Дар Мирруса

Под ногами скрипит и потрескивает. Скрипит снег, потрескивают мелкие кости. Он не знает, чьи. Звуки, сами по себе не такие уж и громкие, почти оглушают в выстуженной тишине древнего леса. Впрочем, здесь лес совсем не древний. Вокруг него и вдоль тропы – стройные, как юная дева, березки, тоненькие, совсем молодые, статные и аккуратные осины, редкие черноствольные липы… Деревья тихи и недвижимы, даже у обычно неугомонных осинок ни единого листа не дрожит. Да и не так уж много на них листьев – зима все ж таки. Пусть и в отдельно взятом лесу, но зима. Вокруг-то третий месяц весны, цветет все, птицы-бабочки… Он нервно дернул плечом. Звуки раздражали, зима в то время, когда ее быть не должно – тоже. Он утешал себя тем, что пройти здесь беззвучно не смог бы даже чистокровный и высокородный эльф, а уж от него-то такого подвига точно никто не ждет. Ну а зима… ну и что, что зима. Ему же не холодно? Не холодно. Просто вот такие тут места, заколдованные. А чего он, собственно, хотел? Прийти, как в трактир? Монету на стойку, чудо в кружку? Ха! Три раза. Дорога к Дарящим и должна быть такой – со странностями. За поворотом он встретил ведьму. Изящную и вместе с тем грубоватую куклу, по диковатым ромиллийским традициям одетую в безрукавку из искусно выделанных мышиных шкурок. Обычно лицо, руки и туловище для таких кукол делались из какой-нибудь светлой древесины, после чего или затейливо раскрашивались, или просто покрывались лаком. У этой вместо дерева использовалась кость. «Интересно, чья…» - подумал он, разглядывая ведьму, и невольно содрогнулся. Кукла сидела в снегу, прислоненная к стволу липы, и безучастно таращилась в куст напротив. Но только лишь он сделал шаг вперед, как костяная шейка повернулась следом, и нарисованные глаза уставились прямо на него. Липкая жуть холодком стекла по хребту до самого… до этого самого, угу. Он фыркнул, стараясь насмешкой над самим собой прогнать страх. Подумаешь, кукла смотрит. А он тут уже хвост поджал и трясется. Да у него и хвоста-то нет! Что он, оборотень, что ли?! Он полу-эльф, полу-человек, а ни у тех, ни у других хвостов-то и нет вовсе! И поджимать ему нечего! «А жалко!», - мелькнула глупая мыслишка. – «Вот бы поджать-то… Давай, раз такое дело, подожмем с тобой ноги, что ли… в смысле, иди быстрее, придурок, а то тащишься тут, любуешься… всяким. Может, на нее вовсе смотреть нельзя было…» Он энергично, стараясь не оглядываться, зашагал дальше. Не вышло, как ни старался – оглянулся все-таки. Куклы не было. Вообще никого не было. Зато возникло отчетливое ощущение взгляда – отрешенного, изучающего, и не слишком доброго. И даже когда огромные дубы и осокори затмили ему небо и обступили суровыми великанами, пугая и закрывая перед ним проход, ему все мерещился взгляд кукольной ведьмы, и сама она стояла перед глазами – только уже настоящая, живая (а может, что и не совсем живая или даже совсем не живая, но точно не кукла). Несколько часов спустя после этой странной встречи он все еще шагал по дремучей и чуждой чаще. Все эльфийское, что было в нем, отчаянно верещало, что это неправильный лес, а все человеческое уже давно изворчалось, что его вечное шило в заднице всенепременно втравит их всех в неприятности. Он соглашался с обеими своими половинами – и продолжал идти вперед. Сказано же было – идти, покуда можешь, и еще немного после того, как уже не сможешь. Вот он и идет. Может ведь пока? Ноги гудели от усталости, и мысли давно начали путаться. Хоть бы напугало что, встряхнуло… нет. Ничего страшного. Однообразие стволов и снега, хорошо, что хотя бы тропа не петляет, а то ведь заплутал бы в два счета. Еще через сотню шагов он подумал, что скоро узнает, что такое изнеможение. А еще через полторы – что уже узнал. Ему уже было все равно, куда и зачем он идет, петляет ли тропа, повстречает ли он еще куклу-ведьму… Надо бы