Вредно для здоровья

Должно быть сейчас воскресенье. Позднее утро. Антон медленно выползает из комнаты, еле переставляя ноги, будто вокруг только вода, не позволяющая двигаться быстрее. Голова безумно гудит, но через шум пробиваются голоса. Парень доходит до гостиной, где мать и сестра о чем-то спорят. — Да по нему или ей — кто это вообще?! — даже не видно, какого он пола! — восклицает мать. Видно, что спорят они давно и не очень продуктивно. — И что, мам? — парирует сестра под удивленный взгляд матери. — Мы сейчас в таком времени живем, когда неважно, как ты выглядишь. Да даже если это девушка, то что в этом такого? Пусть она и встречается с девушкой. Сейчас это абсолютно нормально. Антон откуда-то знает, что они смотрят некое русское бессмысленное шоу как раз на тему ЛГБТ-сообществ. К которым Майя, видимо, относится не совсем лояльно. Пацан ближе подходит к полуоткрытой двери и ловит каждое последующее слово, впитывает в себя. — А если бы, например, Антон был геем, ты бы что? — идет во банк Аня, не придавая такого значения словам, как подслушивающий парень. Он напрягается и поддается ближе. — Я бы с ним перестала общаться, вот что! И из дома выгнала! — маму злит разговор слишком сильно, чтобы это не заметить. — Отреклась бы от родного сына? — напирает Аня, грубо и даже как-то слишком ярком. — Конечно! Он бы тогда перестал быть сыном! — в конце выкрикивает Майя Федоровна. Вдруг дверь перед парнем распахивается, он шарахается в сторону. На него идет собственная мать и говорит: — Уходи. Уходи! Уходи! Ты мне больше не сын. Ты мне больше не сын! Ты мне больше не сын! Антон валится на колени перед матерью, а у той перед глазами пелена. Она будто не слышит и не видит сына, только твердит одно и тоже. У парня перед глазами все начинает плыть, исполнять сюрреалистичный танец. «Он бы перестал быть сыном» «Перестал быть сыном» «Перестал» Слова будто в воздухе кружатся, громче и громче звучат, окружают, снуют повсюду. Антон понять не может: толи в его голове это набатом бьется, толи они реально звучат по всей квартире. «Ты мне больше не сын» Антон жмурится, закрывает уши ладонями и отползает дальше к стене. Слова давят. Давят с такой мощью, что он не может справиться даже физически. Будто трехсот килограммовая плита на плечах лежит. И резко все стихает. Антон не замечает, как оказывается на крыше. Вместе с Арсом. Они стоят на крыше высоко-высоко над всем городом. Ни слова, ни шелеста кругом, только медленно опускающаяся чернильная пелена, скрывающая в себе признаки жизни и дневной активности. Антон вновь спокоен, хотя отголоски паники ударяются по коже слабыми разрядами, и вновь рядом с этим волшебным мужчиной и его трепетными руками, что гладят сейчас по спине и бокам. Мужчина говорит нежным тихим голосом, что вдруг изгоняет все мысли из головы парня, оставляя приятную и нужную пустоту. Это так знакомо, так близко, что протягивать руку нет необходимости, оно же прямо перед глазами, только посмотри. Антон медленно поворачивает голову и немного отстраняется, чтобы посмотреть и увидеть. И слышит совершенно непонятные слова, летающие вокруг жужжащими мухами. Мухи сосредоточиться мешают, отвлекают, а перед глазами все плывет, как через призму воды. Крепкие руки все еще держат в объятиях, сжимая бока, притягивая ближе. И Шаст понимает только одно: перед ним мужчина. И это должно настораживать, но нет, сердце так бешено пляшет по другой причине. С каждой секундой они становятся ближе друг к другу. Едва трепетавшие в предвкушении губы встречаются, мимолетно опаляя дыханием, и сливаются в нежности и ласке. Пробуют друг друга на вкус, на терпкость, на отзывчивость. Молодые люди чувствуют другого буквально каждой клеточкой тела, сминая настойчиво губы в поцелуе и впиваясь пальцами в кожу. *** Антон, кажется, влюбился. Парень подскакивает на кровати, резко распахивая глаза. Футболка вся мокрая, хоть выжимай. За окном только-только искрятся