С глаз долой...а остальное не могу

Всех с праздником! И вот мой подарок к нему)) Надеюсь, понравится!)       Трусы я так и не нашёл. Пришлось натягивать ближайшие более-менее приличные (без проколов, лохматости, железяк и дыр на заднице) штаны прямо так, на голое тело. Пока я, подпрыгивая на одной ноге, пытался всунуть другую в штанину, матерясь, подпрыгивая и натыкаясь на разбросанные вокруг предметы, Брагинский собирался сам, да ещё и мне умудрялся помогать - стянул с люстры футболку, вытащил из шкафа тёмно-зелёный военного кроя пиджак (оставшийся у меня ещё с первой мировой - один из немногих предметов одежды, переживших мой неформальный бум и избежавших ритуального сожжения в общей куче на заднем дворе под "Get off my cloud"), и, откромсав от шторы кусок, протянул мне в качестве стильного шейного платка с необычным узором, дорогой, хоть и мятой ткани и бахромой. Кивнул и бесследно исчез, пока я пытался застегнуть пиджак на все пуговицы так, чтобы не было видно эмблемы третьего альбома Ramones (а то объяснять потом замучаешься). А после подошёл к зеркалу и оглядел себя. Мда, даже слов цензурных нет, впрочем, для разбуженного рано утром, злого и похмельного меня - самое то! Скривившись, поднимаю ворот пиджака выше и несколько минут старательно выкручиваю пальцы, вспоминая как же сделать тот элегантный, красивый а главное - большой (чтобы наверняка закрыть все засосы на шее) узел.       Наконец у меня это получается. Напоследок снова безуспешно пытаюсь пригладить волосы, но всё-таки довольно киваю, выходя к гостям. То, что я не слишком-то рад их видеть и ночка у меня была бурная будет ясно всем, но вот то, что я ещё десять минут назад лизался с Брагинским, да и сейчас хочу продолжить прерванное Силендом - нет.       В гостиной уже собрались все главные паникёры - Альфред, Франциск, Людвиг, почему-то с обоими Варгасами, Кику, Яо и вообще неизвестно как здесь оказавшийся Египет. На кой он сюда припёрся, да ещё и притащил белого медведя (а медведя он-то откуда взял?!) я понять так и не смог... В общем говоря, девизом этого дня вполне могла стать фраза "Маразм крепчал, деревья гнулись".       Ну, и конечно... Брагинский, куда уж без этого хмыря?! Но, замечу честно, хоть собирались мы одновременно, однако по нему-то нельзя сказать, что ещё пятнадцать минут назад он растекался по кровати одним сплошным комком удовольствия, тыкающим своим членом мне всё глубже в глотку. По нему вообще ничего нельзя было сказать - шинель чистая, без единого пятнышка, застёгнута на все пуговицы, сапоги начищены ваксой, шарф в три с половиной оборота закрыл шею, а на лице вся та же нечитаемая улыбочка. Наверняка, все остальные уже и забыли, что изначально его, гада толстокожего, здесь не было...       Вон, сидит рядом с Китаем, общается, зараза, и, судя по всему, уже успел напугать того до чёртиков. По крайней мере, я вижу то и дело мелькающее в длинном рукаве красного одеяния Яо заклинание на листе рисовой бумаги. Судя по начертанию и искоркам - изгоняющее сильных демонов. Но от Рос...Союза не помогает. Лично проверял.       Стоило мне только войти в комнату, как обычный шум средней громкости сменился на настоящий ор окруживших меня стран. Блядь, обязательно так орать? Я уже понял, что вы испуганы до усрачки!       Страдальчески поморщившись и даже не пытаясь скрыть раздражение пополам с шипением, присаживаюсь на софу, что становится моим тактическим упущением - с обоих сторон тут же пытаются приземлится Франциск и Альфред, даже оря что-то про политику пытающиеся меня облапать. Франц, вот же блядина, ещё и глазами сверкает, наверняка, проститут национализированный, учуял знакомый, привычный для себя запах... Ну, некогда мне было душ принимать, некогда! И то, вряд ли бы даже вода смогла обмануть многоопытного в лямурных делах Францию. Этот извращенец видит секс даже там, где его нет, а уж следы настоящего, хоть и прикрытого, точно учует.       