остановиться, раз такое дело… вот зачем он идет, если все равно? Раз все равно, то можно и не идти… Но если все равно, то можно ведь и идти? Какая разница-то? Тем более, что лучше не станет, если остановиться. Легче на какое-то время станет, а лучше – нет. Остановился он совершенно неожиданно для самого себя и даже не сразу это заметил. То есть, когда все-таки заметил, то не смог бы сказать, когда именно он перестал идти. Ноги дрожали и не подкашивались только благодаря какому-то чуду, очевидно. Он огляделся и… сделал несколько шагов вперед по тропе – там было что-то… что-то непонятное совсем… не то свет странный, не то наоборот – сгусток тьмы… Что именно он там увидел, он так и не понял. Не то свет, не то тьма, не то все вместе мелькнуло перед глазами, он не то отшатнулся, не то отскочил назад, после чего на лице вспыхнула дикая, обжигающая боль, и он упал, захлебываясь кровью и криком. В лицо словно головню пылающую сунули – такой острой и сильной была боль. Он почти ничего не видел, потому что кровь мгновенно залепила глаз, а вторым почему-то тоже не получалось… - Ну вот… весь эксперимент насмарку… Не шуми тут! Нечего было соваться, куда не просят, - ворчливо проговорил кто-то высоко-высоко над ним. – Экий ты… прыгучий… ровно кузнечик. Ты, детеныш, зачем ты сюда полез? Он застонал, давя крик боли в зародыше, и попытался стереть кровь с лица. Ну или хотя бы с глаз. - Кто здесь?! - А тебе кого надобно? Ты вообще откуда взялся тут? - Я… к Дарящим я… Шел, - пробормотал он, с трудом выныривая из омута боли. - Ааа… ну ладно тогда… одним идиотом больше, одним меньше… - А Вы кто? - Я-то? Я – Дарящая… считай, что пришел. Чем платить будешь, детеныш? - Ничем не буду, - шалея от собственной наглости, заявил он и попытался встать на ноги. – Потому что если это дар, то о какой плате речь вообще? А если не дар, то и Вы – не Дарящая. - Ух ты какой! Поди сюда, дай лицо-то вытру… - А я не вижу, куда идти. Темно… или это с глазами у меня что-то… - Ах, ну да… ничего страшного, выйдешь из леса, и все пройдет. А может, и раньше. Просто на голос мой сейчас иди. Вот, все. Стой так. Мягкая влажная ткань коснулась его лица, снова вспыхнула боль, но уже было понятно, что это не ожог, и боль на самом деле вполне терпимая, просто внезапно слишком и непонятно… - Тшш… а ты – смелый, детеныш. И терпеливый. - Почему ты зовешь меня так? Я – взрослый… - Взрослый? – тихий смешок, холодный и равнодушный. Почему-то вновь вспомнилась ведьмовская кукла у липы… - Мне уже двадцать. - Потрясающий возраст. Ты и впрямь совсем большой, детеныш. Чтобы я сочла тебя взрослым, тебе осталось прожить еще лет сто, не больше. И поумнеть лет на пятьдесят, не меньше. «Ох… я и впрямь идиот…» - Прошу меня извинить, - вздохнул он. А что еще он мог сказать? Только вежливость… Смешок повторился. - И доверчив без меры, - дополнила его характеристику Дарящая. – Ладно, говори, чего хотел-то… Может, и одарю, люб ты мне – доверчивый, терпеливый и бесстрашный. Легко с такими. - А я и не знаю, чего именно просить, - признался он вдруг, поняв, что все, что он напридумывал, когда ехал к Лесу Даров, никуда не годится. – Вот, может, Вы посоветуете… В тихом смехе слышится удивление, отчего Дарящая вдруг становится куда более живой и даже, кажется, обретает какие-то очертания. Или это случившаяся с ним слепота начала уже проходить? Если второе, то это радует… - Ну-ну… все интереснее и интереснее! Приехал за Даром – и сам не знает, чего хочет! - Понимаете, я… мне скоро службу нести. Через полгода уже. Мне солдат доверят. А я же… я совсем неопытный. Я знаю, все так… всегда приходится начинать, но… Мне их жалко, понимаете? Я буду совершать ошибки, а они… погибнут же, пока я по-настоящему командовать научусь. Вот бы мне такой дар, чтобы… чтобы не так ужасно все… Он окончательно смешался, уже предчувствуя град