Море и застывшая карамель

Секунды превращаются в минуты, минуты в часы, часы в дни, дни в года. И так до бесконечности. А потом все идёт адовым кругом: снова секунды, минуты, года... Секунда равна бесконечности. Бесконечность равна секунде. Лёжа в гробу уйму бесконечностей, все превращается в секунду. Раз - и уже не 1425, а 1525. Вроде и бесконечно долго, но значения не имеет. Всё равно секунда. Лёжа в гробу секунду, все превращается в бесконечность. Раз - у тебя в уме проскочили сотни лет, а в реальности - какая-то несчастная секунда. Не ощущают эту разницу люди. Для них не существует бесконечности. Для них существуют только секунды, ничего более. А ощущают эту разницу вампиры. Для них не существует секунд, для них имеется бесконечность. Зато никакой разницы нет для первородного. Почему? Потому что для них вообще ничего не существует. Границы стираются, время предательски исчезает из твоего... понимания? Кто я? Что я? Что и для чего я делаю? Такими вопросами задаётся каждый, будь то человек или вампир. Ответ найдётся, даже если спустя время. Для людей подобное - сплошная философия. Для вампира - несерьёзная игра, которая заключается в одном лишь удовольствии. И только первородный ответит всегда честно. Им незачем врать. Нет смысла. Кто и что я? Может, вампир? Нет. А может, древний вампир? Никак нет. Так кто же я? Монстр. Что я делаю? Убиваю. Для чего? Чтобы жить. Нет. Существовать. * * * Я существую. Но я не хочу ТАК существовать. Выпусти меня уже. Я здесь. Я рядом с тобой. Нас связывает красная нить. Древняя. Тонкая. Бесконечная. И очень прочная. Она связывает наши запястья. Она мучает нас обоих. Только ты старательно скрываешь это: алкоголь, кровь, девушки, убийства. И все в больших количествах. Чтобы не продохнуть. Чтобы ни капли свободного времени. А мне не от кого скрывать, потому что я здесь один. Я среди всех, но за гранью один. Кричать можно до потери сознания, рыдать до иссыхания, умирать до воскрешения. Только мне ничего не изменить. А ты даже не знаешь, что эта нить существует. Потому что она недоступна для тебя. Но доступна для меня. Ты можешь её разорвать. А я нет. Как это странно, да? Вселенский парадокс. Если бы ты знал о существовании нити, ты бы уничтожил её? Никогда. А я пытался. Миллионы раз. Бесконечное множество. Ничего. И я сильно хочу этого. Ты можешь разорвать нить, даже не зная о ней. Просто вытащи этот гребанный кинжал. Вытащи, к чёртовой матери. Прекрати терзать нас обоих, в конце концов. Останови этот адов круг. Поставь точку. * * * Гостиная твоего так старательно обустроенного дома. Полумрак. На столе несколько бутылок виски уже, правда, пустых. Ты лежишь на диване, надранный в стельку. Я стою рядом. У изголовья. Осматриваю обстановку сверху, так сказать. Ты смотришь в потолок, а руки нервно прикасаются к полупустому стакану. Я смотрю на тебя. Прямо в глаза. А ты на самом деле смотришь в глаза мне, просто не знаешь этого. - Чертовски хочется нажраться до смерти, но у меня не выйдет, даже если насильно захотеть. - Тогда, может, всадить тебе кол? - Очень смешно, Ребекка. Он переводит взгляд на особу в дверном проёме. Изящна, как всегда. Облегающее мини-платье чёрного цвета, туфли на высокой шпильке, аккуратно уложенные волосы, неброский макияж. Ребекка опирается плечом об дверной косяк, сложив руки на груди и надув симпатичные губки. - Какого ты так наклюкался? Сколько они уже не виделись? Год? Два? Или целых десять лет? - Ник, алло. - Как я рад тебя видеть, Бекки. Не хочешь выпить? Она присаживается в кресло рядом и закидывает стройную ногу за ногу, руки складывает на коленях и впивается взглядом в Никлауса, потом резко оглядывается и вздыхает. - Так ты не будешь пить? Он опрокидывает остатки недопитого виски в себя. - Элайджа! - неожиданно громко говорит Ребекка. - Ты здесь, я чувствую тебя, выходи! Я удивлён. Так удивлён, что падаю в кресло напротив неё. Она... меня чувствует? Бред. - Эл! Я тяну к ней руку. Прикасаюсь к щеке, поправляю волосы, но она не чувствует. И не слышит. - Ник, ты что, заставляешь его сидеть где-то рядом? Я, конечно, знала, что у вас странн... На