Рыкаю на обоих, чтобы убирались ко всем чертям, и дополняю пожелание щепоткой магии. Софа дрыгается, сбрасывая обоих прилипал, а я устраиваюсь на ней со всем комфортом и царственно махаю рукой, дабы они начинали.       Сквозь какофонию звуков, споров и общих криков (ей-богу, даже медведь пытался что-то сказать!) до меня доходит общий смысл а после...       Знаете, как, порой, хочется убить всех людей на свете, чтобы хоть немного побыть одному, в тишине и спокойствии не нарушаемой извечной человеческой тупостью? Так вот, в тот момент я был как никогда близок к исполнению этого своего желания - потому что, когда до меня дошла основная идея посещения моего дома, я чуть не прибил этих придурков!       ... Однако, я, как древняя умудрённая жизнью страна, конечно же, ничего подобного не сделал. Я тихо встал с софы, кашлянул, привлекая к себе внимание, и просто высказался. Точнее, высказываю всё, что я думаю о них, о ситуации, о Эфиопии, с которой это и началось, о возможностях решения проблем, и ей самой, и куда они могут всё это засунуть да и сами засунуться... Я просто высказался. Подумаешь, громко, во всю силу связок, подумаешь, не стесняясь в выражениях и продублировав на четырёх языках (чтобы уж точно дошло до всех!), сопровождая все эти действия пинками, зуботычинами и стихийным теле- и пиро- кинезом?!       Когда сил на то, чтобы удерживать Альфреда (а точнее прижавшийся к его шее ятаган) под потолком не осталось, в всём моём естестве наступило умиротворение и просветление. Хорошо-то как, тихо... Только еле слышно капает кровь из носа Японии продолжающего записывать особо заковыристые обороты в блокнот, поскрипывает люстра, за которую держался ногами Гупта, постукивают кольца полусорванной гардины на ветру из разбитого окна (кажется его просто-напросто вынесли Варгасы, когда убегали вместе с Людвигом на руках - видимо, использовали Крауца как щит) да некультурно ржали схоронившиеся за шкафом с выпивкой (единственным предметом мебели оставшимся в первоначальном состоянии - виски это святое!) Мэттью с Иваном.       - Вай... Это всё, Ару?! - спросил меня Китай, пытаясь пригладить вставшую дыбом косичку. На ногах, в отличие от остальных, он удержался, хотя стоял нетвёрдо и только держась за стену руками.       Всё ли? Подумав, я высказал ещё пару нашедшихся оборотов, задумался и, наконец, довольно кивнул. Китай рухнул, где стоял, устало выдыхая. Из-за подоконника показались любопытные каштановые загнутые прядки и прилизанная белобрысая макушка - правильно, Германия, в деле выживания разведка очень важна... Египет, качнувшись сильнее, попытался сесть на люстре прямо, придерживая ворох тряпок, заменявших ему головной убор. Где-то в каменной трубе завозился Франциск, через слово говоря о том, что он застрял. А вот жрать меньше круассанов надо!       Потом уже страны начали высказываться мне. Не все, конечно - Людвиг, например, пытался успокоить Италий, Мэттью оказывал Кику первую помощь, пытаясь остановить кровь, а Россия с Хассаном вытягивали за босые ноги (туфли и носки соскользнули в первых попытках) Франциска. Иван ещё приговаривал-предлагал Египту схватить Францию за кое-что другое, мол, это-уж точно никуда не денется, не выскользнет, чай, Франц не ящерица. Глядишь, ещё ему и понравится... Франциск пока упирался против этого метода всеми доступными конечностями, но уже вяло - то ли устал, то ли всерьёз задумался, будет ли такое спасение приятным.       Наркота ты моя наркота... Нет, надо всё-таки попросить Дью принести ещё этой травы! Эффект конечно, классный... и ведь меня это только отпускает!       - Ох, мон шер, я понимаю, что мы потревожили тебя, однако... что ж так злиться-то?!       - А ты бы злился, если-бы кто-нибудь припёрся и разбудил тебя ни свет ни заря в твой день рождения?! - буркнул я, отворачивая голову. Франциск захлопал ресницами, улыбаясь:       - О, Артуюр, так у тебя anniversaire! Félicitations, mon ami!       С этого-то всё и началось. Откуда-то, будто по волшебству, появились и выпивка и закуски, а после третьего бокала - и приятная атмосфера. Окно заткнули огромным портретом, бардак убирать не стали, только кинули на пол побольше подушек да подтащили стойку с выпивкой ближе.       Где-то часа через три я поймал себя на том, что лежу, укрывшись леопардовой шкурой прямо на ковре, подоткнув под голову целую кучу подушек и объясняя Романо теорию сверхтекучести жидкого гелия. Осоловелый итальянец только икал в очередной бокал с вином и соглашался, подпевая на диво разумные идеи и подсказки. Прижавшись ко мне сбоку, сидя на подушке, тренькал на чём-то музыкальном, похожем на дуговую арфу с ручкой, Мухаммад, прикрыв глаза и мурлыкая. Рядом с ним, на животе и подперев голову руками, лежал уже полуобнажённый Франциск. В какой-то момент он не выдержал и вырвал бедный инструмент из рук Египта и запел сам. Пару недурных, признаюсь, романсов спустя пере-арфа пошёл по кругу. Каких только песен мне не пели мои дорогие (конечно, столько драгоценных нервов за века мне истрепали!) гости, число которых почему-то не хотело фиксироваться на одной точке. Где-то после исландской саги и бурного итальянского романса (или чего-то другого, в жанрах я не разбираюсь), спетого Ловино, инструмент оказался в руках Союза.       - Давай же, Иван, спой! Спой, Брагинский! - послышалось со всех сторон. Стало действительно интересно - подобные стихийные сборища возникали редко, ещё реже на них был Брагинский, а уж пел... На моей памяти Россия пел только однажды и то как пел - напевал себе что-то под нос, самолично бросаясь в схватку с врагом.       Иван покосился на инструмент, прикусил губу, а после кивнул. Пальцы сначала робко, но после увереннее пробежали по струнам, собирая аккорды. Музыка вспорхнула, как большая птица, неловко раскрывая крылья, задевая что-то в душе, в сердце, в самой сути...       Песня была красивая, очень красивая... хоть и жутковатая. - Господи Христе, привирать не буду, - начал Россия, казалось, совершенно не к месту. - Ты не слишком чтимое мной божество. Только всё ж прошу, подари мне чудо - Маленькое чудо на своё Рождество Только всё ж прошу, подари мне чудо Маленькое чудо на своё Рождество, - голос Ивана был вкрадчивым, мягким, бархатно повисшей в воздухе паутинкой. После первого куплета на лицах стран появились улыбки, спустя несколько строф либо исчезнувшие в никуда, либо заменившиеся испуганными гримасами.       Брагинский сделал перебор, голос его стал крепче и появилось в нём нечто такое... от чего слова песни казались истиной. - Были мне мучения горьки, как сода Ими я тебе заплатил долги. И хочу увидеть в течение года Как от злобы сдохнут мои враги. И хочу увидеть в течении года Как от злобы сдохнут мои враги, - улыбка на лице Ивана стала ещё шире, отчего клыки обнажились сильнее. Кто послабонервнее уже начал отползать от Брагинского подальше, а я... я просто не мог оторвать взгляда от его губ, с которых срывался уже следующий куплет. Более строгий, мощный, и вместе с тем - такой нежный, полный надежды... - Боль в меня вгрызалась змеёй голодной Я топил печали в дурной крови, - почти кричал Иван, а после внезапно поднял глаза, смотря прямо на меня: - И хочу, чтоб ангел с душой холодной Отравился ядом моей любви. И хочу, чтоб ангел с душой холодной Отравился ядом моей любви.       