А сам - к любовнику

Что может быть хуже, чем свалиться с гнусным вирусом под Рождество?.. Мало что может быть хуже. Всё тело ломило от жара, глаза слезились, из носа текло. Обложившись бумажными платочками, пледами, мандаринами, леденцами от кашля, кружками, из которых торчали хвостики чайных пакетиков и обгрызенные лимонные хвостики, Эзра приткнулся в уголок дивана перед телевизором и не выпускал из рук телефон — свою единственную связь с внешним миром, который вовсю звенел рождественскими колокольчиками, мигал гирляндами и шуршал фантиками от конфет. Перед диваном на журнальном столике высились пустые коробки из-под китайской еды, пицца, которую он не смог осилить, свежий букет подсолнухов и початые упаковки из-под соусов. Лондонские друзья, которым он пожаловался на своё бедственное состояние, натащили ему еды, лекарств, фруктов и цветов, так что трагическая гибель от голода и авитаминоза ему не грозила. Разве что от одиночества. Эзра высморкался в бумажный платочек, вытер красный шелушащийся нос, тоскливо вздохнул и бросил платочек в пустую коробку из-под суши. В телевизоре бесшумно мигала чересчур яркими цветами рождественская комедия, но звук Эзра выключил: голова и так раскалывалась. «Прошло два часа», — тренькнул телефон, и на экране всплыло новое сообщение в Телеграме. — «Меряй ещё раз». Эзра расчехлил градусник, сунул его в рот и взялся за телефон обеими руками. «Кооооооооооооооолин…» — написал он, и для верности прибавил плачущий смайлик. — «Я почти умер». «В наше время от простуды не умирают», — ответил тот. «А если это птичий грипп?..» — спросил Эзра, перекатывая градусник за щёку. «Ты уже отбросил версию с чумой?..» — спросил Колин. «Я рассматриваю все варианты!..» — ответил Эзра. Колин встречал Рождество, как добропорядочный ирландец — в кругу семьи, в Дублине. Эзра страшно завидовал его семье и ныл, что тоже хочет рождественский стол, глинтвейн, пирог и индейку. К сожалению, в его распоряжении была лишь засыхающая пицца и коробочки с китайской едой. Под маленькой пластиковой ёлочкой, которую ему притащили друзья, лежали фальшивые подарки в красных упаковках с золотыми бантами, но ни в одном из этих подарков ничего не было. «37,7» — написал Эзра, когда градусник запищал. — «Ничего не падает». «Не сбивай дальше, дай организму побороться», — ответил Колин. «Я устал бороться», — печально набрал Эзра. — «Мне плохо». «Малыш, не кисни. Я тебе позвоню». Колин позвонил через пару часов, когда один рождественский фильм кончился и начался другой, такой же раздражающе яркий и беззвучный. Температура застряла возле 38-ми даже на жаропонижающих. Эзра чихал и шмыгал носом, а Колин говорил с ним своим особенным успокаивающим голосом, которым хотелось накрыться с головой, как тёплым одеялом, свернуться под ним калачиком, заснуть и проснуться уже здоровым или хотя бы выздоравливающим. — Иди в постель, малыш, — сказал Колин. — Без тебя там холодно, — пожаловался Эзра, по уши укутываясь в шерстяной лоскутный плед. — Когда ты проснёшься, тебе станет легче. — Это самое ужасное Рождество в моей жизни, — сказал Эзра. — Самое разужасно-ужасное. — Давай, малыш, слезай с дивана и иди в постель. — Я не могу, я примёрз к нему. Когда Колин был так далеко, а его голос — так близко, Эзре хотелось просто упасть на пол и колотить в него руками и ногами, как истеричному ребёнку, чтобы Колин немедленно бросил всё и всех и приехал к нему. Но, конечно, это было бы невозможно, даже если бы Эзра попытался это провернуть. На Рождество все рейсы из Дублина в Лондон были давно переполнены. — Эзра, — в голосе Колина прорезалась настойчивость. — Тебе нужно поспать. — Я не хочу спать, — страдальчески протянул тот. — Я хочу, чтобы ты был рядом, обнимал меня, называл деткой и целовал в лоб. — Детка, — ласково сказал Колин, — подними с дивана свою божественную задницу и немедленно иди в