всю комнату раздаётся громкий треск. В руках Клауса осколки когда-то так хорошо служившего ему стакана. В его глазах такие же осколки. - Ник, где он? Я пытаюсь достать острое стекло из его ладони. Я цепляюсь пальцами. Я пачкаю руки в крови. Но я не чувствую ни один из осколков. Осколки не чувствуют меня. - Ник, - Ребекка хватает его за воротник обтягивающей футболки и поднимает на ноги, сразу же припечатывая к стене, - либо это действительно шутка и Элайджа выпрыгнет из камина с радостным криком, что маловероятно, либо он... -... В гробу, - заканчивает Клаус, как-то нездорово улыбаясь и вытаскивая осколки из ран. Я стою рядом с ними. Мне больно. Я бы смог их разнять, но... - Боже, Ник, ты опять? - Ребекка отпускает воротник и возвращается в кресло. - Назови причину. Это должно быть что-то очень ужасное. Ты любишь его больше всех нас и почти никогда не укладываешь в гроб. Так что сподвигнуло тебя? Клаус съезжает по стене вниз, откидывает голову к стене и смотрит на затягивающиеся раны на руке. Давай, Ник, скажи это. Скажи, что тебя мучает. Что мучает нас обоих. Скажи то, что связывает нас уже не одну сотню лет, но остаётся недосказанным. Скажи ей. * * * Примерно пять лет назад... Элайджа Майклсон сидит в кресле с бокалом выдержанного виски. Такой же элегантный, как всегда и везде. Дорогущий костюм, который просто идеально на нем сидит, такие же идеально подобранные галстук и рубашка, сапфировые запонки, до блеска начищенные туфли. И эта ухмылка на лице. Нет, не улыбка, а именно ухмылка. Эти приподнятые уголки тонких губ. Эти карие глаза с блеском. Все его существо как будто кричит: «Я прекрасно знаю, что ты мне скажешь, брат. Тебе меня не обмануть.» Никлаус Майклсон сидит в кресле напротив. Дизайнерская чёрная облегающая футболка, правда очень помятая, кожаная куртка, чёрные джинсы с прорезями на коленях обтягивают стройные ноги и, как ни странно, обычные чёрные кроссы. Растрепанные волосы, блестящие глаза цвета моря, такого же оттенка мешки под глазами и искусанные в кровь губы. В данном случае элегантностью и не пахнет. Скорее лёгким дизайнерским беспокойством внешне. И нервозностью на лице. А между ними тишина. Только не такая, как раньше. Сейчас она вязкая. Её можно потрогать руками. Её можно услышать. Её можно узнать по приторному сладковатому запаху. Мысли в ней застревают и медленно растворяются. Они смотрят друг другу в глаза. Море и застывшая карамель. - Элайджа. - Клаус. Вязкость вновь наступившей тишины возрастает. Кажется, её уже можно черпать ложкой, как желе. Элайджа допивает свой виски и отставляет стакан на небольшой столик рядом, закидывать ногу за ногу, складывает руки на коленях и ухмыляться ещё шире. Клаус подпирает подбородок рукой и кусает губы ещё сильнее. - Элайджа, мне нужно тебе кое-что сказать. - И что же? Одиночество. - Ты вернёшься ко мне? - Клаус впервые за долгое время отводит взгляд и - о боже! - на щеках всего на пару секунд появляется румянец, который не остаётся незамеченным. Элайджа знал. Он знал этот вопрос ещё заранее. Он также знал и свой ответ. - А взамен? - Взамен?.. Кажется, во взгляде Клауса читается рухнувшая надежда, когда он поднимает глаза. - Да, взамен. Сколько раз ты предавал меня? Много раз. Клаус молчит и вновь отводит взгляд. - Сколько раз убивал всю семью? Очень много раз. Секунда - и Никлаус уже оказывается сидящим на коленях старшего брата. Элайджа вопросительно смотрит на младшего, ожидая чего-то, однако не высказывая претензий по поводу их деликатной позы. Клаус творил вещи и похуже, так что посидеть на коленях ещё ничего не меняет. - Значит, взамен, говоришь? - Клаус хватает его за воротник дорогой рубашки и тянет ближе к себе. - Ты хочешь знать, что получишь взамен? - медленное покусывание нижней губы. - Ты можешь получить только то, что не видишь, что ты либо правда не замечаешь, либо не хочешь... Клаус целует старшего в уголок губ своими искусанными губами. Элайджа под ним заметно напрягается и широко раскрывает глаза. Шершавые губы скользят по щеке вверх. - Ты можешь получить взамен только мою любовь, но проблема в том, - тихий шёпот и... в