Не дождалась

Была осень. Не такая, какую мы привыкли видеть: слегка прохладную, с частыми туманами и дождями. Осень вышла жаркая. Даже слишком. И не в смысле погодных явлений, а в смысле происшествий. Всё было бы просто прекрасно, если бы Австрии вдруг не приспичило поссориться с прибалтийскими братьями. И всё бы ничего, если бы он не решил свести счеты с ними… С помощью оружия. От Родериха никто такого не ожидал, в том числе и я. В него будто бы бес вселился, честное слово. Всегда интеллигентный, заносчивый Австрия напал на Литву, Латвию и Эстонию. На следующий день после нападения Венгрия сбежала от него. Но на самом деле всё было по-другому: Родерих Эдельштайн, так любящий свою жену, выгнал её. Так доложила моя разведка, которая, кстати говоря, почти никогда не приносила ложной информации. Девушка нашла укрытие у Эстонии, который любезно пригласил её пожить у себя. Эх, нашёл я, конечно, время для воспоминаний. Сейчас я, Польша, так же оказался ввязан в эту передрягу. Когда я последний раз держал в руках оружие? И не помню даже. Но вот именно сейчас не время для раздумий, нужно прикрыть малыша Латвию. Кажется, кто-то пришёл ему на помощь раньше, но вот когда я подобрался поближе, я пожалел, что не поторопился. На коленях до смерти испуганного крошки Райвиса лежала раненная в живот Венгрия. На её форме уже красовалось багряное пятно от крови. Лицо было испачкано. Волосы, некогда завязанные в аккуратный пучок, несомненно, были растрепаны. – Латвия, чего же ты стоишь как истукан? Топай скорее за подмогой! – Я уже и не думал, что несу, кого отправляю за помощью, хотя добраться до Швеции, Лихтенштейн и той части отряда, которая оказывала раненным солдатам помощь, не так уж и сложно. Мне так кажется. Мне не важно, кто поможет ей. Главное, что бы спасли. Я стоял, и, право, уже помер бы, если бы не Венгрия, которая в полубессознательном состоянии резко дёрнула меня за рукав, и я упал рядом с ней. Шиплю от боли – свинцовая пуля всё-таки попала в плечо. Нужно терпеть. Не выдавать себя и её. Терпеть и не кричать. Вдали послышались радостные возгласы, но только сейчас, лежа на земле рядом с Венгрией, которая невесело усмехалась, ослабевшей рукой стирая с уголков губ выступившую кровь, я понял, что она спасла меня. Послышалась очередная пулемётная очередь. Я тут же укрыл её собой. Вновь выстрелы. Австрийские войска, во главе с самим Родерихом стреляли, и, казалось бы, не смотрели, в кого. Я лишь зажмуриваюсь, крепче прижимая дрожащую девушку к себе. Тише, милая, скоро всё пройдет. Нам нужно только дождаться поддержки. А пока я не дам тебя в обиду, крошка Венгрия. – Феликс! Феликс, мы… – Литве не дали договорить, он с болезненным стоном упал наземь. Я слышал всё будто через ватную стену, но с ужасом понял, что Торис тоже был ранен. Но вдруг что-то резко поменялось. Я отдаленно услышал чьи-то знакомые голоса и, кажется, вражеские войска начали отступать. Обрадовавшись такому событию, я, неслабо выругавшись, поднялся на ноги, держа на руках Венгрию. Она ещё жива. Итак, мне нужно добраться до наших неведомых спасителей. Почему-то я не сомневаюсь, что это Россия и Англия. В последние мгновения я вообще туго соображал. У меня была лишь одна цель – добраться до союзников, добраться, что бы нам сделали хотя бы элементарную перевязку. Да, моё шестое чувство не подвело меня. Это были именно Иван Брагинский и Артур Кёркленд. С ними был ещё и Франциск, паривший мозги солдатам о том, что «война есть дело пагубное, и во веки веков ничего хорошего из этого не выходило, лишь смерть забирала и уносила с собой в своё мрачное царство тысячи и тысячи душ умерших людей». Кое-как добравшись до Артура, буркнув ему, чтобы он помог Венгрии и, передав ему тело девушки, я провалился в беспамятстве. Слишком много крови потерял. Очнулся я уже в чьём-то доме. Передо мной сидел Россия со своей неизменной бутылкой водки и… Нет, не пил её. Иван смачивал в ней ватки и марли для обработки ран, при этом скорчив такую кислую мину, что… Ладно, не будем о грустном. Франциск был тут же, и, кажется, с того момента, как я потерял сознание, не прекращал свою гневную тираду о том, как ужасно это кровопролитие. Но, судя по взглядам, которые Артур и Бонфуа бросали друг на друга, легко было догадаться, что если бы не сложившиеся обстоятельства, они бы давно порвали друг друга на британско-французские флажочки. Иван Брагинский, сидящий между Артуром и Франциском, не давал двум хулиганам поссориться. Я кое-как поднялся и обнаружил, что моё плечо профессионально перебинтовано. Я усмехнулся – наверняка Цвингли постарался. Лихтенштейн радостно заворковала, увидев, что я наконец-то очнулся и, радостно подпрыгивая, отправилась в другую комнату. Там, видимо, сидел Швейцария. Я оглянулся. Вообще-то я надеялся увидеть здесь Венгрию, но тут её не было. Зато по интерьеру легко было догадаться, что мы в доме у Англии. – Лукашевич? Венгрия в той же комнате, что и Швейцария с Лихтенштейн, – увидев мою взволнованность, пояснил Иван. Всё-таки хорошо, что Россия понял всё без лишних слов. Кое-как поднявшись и пошатываясь, я зашёл в противоположную комнатушку. Швейцария сидел на софе и был явно недоволен чем-то. Он вообще всегда недовольный, только с милашкой Лихтенштейн он был галантен и любезен. – Феликс, забери её к себе, не мозольте мне глаза, – немного раздраженно кинул Швейцария, увидев, как увлечённо я разглядываю (хоть и перебинтованную), но всё такую же красивую Венгрию. Я кивнул, но тут же спохватился. Как я, сам раненный, довезу её к себе в особняк? Поняв моё замешательство, Цвингли устало закатил глаза и взял из рук подбежавшей Лихтенштейн свой мундир и ключи от автомобиля. Я непонимающим взглядом оглядел его, на что он ответил: – Я подвезу.

