Однострочники

Он просыпается, когда замирает пульс. Садится в постели и включает лампу; долго смотрит на левое запястье — линия пульса обрывается и вытягивается струной. Растерянно трет кожу, но ничего не меняется — линия не стирается, не выстраивается неровными — хоть какими-нибудь — зубцами вновь; сначала это кажется шуткой. Комм отказывается связать его с сенатом — и с сенатором Амидалой. Комм говорит, что связи нет. По снова смотрит на руку, затем подрывается и наворачивает несколько кругов по спальне. Запинается об угол кровати, ругается, но ему не становится легче. Сенатор Амидала — Падме — должна лежать в этой постели. На его руке должен биться ее пульс — как его частит на её запястье сейчас. Сенатор Амидала — Падме — не должна отправляться с дипмиссией в криффовы Неизведанные регионы. Она не должна отправляться туда одна. — Она и не одна, — слышит По в своей голове. — Но я не с ней, — отвечает По и отворачивается к стене. Это не ошибка — понимает он, когда и три дня, и неделю, и две недели спустя пульс отсутствует. Ученые проводили эксперименты: на трупе пульс продолжает биться, пока не встретишь другого — правильного другого. Того самого. Или пока труп не разложится настолько, что пульсовая кривая просто перестанет просматриваться. «Не ошибка, — думает По, когда возвращается с очередного разведвылета и идет в душ. Запрокидывает голову, подставляя лицо; отводит мокрые волосы со лба. — И с этим живут тоже» В конце концов, люди живут без ног, без рук, без глаз — у Падме очень красивые глаза, как небо, и По вспоминает об этом, когда крестокрыл взмывает ввысь, разбивая безбрежную синь. Когда Падме возвращается спустя полгода, По этого не чувствует. Он обнимает ее, она кладет голову ему на плечо, дышит в шею. На её руке бьется его пульс. На его руке ничего не меняется. По обнимает ее крепче.