сердце Элайджи входит кол, который Клаус так старательно прятал, - что она тебе не нужна... Элайджа ошарашенно смотрит на кол в своём сердце, а потом на младшего брата. Он хочет что-то сказать, но уже слишком поздно. Глаза его начинают закрываться, кожа сереет, а по венам бегает тьма. ... - Ты вернёшься ко мне? Элайджа знал. Он знал этот вопрос ещё заранее. Он также знал и свой ответ. - Да... * * * - Ник, ты правда его?.. - Теперь уже нет разницы. И тебе незачем меня утешать. Я же люблю брата, Бекка. Можешь спокойно назвать меня ублюдком и уходить. - Формально вы даже не братья, - Ребекка аккуратно садится рядом с Клаусом, наплевав на платье, и осторожно касается его руки, - плюс все мы прожили столько лет, что границ дозволенного не существует ни у одного из нас. Я сажусь рядом с ними и кручу в пальцах ту самую красную нить. Жаль, что её нельзя разорвать. - Бекка... И я впервые вижу слезы Клауса. Они стекают тонкими солёными струйками по высоким скулам к подбородку и капают на футболку. Я протягиваю руку и пытаюсь их стереть. Не получается. Ничего не получается. - Ник, ты подонок. Прежде чем втыкать кол в сердце, мог бы и подождать с ответом Элайджи. - Я и так его знаю. Не знаешь, Ник, не знаешь. Ребекка гладит Клауса по голове своей тонкой рукой и почему-то улыбается. Я ничего не могу делать. Уже пять лет я могу только смотреть. Так существовать просто невозможно и... Слезы Никлауса неожиданно начинают обжигать ладони, а красная нить исчезать. Что это такое? - Поэтому я все сделала за тебя, братец. К ногам падает кол. Тот самый кол. - Ребекка, ты что... - глаза Клауса расширяются, зрачки увеличиваются, а сердце начинает биться чаще. - Нет... - Да, Ник. * * * Кажется, я чувствую. Чувствую лопатками уже пролежанную обивку гроба, а кончиками пальцев мягкую ткань. Чувствую жуткую боль в области сердца и сильное жжение в горле. И зверский голод. * * * Элайджа медленно открывает глаза. Взгляд фокусируется на слишком нечеткой картинке. Кажется, он даже слышит чей-то голос. Всё обостряется, когда чувствуется кровь. Её капли быстро начинают попадать на иссохшие губы и возвращать жизнь на место. И, кажется, голод затмевает все. Он впивается в запястье того, кто сам и подставляется, раздирая кожу клыками. - Эл... Элайджа вновь открывает глаза. Клаус. Он пьёт кровь Клауса. - Эл, нам надо... Элайджа даже не слушает. Он ненадолго отрывается от своего занятия, тянет брата на себя - и на дне гроба уже оказывается младший, после вновь впивается в запястье. Глаза Клауса расширяются, сердце стучит все так же бешено, а щеки покрываются румянцем. Элайджа уже не просто пьёт кровь и раздирает кожу. Он скользит кончиком языка по каждой ранке. Зализывает. Как будто лечит. Смягчает боль от укуса. И смотрит в глаза, не отвлекаясь ни на секунду. А Клаус не может оторвать взгляд. Его растрепанный и перепачканный кровью брат выглядит слишком красиво. Он слишком нежно касается ран языком. Он слишком грубо прижимает его к гробу. Все это слишком. И Клаус вздыхает. Громко и протяженно. - Ник... - рычит Элайджа и отпускает запястье брата, правда с заметным усилием. - Элайджа, н-нам надо п-поговорить... В наступившей тишине слышно только их сбившееся дыхание. - Всё пять лет, - начал старший, - что мне удалось пролежать в этом чёртовом гробу, я был с тобой, - рычание из его голоса резко исчезло, глаза быстро вернули свой прежний цвет, ведь не зря же он славится хорошим самообладанием, - я знаю абсолютно все, что ты делал, что чувствовал, какую кровь пил и даже с кем спал, - Клаус удивлённо моргает, - за эти пять лет мы были ближе, чем когда-либо, просто ты об этом даже не догадывался. Я знал все. Я был с тобой. Я никуда не уходил. Хотя формально я лежал здесь с колом сердце. Ник, ты убил меня только потому, что боялся моего ответа. Ты должен был услышать его ещё тогда. Ты помнишь, что спросил у меня? - Ты... вернёшься ко мне? - Да, Ник, я вернусь. Я навсегда вернусь. - А что взамен... - Взамен я приму твою любовь. Но только если ты примешь мою. * * * Для них не существует ни секунд, ни бесконечности. Только чёткое надолго и навсегда.