Where is my love?

      Промозглый ветер дует мне в лицо, заставляя раны щипать. Его дуновения похожи на прикосновения твоих пальцев: мягкие, порывистые, часто необдуманные. У нас на носу истребление половины всего мира, а я думаю о том, что бы ты ответил, если бы я попросил тебя подарить мне еще одно такое воспоминание, потому что последнее время все, что я делаю — вспоминаю.       В голове маячат образы ушедших дней, и я не могу от них избавиться, да и, честно признаться, не особо хочу — это единственное место, где ты все еще жив и, кажется, счастлив. Я часто говорил, что люблю твою улыбку, а ты всё отмахивался, отвечал «Неправда это!» и постоянно мстил за то, что я посмел такое сказать. Обычно — устраивал мне всякие подлянки, вроде смены голоса в самый неподходящий момент или подлитого в питьё зелья, превращающего в мерзкого грызуна. Реже — злился, выставляя свои колючки, и шипел на меня, но я видел, конечно же, я видел этот загорающийся в твоих глазах огонек. И продолжал говорить.       Меня преследует чувство, будто ты в любой момент можешь выпрыгнуть из-за угла, взъерошенный и улыбающийся, с самодовольным возгласом о том, что ты вновь меня провёл. Точнее, я очень хочу, чтобы оно меня преследовало. Потому что теперь, — чёрт возьми, теперь я больше не чувствую тебя где-то рядом.       Я не привык жаловаться, ты знаешь, но молчать об этом я больше не в силах. Какая-то склизкая, царапающая внутренности пустота наполняет сердце, и надежда медленно, но верно уходит, оставляя меня ни с чем. Ты ведь знаешь, да? — надежда это всё, что у меня осталось. И воспоминания, конечно, куда же без них.       Точно помню, как однажды, пацанами еще были, ты был очень сильно напуган чем-то, а я всё никак в толк не мог взять, чем же именно. Да и не особенно меня это волновало в тот момент. А ты сидел и трясся весь, не плакал, но в глазах — этих зеленых омутах — мерцал страх. Я сел рядом на мраморные ступени, и ты уткнулся мне в грудь, ища поддержки и защиты. Ты всегда их искал, но я часто бывал слеп. И тогда я, посмотрев в небо, сказал:       — Взгляни, брат, и услышь. Пока солнце сияет над нами, я всегда буду рядом.       Я часто был неправ, но сдержал своё слово. Только вот тебя рядом нет.       Все произошло так быстро, что я едва ли осознал произошедшее. В груди засаднило, будто туда впилась тысяча кинжалов, разрывающих плоть. Да вот только душевную боль не измерить физической, и теперь я понимаю это, как никогда раньше. В одну секунду мы стоим и обсуждаем наше появление в Мидгарде, а в следующий миг я сгребаю твоё холодное, мёртвое тело в охапку. Ледяные кости — вот, что теперь моя любовь.       Хруст позвонков по ночам мешает мне спать. Да и не до сна особо, когда вселенная находится в катастрофической опасности, но я всё равно по возможности закрываю глаза. Только лишь для того, чтобы увидеть тебя. Во снах или кошмарах — неважно, главное — иметь возможность наблюдать за живым тобой, пусть и в своем сознании.       Мы кровоточим одинаково. Каждое действие одного влияет на другого, видоизменяет без какого-либо спроса. Единственное, что остается неизменным — любовь, превратившаяся теперь в пепел из ледяных костей. И я задыхаюсь в этом пепле, он сыплется мне в горло, забивает нос и жжёт глаза, но ничего не меняется. Лишь пустота в сердце разрастается сильнее, выжимая из меня последние соки надежды.       Я думал, что потерял всё, когда был уничтожен Асгард, а наши родители давно ушли в Вальхаллу. Думал, что, потеряв Мьёльнир, глаз и место, в котором провёл большую часть жизни, потерял всё. Но эти переживания исчезают на фоне того, что я чувствую сейчас, превращаются в невидимую пелену, потому что когда умер ты, я осознал, что вот оно — мой мир окончательно пал. И, по правде говоря, я совершенно не знаю, что делать с этими ощущениями, а растерянность вгоняет меня в бессильную тоску.       Вспоминая о бессилии, могу лишь сказать, что данным словом можно запросто описать меня сейчас. В тот момент, на корабле, когда ты брыкался в руках Таноса, я впервые почувствовал себя настолько бессильным, не имеющим никаких шансов сделать что-то, чтобы помочь. И, кажется, я подвёл тебя, брат. Столь безрассудно, ужасно, дерьмово — так говорят в Мидгарде — подвёл тебя, не сумев выполнить свой важнейший долг — защитить. Пустота, как уродливые кляксы, пятнающие лист пергамента, расползается в груди, оставляя на кончике языка привкус горечи и сожаления.       Ты ушел так стремительно, так быстро, что я даже не успел попрощаться, хотя ты знаешь, что я ненавижу это делать. Я столько раз прощался с тобой, что не счесть, но этот оказался особенным, потому что, похоже, всё действительно так — ты исчез, теперь точно, по-настоящему. У меня есть страх, текущий по венам, который я не решаюсь облечь в слова. Страх того, что я больше никогда тебя не увижу.       Ты ведь знаешь, что мы кровоточим одинаково, правда? Не было ни секунды, когда я не думал о тебе, не вспоминал; воспоминания затапливают меня, словно вода пробитое судно, и я неизменно погружаюсь на дно собственного сознания. Там меня ждут личные демоны, каждый из них — с твоим лицом.       Я не знаю, убежал ли ты, и не хочу знать. Только, если убежал — вернись домой. Просто вернись домой. Потому что я больше не знаю, что мне делать, а пустота разрастается с такой скоростью, что способна уничтожить вселенную быстрее, чем Танос щёлкнет своими чёртовыми пальцами в золотой перчатке. Мне не много надо, всего-то знать, что где-то в мире есть ты, живой и невредимый, вновь обведший меня вокруг пальца, ибо я устал скорбеть, устал от навязчивых воспоминаний наших детства и юности.       У меня есть страх, текущий по моим венам, который я никогда не решусь облечь в слова. Страх больше не увидеть тебя.       Не знаю, убежал ли ты, но если убежал — вернись домой.       

Пожалуйста, вернись домой, Локи.