по дороге, которой он прибыл на запретную территорию. Измученный на жаре без воды и пищи, гонимый легионерами, словно брамин, он впитывал каждое мгновение боли, чтобы ощутить на себе все страдания жены в тот день, когда они забрали ее. Спустя часы искупления в пути, окрашенном теперь уже его собственной кровью, он, бледный, в шрамах и кровоподтеках, стоит перед Ланием. На коленях.
— Десятки моих бойцов, павших от руки поверженного, но воскресшего врага. Битва сыграна, я не буду преклоняться перед сборищем немощных плутократов. Но ты — встань! — обессиленного Буна подхватывают за руки, заставляя подняться, — Твоя стойкость достойна восхищения. Ты — воин, принявший неверную сторону. Дух в тебе сильнее статуса побежденного…
Низкий, хриплый голос легата гремит громче, чем выстрелы во время битвы. Ничто не остановит поток его грозной речи, кроме краткого глухого плевка, оказавшегося красноречивее всех произнесенных и невысказанных слов. Теперь, в снова воцарившейся тишине, по невозмутимому морщинистому лицу Лания и его волосам цвета золы медленно стекает пенящаяся слюна. В следующий миг взор и сознание стрелка стягивает тягучая черная мгла.
***
Он рассчитывал, что ад уже наступил для него со смертью семьи, и муки совести стали ему справедливым судом. Но сейчас, будучи прибитым запястьями к длинной деревянной балке, он понимал, как сильно ошибался.
Если бы не плевок в лицо Лания, он смог бы рассчитывать на милость. Но после зверств, учиненных Легионом, милость легата оскорбительна. Выбор Буна однозначен. Неизвестно, сколько дней стрелок висит на кресте, истекая кровью и задыхаясь, пока его воспаленный мозг не распознает на горизонте знакомый силуэт.
Все тот же синий комбинезон, все та же крупнокалиберная пушка. Реальность ли это, или воспаленный разум снайпера рисует миражи, готовясь к наступлению предсмертной агонии — не важно. Он смотрит на одинокую фигуру, смотрит в знакомые глаза, которые четко видны за километры, и в его взгляде невольно проскальзывают нотки мольбы. Мольбы о спасении, подобно той, что прозвучала в давние времена их совместного посещения Биттер-Спрингс. Мольбы, которая была услышана и сейчас, через время, расстояние и события, уже не имеющие значения.
Снова — безмолвный день, наполненный лишь шумом воды. И снова тот самый выстрел, что оборвал жизнь его семьи два года назад, наводя панику среди псов-работорговцев; сейчас он, словно рука спасения, ложится на мокрый от пота лоб Крейга.
С его губ за последние месяцы не сорвалось ни звука; разум не находил ни слова, чтобы описать бушующие чувства в его измученной душе. Но теперь — все кончено, и он должен найти силы прошептать скупое, но такое громкое
«Спасибо».