Он опускает глаза, беря ещё один аккорд, а после все, кто отползал, снова тянутся к нему, неудержимо тянутся на его голос, как мотыльки на свет. А голос... сила осталась та же, но эта ясность, эта возвышенность, эта простота... он наполнился какой-то детской, подкупающей искренностью, которой не возможно не подастся. - Я тянусь за главным твоим подарком. Пусть моих друзей обойдёт беда! Пусть моя душа засияет ярко Там, где светит миру твоя звезда! Пусть моя душа засияет ярко Там, где светит миру твоя звезда...       Музыка стихла, Иван передал инструмент Людвигу, а тишина всё продолжала обволакивать комнату. Не та тишина, что появляется, когда в середине очередного званного ужина с акульими улыбками у кого-то из рук падает бокал с вином, разбиваясь об пол со звуком пули, достигающей сердца, не та, что появляется, когда всё уже сказано, точнее выкрикнуто, вылит весь гной и яд из души, а хлопать дверью или руками об стол ещё рано, не та, что царит в трубке телефона после формального "привет" и "алло" между когда-то самыми близкими людьми... А та, что зарождается из восхищения пополам со страхом, будто во время какого-то грандиозного фокуса... Только фокус закончился, и оказалось, что это вовсе не фокус, а самое настоящее чудо...       И как первый хлопок в ладоши, как первое "Браво!" оборачивается волной восхищения, нашёлся идиот, который завершил эту тишину:       - Чёрт, Брагинский, я всегда знал, что ты хочешь всех нас убить, но никогда не думал, что...       Удивительно, но придурком оказался не Альфред, а Скотт, судя по всему зашедший за чем-то в комнату в начале песни, да так и оставшемся на входе. Под ногами валялась пожёванная, но незажжённая сигарета, видимо, заслушался так, что и закурить забыл, а после и вовсе уронил изо рта.       - Что ты не думаешь, это ясно всем, кто тебя знает, Алистер, - подкалываю я его чисто по привычке. Шотландия цыкает сквозь зубы, однако перебранку не начинает, а заканчивает свою фразу. Однако, что именно он говорит я не слышу, ибо уже покачиваясь через другую дверь выхожу в коридор, следом за...       В коридоре темно, а уж в выбранном закоулке настолько, что чёрт ногу сломит. Однако, даже эта темнота не может погасить пламя глаз - одного ярко-зелёного и одного тёмно-голубого.       Да, давненько я не видел подобных глаз... Гетерохромия у стран явление редкое, чуть ли не реже, чем у людей. И чаще всего это явление временное, например как у Мэттью тогда...       Или у неё сейчас. Правда, моя собеседница уже давно научилась жить на две стороны и видеть в отражении вулканических вод глаза разного цвета.       - Солар?       Уже не девочка, ещё не девушка, но подростком не назвать - тонкокостная, тёмнокожая, но при этом со светлыми, как прибрежный песок, кучерявыми волосами, пахнущая морем и соком каури. Католический крест на груди особенно выделяется среди множества талисманов обозначающих духов-предков - всё-таки, древние верования в ней очень сильны. Особенно это понятно при взгляде на костяной кинжал из клыка кабана на её бедре - ведьма, что с неё взять? Вся в меня.       Тот же Мэттью взял от Франциска куда больше, чем он думает сам. Во всяком случае, я так сразу не назову, что же мне удалось привить Канаде самому, но вот в случае Солар...       Дочерью я её никогда не назову, а вот сестрой - вполне. Есть, есть всё же что-то, та же волшебная искра, в нас обоих, что позволяет чувствовать это.       Она снова поднимает на меня глаза разного цвета и тихо, но твёрдо произносит:       - Брат, отпусти меня.       Секунду я молчу, а после беру её за руку, отчего тихонько звякают браслеты, и тяну за собой. Минуту спустя мы уже на заднем крыльце, при входе в сад.       Так и не заходя в него, сажусь прямо на ступеньки и, достав из тайника под отходящей половицей пачку сигарет, закуриваю. Солар присаживается рядом, сдержанно, но всё-таки заметно приподнимая верхнюю губу, показывая зубы, морщась от табачного дыма.       