Огонь цветущий

— Думаешь, это хорошая идея? — голос Тошинори подрагивает то ли от предвкушения, то ли от страха. Цукаучи закатывает глаза и вздыхает — он никак не мог подумать, что Тошинори будет сомневаться в том, что они так долго планировали. И что он сам, в общем-то, предложил. — Думаю, что отличная, — улыбается Цукаучи и ободряюще хлопает его по плечу. — Иди уже. Чуть похрустывающий пакет оказывается в руках Тошинори, и тот сливается с ним цветом — насыщенным алым. Цукаучи мягко подталкивает в спину — в отношениях и экспериментах на деле Тошинори оказывается совсем не способным и постоянно смущается всего, чего только можно. И нельзя сказать, что Цукаучи это не нравится. Щелчок замка на двери ванной отделяет их друг от друга, и Цукаучи легко постукивает костяшками пальцев по косяку. — Если что — зови. Из-за двери доносится только невнятное мычание. Цукаучи улыбается и отталкивается от стены — стоять и ждать слишком долго. Он с удобствами располагается на диване и щёлкает пультом. Перед глазами мгновенно возникает подиум и дефилирующие по нему модели в сполохах ярких платьев. — Даже так... — улыбается Цукаучи и мечтательно прикрывает глаза. Отношения с Тошинори — это сложно, всегда неторопливо и очень, очень осторожно. И мало. Цукаучи всегда мало, как бы долго они ни находились рядом. Пусть с отставкой Тошинори как Олмайта они стали проводить больше времени вместе, проще от этого не стало. Они не демонстрируют свои отношения на публике, хотя Цукаучи не раз замечает брошенные украдкой голодные взгляды. Больше, чем героику и спасения, Тошинори любит прикосновения. А прикосновения Цукаучи — в особенности. Лёгкое прикосновение к щеке возвращает Цукаучи в реальность — он и заметить не успел, как задремал. Тошинори идёт красный. И это красное платье не смотрится на нём чем-то инородным, а делает более изящным, хрупким. Пышная юбка путается в ногах, когда Тошинори опирается коленом на диван, отчего чуть не падает. Цукаучи страхует его — сжимая зубы от тяжести, на первый взгляд такой незаметной. — Тоши... — шепчет Цукаучи и тянет Тошинори на себя, укладывая сверху. Тот предсказуемо смущается и прячет лицо в пене кружев. У Тошинори длинные и тонкие руки и ноги, Цукаучи может обхватить запястье кольцом пальцев одной руки. Тошинори пошло бы быть гибким, но он угловатый и неловкий, Цукаучи целует каждую ссадину и каждый синяк, словно от этого они пройдут быстрее. Тошинори не хватает одних прикосновений, и Цукаучи стремится проникнуть глубже, куда глубже, чем может. Рукой он скользит по напряжённому бедру и чувствует, как Тошинори мелко-мелко дрожит. — Тш-ш. Всё хорошо. Они никогда не занимались сексом при свете, и Цукаучи прямо кожей ощущает, насколько неловко себя чувствует Тошинори. Со стороны Цукаучи это кажется мелочью — какая разница, есть шрам или нет? — у него самого их полно, но если Тошинори это важно... — Оставь свет. — Голос Тошинори сейчас резкий и чуть скрипящий. Цукаучи замирает на половине движения и кивает, утыкаясь лицом в отросшие волосы. В нос сразу же забивается сладковатый и в то же время химический запах: «Укладку, что ли, делать пытался?» — хмыкает про себя Цукаучи и немедленно взъерошивает волосы на затылке, спутывая всю красоту. Может, хотя бы так удастся разрядить обстановку? Всё-таки глупая была идея. Тошинори выпрямляется и, уперевшись руками в грудь Цукаучи, внимательно на него смотрит. Лицо всё ещё красное, но в глазах решимость, достойная героя номер один. Пусть даже и бывшего. — Таким ты мне ещё больше нравишься, — хмыкает Цукаучи и запускает руки под пышную юбку, оглаживая стоящий член. Тошинори напрягается и тихо стонет, закусив губу. Теперь всё идёт так, как надо.