immoral

Кровавым рассветом собирается мир вокруг, Лектер появляется, врывается и отпечатывается благородными оттенками вина и серым, стальным спокойствием. Ганнибал до болезненного эстетичен: в готовке, в работе, в убийствах; в полумертвом взгляде темных глаз привычная пустота (Эбигейл не различает цвета, не смотрит, боится). У Хоббс забирающийся под кожу страх — застревает глубоко внутри, отражается в пугающе ярких глазах; страх ее лишен иррациональности, он приходит после открытия страшной правды, где отец — известный маньяк, убивающий девочек ненормально похожих на нее. Эта сухая, горькая правда Эбигейл претит, проходится по горлу, собирается внутри; она не любит правду, та обжигает и колет, стоит только добраться. У Ганнибала холодно-теплый голос, с ласковыми и мягкими, но в то же время излишне спокойными и равнодушными оттенками, в нем нет простой понятной сути, за которую можно уцепиться; Эбигейл путается в оттенках, мыслях, Эбигейл боится, у страха нет лица и голоса, но он доводит ее до опасной грани. В моменты страшной, пульсирующей в ней паники спокойное обращение Ганнибала — спасение, рядом с ним все пугающее исчезает, за грудиной становится теплее, приходит равнодушие; после нескольких ночей в нестабильном состоянии лучше не чувствовать, чем ощущать все сразу. Эбигейл не понимает, не видит — Ганнибал слишком сложен, многогранен — он забирается в мысли, достает самое страшное и показывает ей. Когда умирающий застывает, она не понимает ничего, ужас накатывает снова, она осознает — убийца. И она вспоминает их всех: юных, похожих на нее, вспоминает разговоры. — Ты сделала все это, чтобы выжить. Ты не монстр, ты выжившая, — она не знает говорит ли это Ганнибал или ее внутренний голос; они звучат одинаково. В эстетичном доме Ганнибала странно, но их отношения нельзя назвать нормой. Лектер осторожно целует ее в лоб, изредка — в ключицы и руку — они тонкие, бледные. В Эбигейл много углов, выпирающих костей, она хрупкая, надломленная, но достаточно сильная, чтобы пережить отца-маньяка и убийство; ей кажется, она переживет Ганнибала. На губах появляется улыбка, когда он рассказывает об очередном убийстве — маньяк находится у полиции прямо под носом, очень часто за тем же обеденным столом, но они не видят, не замечают за прекрасным фасадом острой режущей правды. Эбигейл не тянет к убийствам, в ее крови не загорается ненормальное желание убивать, все гораздо проще: она любит не убийства, а убийцу. В горьком чувстве над ребрами плещется яд, привязанность к нему теплая, светлая, контрастирует на фоне угнетающей атмосферы происходящего; они оба токсичны, неправильны, аморальны. Эбигейл наивна, даже после совершенного ей убийства, Эбигейл верит, что переживет его, что она не поменяется местами с теми, на ком он учит правильно резать, как когда-то делал отец. Чувство собирается, усиливается, оно остается до последнего на ключицах меткой; чувство горит, тлеет на тонком кровавом порезе на хрупкой бледной шее.