Ничего удивительного в её просьбе нет. Наоборот, я скорее удивлён, что она продержалась так долго, а не ушла сразу. Впрочем, Солар всегда была мудра, мудрее многих, тех же своих братьев и сестёр - далеко не старшая из них, но и слово имеет. И, пожалуй, придти ко мне сегодня, попросить это именно сейчас - тоже мудро.       Потому что во мне сейчас нет ни ярости, ни обречённости ни бесшабашного веселья - все они улетучились как дым, осталось только... Я уже и сам не знаю, что осталось от меня.       Будущего нет. Прошлого нет уже. Настоящее зыбко, как уплывающий сквозь пальцы дым от сигарет, сизой дымкой окутывающей нас обоих.       Выдыхаю последнее колечко и усмехаюсь. Вот же умная чертовка! Подобрала самый удобный для себя момент, когда я просто не могу ответить ей иначе, кроме как согласием! Действительно, вся в меня.       - Ты же уже знаешь мой ответ, да?       Солар белозубо, хищно улыбается и произносит:       - Да. Но ты знаешь, что ты должен это сказать.       - А ты знаешь, что должна мне объяснить.       Она только кивает и начинает свой рассказ:       - Ты сильный, брат. Сильнее, чем многие думают, сильнее, чем думаешь ты сам. Духи благоволят тебе и говорят с тобой, но при этом ты - вождь, и могу сказать честно - лучший из тех, что у меня были. Ты дал мне музыку, принёс слова, другие, но тоже сильные и даже... - она бережно сжала крест в кулаке. - Чужих, но ставших моими покровителями духов. Мои люди поклоняются тебе и твоим вождям*, ибо вы сильные, но...       - ... Но не сильнее, чем я был раньше? - ухмыляясь завершаю её слова. Солар укоряюще смотрит на меня, качая головой.       - Не в этом дело, брат. Война забрала твои силы, но не все, далеко не все. И даже сейчас ты сильнее, гораздо сильнее, чем прежде, потому что ты... больше не один. Поэтому, мне нужно уйти. Отпусти меня.       - Потому что я больше не один?       - Нет. Не потому что, а чтобы. Чтобы младший брат не остался один.       Секунду я вглядываюсь в её, полное нежности лицо, а после смотрю в сад. Младший брат... Удивительно, но так она называла только одного человека, точнее, страну - Францию. И это не смотря на то, что он старше нас обоих.       - Рядом с ним много, слишком много людей. И нелюдей. Есть те, что поддержат его в любую минуту, кто поможет ему. Он знает это, поэтому... Ему будет ещё хуже, чем тебе. Потому, что он не привык получать помощь, он пытается дать её сам. Он уже давно потерял свои клыки и когти, снял шкуру, забыл, как это - жить на четырёх, а не на двух, видеть в двух, а не семи цветах слушать не речь, а что за ней. Он стал слишком человеком, хотя никогда им не был. Он не умеет воевать в одиночку против целого мира, как ты. Он слабее. если ты - вождь, то он - шаман, хоть и очень-очень слабый. Духи не говорят с ним, не советуют, это он читает души, хоть и только живых, и даёт советы им. Однако, есть те, кто сильнее его, кто могут его уничтожить своим равнодушием, своим высокомерием, своей яростью. Поэтому, я должна остаться с ним, но для этого я должна быть свободна а потому... Отпусти меня, брат.       Сколько раз за несколько десятилетий я слышал эти слова? Много, слишком много, от тех же её братьев и сестёр, да и других тоже, совсем на неё не похожих. И сказанных так же различно - криком и резким хлопком бумаги о стол, ровно, спокойно, холодно, совсем как дуло пистолета, направленного мне в лицо, увёртливо, еле заметно за поклонами и любезностями, неуловимо и решительно ядовитой иглой из чащи зелёных зарослей.       Индия, Цейлон, Кения, Палестина, Зимбабве, Малайя... Всех и не упомнишь. А теперь и она. А будут и ещё, и ещё... Хорошо хоть о Леоне можно до девяностых не беспокоиться.       ... Будут и другие. Тот, кто слаб сам, чтобы оставаться одному, или кому безразлично, кем быть - доминионом или свободным. Тот, кто знает, что все эти ярлыки временные, и время их скоро тоже закончится. И даже те, кто останутся... чтобы быть со мной.       Но не она.       И это к лучшему.       Идёт война, война, пожалуй, даже страшнее той, что называется второй мировой. Потому что в ней нет ничего святого, а победа мало отличается от проигрыша. Война, вымораживающая душу... И я пока ещё держусь в нейтралитете, в пьяном угаре, в наркотическом веселье, никто не принимает меня всерьёз, но возможно уже завтра... Так или иначе я окажусь, в неё втянут и... вряд ли я буду на стороне победителей. Только в этот раз это меня не злит, а заставляет быть осторожнее.       - Ты свободна, Солар.       Пестрые одежды мелькают сбоку, как птичьи крылья. Босые ноги ступают на плитки каменной садовой дорожки точно, бережно, будто в танце. Светлые волосы кажутся белоснежными в свете подступающей ночи, а глаза... Когда она поворачивает ко мне лицо, я вижу то же, что и при первой нашей встрече, только наоборот - глаза выцветают, теряя гетерохромность, становясь единого, истинного цвета - светло-светло янтарного, будто золотые бёльма, но только взгляд остаётся тот же - слишком мистическим для зрячей, слишком пронзительный для слепой. Ведьма.       Она не говорит "спасибо", хотя бы потому, что понимает - нельзя благодарить за то, что выдрал от себя кусочек сердца...       ... Дабы нечто иное заполнило его полностью, до конца, до донышка, как яд распространяясь по телу.       Она не говорит, только улыбается в ответ и я...       - Как насчёт партии в крикет, Вануату?       Склонив по-птичьи голову, она задорно говорит:       - А почему бы и нет? Заодно обсудим все условия, ладно? Тогда... до встречи, Артур.       И сделав ещё несколько танцующих шагов, она исчезает в тенях.       ...Её действительно можно назвать моей сестрой, ещё одной сестрой. По крайней мере, в ехидстве, как и в упрямстве, она мне не уступит, ведь...       Я ни разу за всю колонизацию не произнёс её названия, как и она ни разу не назвала меня по имени. Воистину - "Если любишь - отпусти. Вернётся - значит твоё, а если нет - никогда твоим не было".       Казалось, сейчас я лишился очередной своей колонии, своей части, а на самом деле... приобрёл члена семьи и верного друга, у которого всегда можно достать парочку редких ингредиентов для ритуалов. А всего-навсего я исполнил своё желание...       Быть может, это не у меня сегодня День Рождения а у всех остальных, потому что сегодня сбывается всё, чего бы ни попросили: хотели чтобы я высказался - я высказался, Солар захотела свободы - она её получила, хотели, чтобы Брагинский спел - он спел, ведь что спеть уточнить забыли! Кстати, а ведь он тоже что-то пел о желании... Как же там было... нет, не могу вспомнить...       ... Торты в нашем доме редкость, да и свечки сейчас днём с огнём не сыщешь, но...       Руки сами продвигаются вперёд, складываясь лодочкой, а после раскрываясь, как бутон, хранящий внутри звёздочку цветка, вместо которой из ладоней вспархивает яркий, радужно-тёплый, хоть и ледяной на ощупь огонёк лилового пламени. Набрав воздуха, закрываю глаза и сосредотачиваюсь. Хотя, на самом деле всё просто - нужно только пожелать и...       От протяжного выдоха огонёк будто набирается сил, вспыхивая чуть ярче, а после взрывается радужными искрами, оставляя на коже ласковое ощущение прохлады и сбывшегося чуда.       Моё желание... Хах, помнится, Иван тоже хотел его узнать. Да-да, прошло столько лет, а я додумался загадать его только сейчас! Идиот. Однако... оно не такое простое, чтобы исполниться моментально. Да я этого и не хочу, поэтому...       Оно не исполнилось. Оно начало исполняться, а пока...       