постель. Эзра хныкал и капризничал, но шёл, потому что Колин угрожал повесить трубку и вернуться к детям, которые слушаются папочку в Рождество. Ночь прошла тяжело. Эзра заснул только под утро, залив нос каплями, закинувшись жаропонижающим и противовоспалительным и обпившись чаем с лимоном так, что каждые полчаса приходилось вставать, и, шатаясь от слабости и держась за стены, брести до туалета. Хорошо ещё, что квартиру на время съёмок ему выделили маленькую, а стен в ней было много. «Как ты себя чувствуешь?..» — написал Колин. Эзра с трудом разлепил глаза, взял тренькнувший телефон. За ночь ему не стало лучше, и он всё так же чувствовал тошнотную липкую слабость, озноб и ломоту в суставах. «Как разлагающийся труп», — ответил Эзра. — «Я ужасно устал болеть». «Ты болеешь всего два дня». «Мои внутренние часы показывают два столетия». «Наверняка это часы Флэша». Эзра улыбнулся. Это было глупо, но ему было ужасно приятно, что Колин смотрит его фильмы и даже запоминает, как зовут его персонажей. В прихожей затрещал звонок. Эзра застонал, предчувствуя необходимость встать и открыть дверь. С другой стороны, там мог оказаться кто-то знакомый, а ради живого человеческого голоса Эзра даже был готов встать с постели и доковылять до двери. «Кто-то пришёл убить меня и избавить от этих мучений», — написал он, выползая из-под одеяла. «Ждёшь гостей?» — спросил Колин. «Я всем сказал, чтобы держались подальше. Надеюсь, что это не пицца, а суши. Не могу даже думать о жареном сыре и кетчупе». Эзра на подгибающихся ногах добрался до двери, снял цепочку и повернул ключ в замке. За дверью стоял Колин, уткнувшийся в телефон, и набирал сообщение. — Момент, — сказал он, не поднимая головы. «Это не суши», — тренькнул телефон Эзры. — «Это лучше». — Кооооооолин, — простонал Эзра и повесился ему на шею, качнувшись через порог. — Ты телепортировался ко мне?.. — Нет, мне повезло. Кто-то отменил бронирование за несколько часов до вылета, и мне достался свободный билет. Колин обнял Эзру в ответ, оттеснил внутрь квартиры и вкатил за собой чемодан. — Пошли… пошли! — Эзра вцепился в его руку, не дав даже раздеться, утянул за собой к дивану, толкнул на него, упал рядом и подлез Колину под руку. — Вот так и сиди, — потребовал он. — Сиди и не рыпайся. Колин обхватил его обеими руками, поцеловал в нечёсанные лохмы и решительно отодвинул, несмотря на протестующие вопли Эзры. Разделся, снял обувь и раскрыл чемодан. Тот оказался плотно забит контейнерами, свёртками фольги и пластиковыми пакетами. — Нормальная домашняя еда, — сказал Колин. — Мне пришлось сказать, что я так соскучился по ней, что мне понадобится целый чемодан. — Они не знают, что ты здесь?.. — Они думают, что я улетел на съёмки, а на съёмках я сказал, что задержусь дома, — объяснил тот. — А сам — к любовнику, — с нескрываемой гордостью сказал Эзра, глядя, как Колин извлекает из чемодана всё новые и новые свёртки. Ему даже стало лучше, и он даже вызвался оттащить что-нибудь не тяжёлое до холодильника (до которого в его квартире-студии было пять шагов). — Это пей сейчас, — Колин сунул ему в руки термос, — вон там, — он указал на постель. — Я туда без тебя не пойду!.. Колин, не споря, развернул его в сторону постели и придал ускорение шлепком по заднице. — Ай!.. Маленьких обижают!.. — возмутился Эзра, раскручивая термос. Оттуда потянулся божественный аромат крепкого куриного бульона. Через полчаса в комнате не осталось ни коробки с чёрствой пиццей, ни пустых упаковок, ни разбросанных носовых платков и палочек для еды, ни пятен от пролитого соуса на столе. Через полчаса Эзра, переодетый в сухое вместо пропотевшего, лежал под одеялом, блестел глазами и смотрел на Колина, который сидел рядом, опираясь спиной на подушку, и держал на коленях планшет. — Читал когда-нибудь «Полярный экспресс»?.. — спросил Колин. — Неа, — улыбаясь, сказал Эзра.