О вреде пьянства и пользе зеленого чая

В детстве Эдвард Нигма не верил в родственные души: ну что за чушь, в конце концов, верить, что твоя родственная душа — если она, конечно, вообще существует, — определяется по тому, что последствия ее пьянок сказываются на следующее утро на тебе, а твои — на ней? Эд только качал головой, не понимая, как взрослые могут быть такими глупыми, а мама пачками пила аспирин, потому что папа Эда был алкоголиком. Эду было страшно, он боялся — и все равно отказывался верить. И пытался как можно реже оставаться дома. В подростковом возрасте поверить Нигме все-таки пришлось. Видимо, его родственная душа тоже переживала все эти подростковые бунты, сломы сознания и прочее. Потому что тогда Эд просыпался почти каждое утро с ощущением, будто бы бухал всю ночь напролет. И самым обидным было понимать, что развлекалась прошлой ночью его родственная душа, а отдуваться за это теперь приходится уже ему самому, Эду. И хоть бы бутылку принесла, что ли, чтобы облегчить его похмелье! В общем, родственная душа — кем бы и где бы она ни была — оказалась той еще эгоисткой. Поэтому пару раз Эд, не сдержавшись, все-таки напился, исключительно из вредности и мести ради. Должна же и она — или он? — на собственной шкуре понять, какого ему приходится! После этого пьянки родственной души на время закончились, но только на время. Эд успел перевести дух, закончить школу, поступить на медицинский факультет одного престижного университета — и каждый день благодарить судьбу и собственный блестящий ум, что сумел получить стипендию. Иначе его семья просто не смогла бы оплатить обучение — отец так и сказал, что это всего лишь деньги на ветер и платить он не будет. Теперь, когда в родственные души Нигма все-таки верил, он не понимал, как такой кретин мог стать «половинкой» его мамы, прекрасной во всех отношениях женщины. Если бы только она постоянно не страдала от похмелья и не начала однажды срывать свою злость на сыне. Поэтому уехать из родного дома и родного города Эдвард был только рад — он пообещал себе, что больше никогда не вернется обратно, и чувствовал себя окрыленным, абсолютно счастливым и наконец-то свободным. А потом оказалось, что его собственная родственная душа тоже от чего-то освободилась и пустилась во все тяжкие, чтобы отметить это, из-за последствий этого Эдвард чуть было не лишился стипендии: сложно учиться на «отлично», когда твоя голова целыми сутками трещит и раскалывается. Не лишился, к счастью. Иначе бы действительно нашел эту свою родственную душу — и либо закопал бы ее в ближайшем лесу, либо принудительно отправил бы на встречи групп анонимных алкоголиков. Когда Эдвард закончил учебу, то переехал в Готэм и нашел сначала стажировку в полицейском участке — а после и остался там, как ему тогда казалось, уже навсегда. Его родственная душа теперь, если и напивалась так, чтобы до похмелья, то совсем изредка — видимо, была занята чем-то иным и только иногда, раз в месяц, не чаще, позволяла себе сорваться и напиться так, чтобы все забыть, так, чтобы больше не было больно. По крайней мере, теперь Эд знал, что счастливые люди не напиваются до чертиков в глазах и страшного похмелья на утро. Наверное, его родственная душа была очень одиноким человеком. И очень несчастным. Когда Эдвард совершенно случайно, будто не ждал этой встречи все последнее время, встретил в полицейском участке Освальда Кобблпота — преступника по прозвищу Пингвин, — он увидел в его глазах то же одиночество, вперемешку с отчаянием и немой горечью. Такое если и глушить, то только так, чтобы в глазах все плыло и чтобы ты о самом себе забыл. Хотя бы на время — до нового утра, которое, как обычно, не принесет тебе желанного наказания в виде похмелья. И не то, чтобы Эд сразу решил, что Освальд — его «половинка», но… Он уже тогда точно знал и был совершенно уверен, что судьба обязательно сведет их снова. И сохранил ту встречу в памяти, как что-то хорошее, как что-то, ради чего можно и потерпеть привычки родственной души. Так оно и случилось: после затяжного и беспробудного похмелья — совершенно невероятная и невозможная встреча в лесу, пара недель, проведенных в одной на двоих квартире, пока Освальд, как дикий пес, зализывал раны и рычал на пытавшегося подойти ближе Эдварда. Это было… забавно, словно он, и правда, привел в дом бездомного пса или волка — и зачем-то пытается его приручить. Ведь всем известно, что дикие звери плохо уживаются в городских квартирах. Дикие звери не уживаются с людьми. Но то ли у Эдварда был прирожденный талант, то ли Освальд был не настолько диким — а может, и хотел быть прирученным. Он навещал его потом в Аркхеме, дарил печенье и плед, приносил головоломки, рассказывал про жизнь в Готэме — а Эд не мог не думать о том, что теперь Освальд похож на преданного пса, вроде того же Хатико. Или на нечаянно прирученного Лиса из «Маленького Принца», Эду в детстве нравилась эта история. Оказалось, что из Эда Хатико получился ничуть не хуже. В Аркхеме он буквально жил от старой встречи с Освальдом до новой, и сам готов был чуть ли не хвостом вилять, когда слышал равнодушно-громкое «Нигма, к тебе посетитель». Потому что этим посетителем попросту не мог быть никто другой, кроме Пингвина, потому что именно его — и только его — Эдвард ждал каждую неделю. Когда Эд вышел из Аркхема, Освальд совсем перестал пить. Ну, как перестал? Под влиянием Эда он окончательно перешел на разнообразные чаи, иногда кофе, узнал много нового о полезности простой воды… И был всем этим категорически недоволен. — Эд, почему тебя так волнует мое здоровье? — не выдержав, спросил однажды Освальд, когда вместо бокала вина перед сном получил стакан теплого молока с медом. И при этом он даже не был простужен! Нигма остановился напротив него, скрестив руки на груди, и наконец ответил: — Потому что жители Готэма не переживут, если с их драгоценным мэром что-нибудь случится. — Да что со мной может случиться?! — Инфаркт, инсульт, отказ печени и почек… — Ты серьезно? Не то, чтобы у Освальда было очень уж хорошее здоровье. Для его возраста — вполне нормально. Удивляло, скорее, то, когда сам Эдвард успел из убийцы, преступного гения и заместителя мэра города внезапно стать кудахчущей над цыпленком наседкой? — И еще потому, — безупречно спокойно продолжил Эдвард, опускаясь на диван рядом с Освальдом, — что ты еще в юности окончательно достал меня своей тягой к алкогольным напиткам. — Что?! — задохнулся от возмущения Освальд. — Да откуда ты вообще?.. Но не отрицал. А потом замолчал, поняв, как именно Нигма мог это узнать. — Оу… Сильно тебя, видимо, потрепало в мои студенческие годы. — Когда ты был подростком, было еще хуже. Поэтому теперь — только зеленый чай, без вариантов.