Просыпаясь

Иногда он просыпался ночью от кошмара. Глаза, тотчас открывшись, елозили по комнате, пытаясь найти какую-то несостыковку, которая, как твердил мозг, должна была присутствовать в комнате. Кошмары начались неожиданно и повторялись раз за разом, будто пытаясь рассказать историю, случившуюся с ним. История была страшная, кровавая, продирающая до костей, - ее было невыносимо терпеть, а просыпаться становилось настоящим адом. Просыпаться, когда ты все еще видишь те картины, которые лучше бы не видел. И самое страшное, что все эти картины, на деле, оказывались правдой. Раз за разом просыпаясь и вспоминая, что все это правда, что все это происходило на самом деле, становилось тошно до такой степени, что хотелось исчезнуть. Кошмары появлялись настолько часто, что Маэда начал звонить Го каждое утро. Спрашивать, закончился ли этот кошмар и живы ли они оба до сих пор, не причудилось ли ему. Порой даже хотелось рыдать. Бить кулаками по подушке, реветь, размазывая сопли по лицу, и кричать. Кричать хотелось все время. Кричать до того, пока не сорвешь голос, только бы избавиться от этого чувства. Непонятного чувства тревоги, приносящей с собой страх, переворачивающий все изнутри. Картины стоят перед глазами и днем, когда пытаешься их закрыть или моргнуть. Неведомая иллюзия, как галлюцинации, показывала окровавленные тела, оторванные части тела. Кровь, густая, где-то уже застывшая и черная, а где-то легкой артериальной струйкой струящаяся из свежей раны, была везде. Кровь, словно дымка, охватила все вокруг. Ее запах уже не чувствовался, хотя вначале казалось, что к нему невозможно привыкнуть. Этот сладковато-металлический вкус, оседающий солью на языке, закрадывался в голову и порой мешал мыслить. А запах гнили. Вот к чему привыкнуть было просто невозможно. Запах гнилого мяса, ни на что непохожий, отвратительный. Он заседал и выдернуть его из головы было нереально. Со временем этот запах стал чудиться везде. В переулках, закоулках, подземках и даже на дорогах. Из каждой щели сквозило мерзким удушающим запахом, от которого тянуло блевать. Просыпаться, чувствуя прикосновение к своей ноге сквозь сон и замирая, задыхаясь от страха, стало почти нетерпимой нормой. В эти моменты Маэда понимал, что ничего, вообще ничего уже нет, все, абсолютно все уже закончено, но страх, чертов ядовитый страх, сковывал до самых костей. Пошевелиться было невозможно, мышцы будто каменели, глаза, как мыши, бегали по темной комнате, а пыльцы на руках сжимали ткань так, что костяшки белели. Маэда после приступа подскакивал как сумасшедший, хватал, дрожа всем телом, телефон и с запинающимся голосом звонил Го. Он плакал в трубку, просил, чтобы тот сказал, что живой; повторял зачем-то бесконечные слова извинений. Он всегда непрекратимо плакал, всхлипывая, закрыв глаза. Слезы текли по его щекам к подбородку, где парень размазывал их по лицу. Его лицо всегда было красное от слез по утрам. Го всегда приходил к нему, садился рядом, вынимал трубку из рук, и обнимал. Он обнимал долго, нашептывая какие-то ласковые слова и тихонько гладя по спине. Он каждый раз объяснял, что всегда рядом, что он тут, за стеной, стоит лишь перейти в другую комнату. Го молча вытирал влагу с лица парня, обнимал вновь за плечи и укладывал на кровать, держа за руку. Го всегда смотрел на часы в такие моменты и с горечью понимал, что стрелка указывает где-то около пяти утра, а вставать около семи. Но он не ворчал, а лишь разглядывал в полудреме бледное лицо Маэды и иногда поправлял волосы. Каждый раз после такой ночи он обещал себе, что сходит с парнем к психотерапевту, но почему-то каждый раз не выходило. Около шести утра Го всегда клонило в сон и он ложился рядом с Маэдой, обнимая того со спины. Го привык к дрожащим плечам под боком, к холодной шее, к редким всхлипам. В эти моменты ему хотелось быть ближе, чем никогда раньше. Но никак парень не мог привыкнуть к румянцу, когда они просыпались вдвоем, к ясным глазам, забывшим раннее утреннее происшествие. Го всегда улыбался, не говоря Маэде о том, что происходило, он не хотел тревожить рану. Они всегда собирались в спешке в такие моменты, потому что Го всегда забывал взять телефон с будильником в комнату Маэды и они часто просыпали. Вечером они приходили уставшие, изнеможённые почти устоявшейся рутиной. Го всегда пристально следил за Маэдой по вечерам. За его взглядами, действиями. Он всегда пытался найти в его действиях что-то ложное, наигранное. Он хотел поймать парня на том, что тот только притворяется. Ведь тогда… они смогли бы обсудить, решить проблему. Посоветоваться с врачом и, наконец, жить счастливо. Но Го боялся, чертовски боялся, что это лишь приступы и если он ковырнет рану, то Маэда просто сойдет с ума от тяжелых воспоминаний. Го любил Маэду. Любил его уже давно и всегда хотел защищать. Он не помнил, почему полюбил этого неуклюжего трусливого парня. Он просто хранил в себе это чувство с тех самых пор, просто хранил и теплил, не отрывая глаз от парня. Иногда он целовал его в лоб по ночам. Иногда поправлял одеяло. Иногда закрывал окно, если дуло слишком сильно. Он хотел быть рядом, хотел помочь и спасти. Спасти от этих кошмаров, убивавших душу парня. Го хотел спасти Маэду от собственного сознания, разрушающего его изнутри. Но днем Маэда, казалось, был все тем же. Он улыбался, его ясные глаза всегда были устремлены вперед. Они никогда не тускнели, лишь переливались от яркого света солнца. Его улыбку никак нельзя было назвать неискренней. Он смеялся от всей души. Го часто был в растерянности. Смотря на истерзанную по утрам душу и пытаясь сравнивать ее с тем ярким мальчиком, у него получались лишь несоответствия. Это было очень больно. Но Го боялся, он боялся, что если нарушит этот баланс, то больше он не увидит этой улыбки. А потому молчал. Го знал, что нельзя было молчать. Но он молчал, лишь обнимая дрожащее тело по утрам и шепча ласковые слова. Когда-нибудь ему придется решать это все. Когда-нибудь придется, но сейчас он обнимает дрожащее тело и помнит ту светлую улыбку. Когда-нибудь придется, но сейчас ему хочется верить, что просто быть рядом достаточно.