насмешек. Идиот… правильно она его… И детеныш. Двадцать лет, гордиться тут вздумал… большой, мол, уже… Стоит тут, сопли развесил, с мордой вообще непонятно что…и говорит всякую ерунду, солдат, мол, жалко… неопытный он, видите ли… - Самое простое, что приходит в голову – целительство, - рассудительно и даже с каким-то удивленным уважением сказала Дарящая. - Целительство не подходит, я уже думал… - прошептал он в ответ. – Это только если вместо… А мне же командовать придется. Времени на целительство никак не найти будет. - Ты прав, детеныш, целительство должно быть само по себе. А вот если..? хотя нет, это тоже не пойдет… Воцарилось молчание. Он осторожно дотронулся пальцем до лица и вздрогнул – не от боли даже, а скорее от ужаса. Потому что палец нащупал не царапину даже – глубокую и довольно длинную рану, по щеке до самого глаза. - Придумала! Только вот… ко всякому дару прилагаются ограничения, ты в курсе, детеныш? Впрочем, даже если и не в курсе, не важно. Это так, и я все равно одарю тебя, даже если ты и против. Потому что ты пришел сам и попросил так, как попросил. Ледяная рука легла ему на лоб, отгоняя прочь боль, лишние мысли и чересчур мешающие желания. Горячая ладонь другой руки обосновалась у затылка и слегка надавила. И он закричал. И снова не от боли, а скорее от невыносимости того, что сейчас вползало в его сущность, устраивалось поудобнее и… сливалось с ним самим. Он еще не понимал, что это, и как этим пользоваться, просто… просто они были несовместимы – он и оно… он и его Тень! - Вот так, - удовлетворенно сказала Дарящая, когда он затих. – Дары часто отторгаются на начальном этапе, это не страшно. Он все равно приживется. - А ограничение? – задыхаясь, прошептал он. - А оно вытекает из твоих же требований, детеныш. Любовь. Заказана тебе теперь любовь, вот и все. То есть… любить ты сможешь, конечно, но если вдруг любовь твоя окажется рядом, когда будешь использовать свой дар, он откажет тебе. Навсегда. Сам понимаешь – это очень логичное ограничение, хоть и не слишком… избирательное. Он понял. Все-все. И что за дар ему достался, и как им пользоваться, и откуда взялось именно такое ограничение. Сердце дернулось в бесплодном протесте, трепыхнулось болезненно от холода безысходности, сжалось в спазме горя… Он лишь вздохнул, понимая, что его жизнь теперь будет именно такой – безотрадной. - Уходи, кузнечик. Я не беру свои дары назад, даже если меня начинают просить об этом. Но ты и не будешь – потому что понимаешь, что это лучшее, что ты мог получить от меня. - Да… Благодарю тебя, Дарящая. Это лучшее, что ты могла мне дать, - сдавленно проговорил он и пошел прочь. - Эээ… да ты так заблудишься… Дай-ка я тебя провожу, пока видеть не начнешь. Она шла рядом с ним, направляя и подталкивая. Он молчал. Отныне и навсегда он сможет любить лишь на расстоянии – кого угодно, женщину ли, родичей ли, друзей… И никогда не оставит рядом с собой того, кто займет место в сердце больше положенного. Просто потому что нельзя пускать дар на защиту единственного. Даже если это дитя твое от плоти и крови твоей – нельзя. Только те, о ком знает не любовь, но долг его, могут рассчитывать на защиту его дара. Его Тени! Когда они подошли к краю Леса Даров, он уже видел почти так же хорошо, как обычно. И, уходя, часто оглядывался на безмолвную Дарящую, проводившую его до обычной тропы. Она тоже смотрела ему вслед – кукольная ведьма в меховой безрукавке, которая будет сниться ему до конца жизни. Просто так сниться, без страха и дурных предчувствий. Через несколько дней в селе Ахтинка, ближе всего расположенном к колдовским местам Дарящих, молча надирался дешевым пивом эльф-полукровка, Миррус, назвавшийся Кузнечиком, с воспаленной трехдневной раной через всю скулу, которая никак не хотела заживать. А в нем потихоньку обживалась дарованная ему Тень. Спасение для тех, на кого укажет его Долг.