первые лучи восходящего солнца. Квартира еще спит. Сны в памяти слишком живые. А итог один — Антон, кажется, вляпался влюбился. Неуверенность, испуг, подозрение и недопонимание сменяют себя с завидной очередностью, будто на посту стоят. Так прочно и твердо стоят, что от них невероятно сложно избавиться. Они давят. Морально и почти физически. Шаст практически не сопротивляется. Он не мирится, он выхода не видит. И пусть провалится тот, кто придумал на свете ночь и сны, потому что именно с них все началось. А, возможно, не с них, но именно они дали осознать и задаться вопросом: «Влюбился?» Да и не сны это вовсе — воспоминания. Искаженные, странные, глупые, отчасти страшные, но воспоминания. Как-то он слышал разговор мамы и сестры, довольно сильно похожий на тот, который был во сне. Только в реальности мама среагировала мягче и спокойнее, но также настояла, что отречется от Антона. Тогда Шастун подумал, что сам отречется от себя, коли влюбится в мужика. Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, как говорится. Так и не говори о любви, пока не влюбишься. В какой угол заведет тебя судьба, никто не знает. Так и Антон не знал. А отрекаться от себя теперь не собирается. Только вот мать может. И даже сделает это. Поэтому об Арсении она никогда не должна узнать. Парню и сна хватило: криков, пустого взгляда и громкого «Уходи! Ты мне больше не сын!» Страшно слышать такого от родителя. Страшно и больно. Вторая часть сна — такая логичная противоположность. Как противопоставление, как сравнение. Новое желание Антона в полной его мере. Из-за которого его и гнала мать, пусть и не тряпками, из дома. Шаст помнит свои ощущения отлично, до мельчайшей детали — эйфория, смешанная с щенячьим счастьем и глубоким понимаем, что правильно-правильно-правильно. Пацан вспоминает Арсения в этом поцелуе, но главное понимает, что его не было в реальности. Только во сне. Тогда на крыше он выпутался из мужских рук, отступил. И сейчас жалеет именно о реальности, а не о сне. Это должно быть противно, гадко, мерзко, неприятно, жестоко, неправильно, но все с точностью наоборот. И такого стоит бояться. «Стоит бояться самого себя.» И Антон просыпается ото сна, громко дышит, заливаясь краской и потом, и больше не может спать этой ночью. И пытается понять: «Влюбился?» И лучше бы ему не встречать больше с Поповым, если он хочет остаться таким, какой он есть сейчас. А парень хочет, да. Но желание увидеться с Арсом хоть последний заключительный раз намного сильнее. Такая себе «последняя» сигарета перед полным сожжением своих легких. Однако, когда солнце полностью выкатывается из-за горизонта, в его списке дел на ближайшее время появляется два новых пункта: 1) Больше не встречаться с Поповым. 2) Не допустить знакомства мамы с ним. Даже узнать о нем. В то же утро, стоя под обжигающими струями воды, Шаст осознает — Макар увидел все намного раньше и буквально за один раз. Тот самый раз первой за долгое время встречи. И лучше бы им никогда не встречаться, потому что Макар такое в покое не оставит. Макаров ошибок не прощает. Предательства не прощает. А Антон предал, хоть так и не считал. У медали две стороны — это пора бы запомнить. Каждый смотрит на ту, которая повернулась к нему. Но парень тогда, давным-давно, лишь защищался, оберегал не только себя. И Бог знает, что бы произошло в тот злополучный вечер, если бы Шаст не оказался в нужное — и такое ненужное — время в нужном месте. Однако «тогда» больше не имеет значения. Существует «сейчас», где парень выпускается из школы и смотрит в будущее, где мама и сестра пока не представляются, во что вляпывается Антоша, где Макар желает плоти и зрелищ, за спиной обговаривая планы с дворовыми пацанами, о которых совершенно забыл Шаст, где на сердце воет волк с кроваво-красной полосой. Где Антон Андреевич Шастун влюбляется в Арсения Сергеевича Попова — и осознает это слишком поздно, чтобы повернуть процесс вспять.