Глава седьмая.
18 сентября 2018 г. в 20:26
Роскошное авто мчит назад. В дом свиданий Сноу. В тюрьму.
Когда Китнисс пришлось заботиться о Прим, она почти возненавидела мать. И где-то на пути от смерти папы к Играм ее потеряла.
Только в отношении Прим Китнисс точно знала, что любит. Только Прим, не маму. Не понимала ее, отталкивала, злилась. Так чего же удивляться, что постепенно это стало взаимно? Зрело-зрело – и созрело.
Что удивляться, что и для мамы Прим – теперь единственная, кого она любит?
Мама уже успела схоронить старшую дочь. На Играх, откуда в Двенадцатом не возвращаются. Схоронить – и пережить это. С трудом, но пережить. Справиться – как и обещала.
Но потерять вместо грубой, резкой Китнисс любимую, добрую Прим? Кто бы добровольно согласился на такой обмен? Разве сама Китнисс не любит Прим сильнее себя и мамы вместе взятых? Разве не готова отдать обе их жизни за спасение сестренки? Маленького Утенка, что заперт в доме Цезаря Фликермана. Абсолютно не злого семьянина, мужа и отца, что позаботится о Прим пока… и отдаст ее на казнь, как только прикажут.
…Китнисс даже не опоздала на чайную церемонию. К очередной дрожащей капитолийской тетке. И у нее есть пара минут, чтобы привести себя в порядок.
Сегодняшний день еще не кончился. Всё это вообще не кончится уже никогда. Арена – это навсегда. Ад не может закончиться.
И самое трудное – еще впереди. Совсем скоро.
Почему Хэймитч не предупредил заранее? Почему вместо: «постарайтесь выжить» не предложил постараться умереть? Не обрисовал последствия? Или обрисовал – одному Питу, как более умному? И выдержанному.
Или просто устал просить об этом предыдущих?