Небытие

Она лежит на изъеденном черной плесенью полу, на вскормленной желчью сырой земле, твердой, будто гранит, тысячей ног утоптанной, мириадом шагов измеренной; развороченная словно в попытке объять весь свет, по-настоящему обнаженная, улыбающаяся криво, и меж ребер-прутьев клубятся черви, деловито роются в сводах храма божьего, под венцом творения господнего пируют, мясистые, как бока наливных яблок; ты дотрагиваешься до них робко, меж пальцев перекатываешь, к кислой медной корке на многоногих брюшках принюхиваешься, облизываешь несмело, ибо черви эти – суть Ее нутро. у Нее глаза незрячие, ни звериные, ни человеческие, сквозь щели на стрельчатом потолке смотрят в небо, а на тверди в зените замерло солнце, путается в плюще, теряется в косах мха, во вьюнах задыхается, очей погасших совсем не слепит; там, за зрачками, подползла и замерла безмятежность, поскреблась задумчиво да по телу в последней судороге разлилась, разбежалась, чтобы затихнуть вновь. и ты понимаешь что красота Ее абсолютна, истина вопрошающим, Грааль для страждущих; обнаженная кость без изъянов плоти поет языком крови, музыкой первозданной, старше мира, древнее времени, из глубин темных начал к тебе взывает; ты достаешь Ее позвоночник и отвечаешь, сонату играешь, которую мать любила, усыпляешь Ее, успокаиваешь себя, пальцы по хребту мечутся будто в трансе, нота к ноте, аккорд к аккорду, и ты подставил лицо ветра порыву, который суть гниль сладковатая, щелочь пьянящая, разложения миазм да небытия торжество. ты просыпаешься а «не-я» уж выпрямляется в полный рост, плечи расправляет, возвышается исполином, Родосским колоссом нависает, принюхивается изучающе да щерится ртом безгубым; убить атланта – обрушить на себя свод, знать бы только, где это «я», что от мальчика с запахом детства и лаской отцовских рук осталось, роком отмеченного, но тенью пока не тронутого; ты вздыхаешь порывисто и будто жадно, взглядом Доктора находишь да руку его хватаешь судорожно, особенно крепко – фантомным пальцем, так цепко, что сводит ладонь и запястье ноет, весь мир сужается до сухого лица наставника и обеспокоенных – не дольше секунды доли – глаз, в это мгновение между бездной и забытьем прояснившихся достаточно, чтобы в их отражении ты увидел себя и глаза собственные, точь-в-точь материны, пустые, словно посмертие.