***

– Польша? – Элизабет очнулась только на третий день. Всё это время я не спал и не ел, сидя у её кровати. За эти три дня в мой разум невольно закралась мысль, что она уже не проснётся. Раны были неизлечимыми, учитывая тогдашний уровень развития нашей медицины. Либо Венгрия не проснётся, либо откроет глаза, чтобы через пару дней закрыть их вновь. И уже навсегда. Поэтому я ужасно обрадовался, увидев, что Венгрия наконец-то пришла в себя. Но малахитового цвета глаза потеряли свой прежний задорный блеск. Она уже знала, что всё так безнадёжно или просто чувствовала, как и я? – Да? – я опомнился только тогда, когда Хедервари слабо дернула меня за рукав. – Это конец, верно? Я опять будто набрал воды в рот и лишь отвел взгляд. – Значит, конец. А знаешь, что? – Венгрия, не дожидаясь моего ответа, продолжила, – Разбуди меня, когда закончится этот ужасный сентябрь,– Элизабет из последних сил сжала мою ладонь и слабо улыбнулась. На душе скребли кошки, но я всё так же молчал. Теперь я жалею, что ничего не сказал ещё тогда. Жалею, что не признался. Жалею, что не сделал ничего, что бы исправить это. Двадцать девятое сентября. Я никогда не забуду этот день. День гибели Элизабет Хедервари. А ведь… А ведь она не дождалась всего лишь день.