Да здравствует республика!

Да здравствует республика! Он был его воспитателем, отцом, учителем, творцом, спасителем. Симурдэн любил Говэна так, как любить на этой планете никому не дано: епископ страстно привязался к своему ученику, весь запас любви, живший в душе Симурдэна, он обрушил на мальчика. Симурдэн любил его со всей, какая только существует, нежностью, любил его, как отец, как брат, как друг, как преисполненный жаждой любовник. Старец прощал ему всё: что он аристократ, принц, король. Раб прощал господину, что он его господин. Симурдэн передал мальчугану всё, чем сам дорожил. Говэн был как бы копией самого старика: в его жилах текла вера революционера, горела его совесть, он был идеалом Симурдэна. Он был его ангелом, его светом. И старец боготворил аристократического отпрыска. И, надо же, после разлуки им суждено было встретиться, но ради чего? Ради того, чтобы Симурдэн спас его вновь, чтобы они сотворили революцию, чтобы потерять Говэна? Сегодня тот самый день, когда люди вновь убивали ангела, дар Божий. Сегодня тот самый день казни Говэна. Как же безжалостна природа: она не жалеет своих нарядных красок и цветов, одеваясь в столь мерзкий и ужасный день жизнерадостно. Она корит, ясно смотрит своим единственным широко раскрытым глазом-солнцем свысока на глупых противных людей, совершающих убийства. Она прожигает их светом, травит ароматом цветов, топит в чистых дождинках и сдувает ветерком. Никогда ещё не загорался такой чудесный рассвет. И перед лицом цветущей, благоуханной природы, словно напоказ, выставило себя отвратное людское бесстыдство. Все молчали. Долгожданная победа быстро перегнила в позор. Раздалась барабанная дробь. Музыканты в чёрном, гренадёры с ружьями в чёрном и светлый осуждённый Говэн, будто сойдя с неба, медленно шли по земле. Лицо наивного маленького мальчика в душе всё ещё сохраняло ту мечтательную улыбку, когда он говорил Симурдэну о будущем. Парень поднялся на подмостки, ища глазами своего учителя. Он его нашёл. Симурдэн был бледен и холоден, стоявшие с ним люди не могли уловить его дыхание. Говэн приблизился к эшафоту. Ангел революции был похож на видение: никогда он не был ещё так прекрасен. Ветер играл его тёмными кудрями, его шея блистала женственной белизной, а во взгляде его было нечто героическое и высокое, напоминавшее взгляд архангела. Говэн стоял спокойный и величавый, пока палач подошёл к нему с верёвкой в руке. — Помиловать! Помиловать! — начали раздаваться возгласы в толпе. — А замена разрешается?! Я готов! — крикнул один из солдат, смотря прямо Симурдэну в глаза. Палач остановился в нерешительности. — Пусть исполнится закон! — раздался с башни властный голос, и все услышали злые и полные холодной решительности слова, как тихо ни были они произнесены. Войско затрепетало. Палач больше не колебался, он подошёл к Говэну с верёвкой в руках. — Подождите, — сказал Говэн. И даже сейчас, на волосок от смерти, он говорил с искренней жаждой жизни, дыша полной грудью. Он повернутся с Симурдэну и с слезами, казавшимися любовью в её самом светлом проявлении, на глазах послал ему прощальный привет. — И ещё минутку, — уже связанный, с позорным ошейником, гордой головой, лежащей на доске, он, что было духу, закричал: — Да здравствует республика! И всё услышали непередаваемо мерзкий звук, и за ним моментально последовал звук выстрела — Симурдэн выстрелил себя в самое сердце, кровь-любовь, в самом тёмном её проявлении, потекла из его рта, и он упал. Две души отправились на небо вместе, и та, что была мраком, окутала собой ту, что была светом. Теперь они точно вместе и больше никогда не расстанутся. — Да здравствует республика! — закричала толпа.