А, кажется, да... Я вспомнил, как там было. - И хочу, чтоб ангел с душой холодной Отравился ядом моей любви... - напеваю я, и до меня только сейчас доходит вся истина ситуации. Ай да Брагинский, ай да сукин сын! Когда только умудрился узнать а? Или увидеть? А, ладно.       ... Прохлада ночи медленно распространяется по телу, даря гудящей голове успокоение, сердцу - терпения, а душе - немного надежды. Медленно-медленно проходя по венам, как яд по каплям отравляя всю сущность...       Кажется, у Ивана тоже сегодня исполнилось желание. Правда, узнает он об этом нескоро, не позволю!       Да и... Я отравлен, но...       ... совершенно не хочу исцеляться.       Справка по главе:       Капица Пётр Леонидович - именно о его открытии, рассказывает Артур Романо - в 1978 году учёный, славянин по происхождению получил за него Нобелевскую премию. Однако, само открытие произошло во время его работы где? Правильно! В Великобритании, в Кембридже.       Вануату - республика в Меланезии, состоящая из цепи нескольких островов. Долгое время была совместной колонией Англии и Франции и называлась "Новые Гебриды". Действительно, многое переняла от Артура, например, у неё и в наши дни есть сборная по крикету! А ещё, у неё три государственных языка - английский язык, французский язык и бислама (креольский язык преимущественно на основе английского). Вануату очень религиозна, хоть и по-своему - помимо христианских учений широкое распространение получил культ карго, зародившийся на островах в годы Второй мировой войны. Наиболее известными из них является движение Джона Фрума (на острове Танна), а также движение Принца Филиппа (на острове Танна; в нём поклоняются Филиппу, герцогу Эдинбургскому, жениху королевы Виктории). Именно на них намекает Солар в своей речи.У Солар произошло очень яркое смешение христианский верований и исконного анимизма - пришлые боги стали как бы "духами-покровителями". Именно то, что она находилась под двумя правителями сразу, сделало её глаза разного цвета, хотя Англии она всё-таки подчинялась больше. На территории Вануату есть несколько действующих вулканов. Имя своё Солар получила от названия административного центра Сола центра провинции Торба острова Вануа-Лава, на котором есть одноимённый вулкан и аэропорт. Кстати, светлые волосы - это не влияние Франциска, а характерная для местных укоренившаяся мутация)       Война, о которой размышляет Артур это пресловутая Холодная Война. Сам Артур, кстати, по идее фика, в ней практически не участвует, в отличие от его людей. Хотя, свою роль в ней он окажет, но позже. А Леон, о котором он говорит - английское имя Гонконга, проблемы с самостоятельностью которого начнутся только в девяностых, после окончания срока аренды.       И да, я знаю, что "Рождественской" тогда ещё не было, но... Я просто не знаю другой песни, которой бы Иван мог настолько прямо при всех высказать Артуру своё отношение. Но ведь, она действительно подходит это паре, а? Как и стихотворение В. Ивановой, последнюю видоизменённую строчку которого произносит Артур:

Отравиться любовью. Нелепо. Красиво. На рассвете весны, в хороводе метелей Или в сером тумане осенней капели? Нам не вспомнить, когда. И забыть - не под силу. Не желали. Не звали. И где пригубили Эту чашу? Вдвоем или по одиночке? Сердце сжалось, испив незаметную горечь - И осыпались под ноги вольные крылья. Нам не нужен полет: пусть соскучится небо По счастливому крику беспечной свободы - Мы согласны забыть одинокие годы, Обретя на земле долгожданную небыль. Наказанье? Проклятие? Чудо? Награда? Но завидуя боги в сердцах отвернутся, Если лозами пальцы и души сплетутся, И единой Вселенной вдруг станут два взгляда... Мир сияет украденным солнечным глянцем, По-отечески нас обнимая за плечи. Где-то в прошлом рассвет. Впереди - теплый вечер. Мы отравлены, но не хотим исцеляться.