A Song To Set The World On Fire

Все говорят об этом, это одна из тех вещей, что делают дети. Проходя сквозь волнение и страх, оборачивая всё на пользу, или наоборот в худшую сторону. У всех есть хотя бы один. Один человек, которому наверняка ты подходишь лучше всего, словно две детали единого целого, и кому ты сможешь всецело принадлежать. При самом первом прикосновении у вас одна реакция на двоих, немедленная и желанная. — А вот что бы делал, если этим кем-то был противный старик? — Рут метнул ложку в Рука через весь стол, на что тот только скривился. И над тем, что его выделили, и над тем, что его облили йогуртом. — Старый типа двадцатник, или типа пятьдесят? — спрашивает Меган рядом с ним, тщательно разворачивая синий кекс. — Боже мой, ты можешь себе это представить? — Что, если это ребёнок, и тебе придётся ждать десяток лет, пока он не повзрослеет, — не унимается Билли. — Это случилось с моим кузеном Джеромом, — говорит Меган, она упоминала об этом дюжину раз. — Ему было двадцать семь, а ей - двенадцать. Так жутко, что я даже думать об этом не хочу. — Что, если это, например, серийный убийца? — говорит Томми Симпсон, засовывая в рот больше половины бургера. — Сдвинутый психопат, который обезображивает людей и бросает трупы в лесах. — Если моя вторая половинка — серийный убийца, я поменяю своё имя и переезжаю в Австралию, — излагает Меган. — Но он узнает, — приводит аргумент Билли несколько вдохновенно. — Он возможно последует за тобой. — Серийные убийцы не заслуживают родственных душ, — просто говорит Рут. — Что делать, если ты касаешься своей второй половинки, и она ничего не чувствует, — Меган бросает свою обёртку от кексов в мусор и кладёт голову на руку. — Боже, как же будет ощущаться такого рода отвержение? — Этого почти никогда не происходит, — говорит Томми, выплевывая кусочки салата. Рук слушает их, чувствуя раздражение и беспокойство. Он уговорил своего друга Билли, чтобы тот колол его в руку иглой или концом болта до тех пор, пока он наконец сможет двигать ей и не вздрагивать каждый раз. Было больно, но действенно. — Ты немного чокнутый, ты в курсе? — эти слова были сказаны с некой долей заботы, чему Рук скорее должен быть рад, нежели раздражён. — Я не люблю сюрпризов, — говорит Рук, пожимая плечами, когда на самом деле это больше смущение и неуверенность при мысли о том, что кто-то знает, насколько тот будет важен ему, что он, вероятно, станет самым дорогим человеком на всём свете. Кто-то, кто может быть не так доволен тем, кого заполучит. Но в основном это мысль, что он не сможет отказаться. А что если ты действительно захочешь сказать «нет». — Кроме того, — добавляет Билли. — Моя мама говорит, что это было удивительно, что это был лучший момент в её жизни. Она сказала, что ты не чувствуешь себя целым без него и тому подобная дребедень. Если ощущения настолько хороши, не думаю, что колоть самого себя — хорошая идея. Он оборачивается, ловит хмурый взгляд Рука. — Чувак, я не собираюсь одновременно колоть и дрочить тебе, — ровно произнёс Билли. Рук бьёт его вдвое сильнее, чем хотел. — Ты слишком беспокоишься, — говорит ему Билли, что, вероятно, правда. — Это будет просто какая-то девушка, и ты поймешь, что ты идиот. *** Годы спустя Рук носит перчатки столько, сколько может. Детские заверения окрашены взрослым цинизмом. Он касается слишком много пьяниц, слишком много придурков, слишком много людей, которые ненавидят себя, и делают ставку на обещание кого-то, кто спасёт их. Он попадает в правоохранительные органы, потому что не так уж хорош в других областях деятельности. «Помощник», по его мнению, не так уж и плохо звучит. Хотя, оказывается, это что-то вроде испытания огнём. Ворота Эдема — это взрыв, который просто ждёт, чтобы произойти, и ничуть не легче от того, что об этом знают все. Каждый понял это, когда культ только обосновался. Рук делает то, что ему говорят, бережёт свою задницу и надеется, что Берк не сожжёт их всех на грёбаном костре. Он кладёт руку в перчатке на спину Иосифа Сида в церкви и проводит его к вертолёту, в то время как мир скрежещет зубами за ним. Конечно, тогда всё идет к чёрту, и прежде чем он это осознаёт, он оказался в горящих обломках, наблюдая, как мир плывёт вокруг него. Он тянется к гарнитуре, тянется ко всему раскачивающемуся и идущему креном, пытаясь выбраться, а Иосиф Сид хватает его за голое запястье. Ни одно прочтённое объяснение не было правдоподобным. Будто кто-то заглянул внутрь и указал на пустое пространство, которого он раньше не ощущал. Слишком личное, слишком разрушительное. Вот кто может заполнить пустоту - тот, кто удерживает его запястье в крепкой хватке.Именно этого ждал Рук, всегда ждал. Они должны быть вместе. Они нуждаются друг в друге, чтобы быть целыми. Человек, прикасающийся к нему, человек, держащий его, может сделать всё правильно. Иосиф Сид, человек с зазубренными краями, праведным гневом и безумием, ждущий простой спички, дабы поджечь весь мир. Боги. И всё же, сама тяжесть ситуации. Рук однажды спросил себя, как ты можешь быть уверен, что всё правильно? Что если ты не прав, что если ошибся? Он не понимал. Рук знает, что никто другой никогда не будет чувствовать себя так. Он никогда не вызовет таких ощущений. Ему никогда никого не захочется так же сильно. Полный бред. Безумие. Рука Сида напряглась, сжимаясь сильнее, и мужчина почти инстинктивно подался вперёд. Дрожащий выдох, ещё не сформировавшееся слово, — приятное тепло на лице Рука. Рук провёл всю свою жизнь в ожидании этого момента, наполовину боясь его, наполовину готовясь к нему. И, может быть, маленькая часть его до сих пор надеялась и интересовалась: кто, когда, как долго ему придётся ждать. Самое трудное, что когда-либо делал Рук, — не реагировать. Он неподвижен и осторожен, схватил болтающийся рядом провод гарнитуры. Он старается изо всех сил выглядеть смущённым — выглядеть сердитым или не в своей тарелке под пристальным и прожигающим взглядом Сида. Удары его сердца гремят так, будто убьют его с минуты на минуту, а его горло будто раздирали. Он молился, чтобы Иосиф Сид не заметил его нервозное состояние. Наступил момент просто невозможной тишины в искореженной развалине, что была жизнью Рука. Выражение лица Иосифа Сида на мгновение искажается, словно он запутался. А затем Рук наблюдает, как надежда медленно распадается на куски, не оставляя ничего, кроме опустошения. — Никто не придёт, чтобы спасти тебя, — мягко говорит он. Он отпускает, с трудом отрывает пальцы от Рука и покидает вертолёт. Рук может снова дышать, что хорошо, потому что ему нужно всё это обдумать.