Triplex

Людвиг очень любил выпить, но напиваться ему доводилось нечасто, тем более в такой компании. Расслаблялся он вместе со своими дорогими родственниками, и один только этот факт уже гарантировал не самые приятные казусы: Гилберт непременно развяжет драку, к Людвигу прицепится какая-нибудь миловидная девушка, дома их отчитают за прохудившийся бюджет… Но чёрт с ним, с Гилбертом, Германия уже успел привыкнуть к его неусидчивости. Больше нервировало, что к ним изъявил желание присоединиться Родерих. Поначалу Людвиг думал, что он просто намеревался проконтролировать их, однако Австрия не отказывался от алкоголя и к ночи дошёл до примерно того же состояния, что и они с Гилом. Хотя никаких изменений Людвиг не заметил: Австрия мог бы сойти за трезвого, если бы не исходящий от него запах вина (на редкость, кстати, пьянящего) да лукавые искорки в глазах. Иногда задерживая на нём взгляд, Людвиг удивлялся столь приятной метаморфозе: дала слабину и непоколебимая порядочность Родериха. Все люди не без изъяна, как говорится… А Гилберт от этого явно был в восторге, и взамен на общение с чуть более открытым, чем обычно, Австрией старался не нарываться на неприятности. – А ну пошли, парни, – он вдруг хлопнул ладонями по столу и поднялся, неуверенно шатнувшись. Эту самодовольную, полную превосходства улыбку Людвиг знал, а потому вздохнул невольно: опять Гил что-то задумал. – У меня есть охрененная идея. – Я расплачусь, – без малейших вопросов кивнул Австрия, жестом подзывая официанта. В принесённом счёте Людвиг краем глаза выхватил стоимость того, что заказывал сам, и непременно решил отдать Родериху долг. Когда-нибудь потом. Не сейчас. * * * – Зачем брать гостиничный номер, если мы все равно живём в одном доме? – спросил Германия, глубоко занятый пуговицами своего пальто. Гилберт повесил куртку у входа, упал на кровать, раскинув руки и ноги, и издал довольный стон. – А что делать дома? Ужас и скука, скука и ужас. – Матрас заскрипел, когда Гил переворачивался с живота на спину. Людвиг поднял взгляд, впервые осматривая номер, и отметил не без удивления, что кровать двуспальная. – А третье место где, на коврике? – хмыкнул он, безуспешно дергая предпоследнюю пуговицу. – Если это правда, то на ковре спишь ты, – Австрия, с молчаливым интересом изучавший номер с порога, повернулся и оттолкнул его руки, после чего занялся пуговицами сам. Пальцы пианиста справлялись с этим быстро и ловко. – Чертов франт, – благодарно пробормотал Германия, скидывая наконец-то верхнюю одежду и вешая. Родерих ответил снисходительной усмешкой. – Хочу бабу, – громко возвестил Пруссия, явно не испытывая желания слушать их ленивые споры, давно ставшие чем-то вроде спорта: кто кого переговорит. Самыми кончиками пальцев он задумчиво гладил ширинку джинсов. – Слышишь, брат, глянь, сколько у тебя бабла. Хоть на одну ночь девчонку… Людвиг поднял брови. Уж лучше бы Гилберт подрался с каким-нибудь идиотом и ушёл счастливый. Родерих рядом тоже заметно напрягся: должно быть, в эту же секунду пожалел, что вообще с ними связался. – У нас не осталось денег, – попытался возразить Германия, проходя в номер. Оказалось довольно прилично, хотя и с той унылой стерильностью, присущей всем гостиницам. Гилберт, уже расстегнувший ширинку, разочарованно замер. – Да что за хрень, – протянул он недовольно, а потом плавно выгнулся, приподнимая бедра, чтобы спустить с себя джинсы и белье. Германия краем глаза заметил, что Австрия недовольно отвернулся. Это было не самое приличное зрелище: Пруссия накрыл рукой свой пах, крепко сжимая пальцы, и пробно двинул ладонью – вверх-вниз. Он был очень возбужден. – Зря я… что ли… номер заказывал? Ро-оодерих, – протянул он, томно закрывая глаза и самодовольно откидываясь на подушку, – иди, подцепи кого-нибудь. На тебя много кто западает. К сожалению, эти лукавые искры во взгляде Австрии, которые так нравились Людвигу, тут же пропали. Пришлось вмешаться, пока Эдельштайн не ответил еще большей грубостью: – Развлекайся сам, Гилберт. Проще уж найти того, кто отходит тебя кулаками. Кстати, бесплатно. – Что раздражало, чертов Гил даже не думал перестать дрочить у них на глазах, явно наслаждаясь общим вниманием и реакцией. Людвиг прикрикнул раздраженно: – И застегнись, наконец! – Какие мы ранимые, братишка, – насмешливо прокомментировал Гилберт и приподнялся на локтях, широко раздвигая колени. Это было настолько пошлое движение – Людвиг почувствовал, что его бросило в краску. – Не хочешь вызывать девчонку – иди сюда сам. Я буду счастлив, если ты вдруг умеешь сосать. – Господа, придержите коней, – разозлённо перебил Австрия, стремительными шагами пересекая комнату и дергая ручку какой-то еще двери. – Вы как хотите, а я пошёл в душ. Когда дверь за ним захлопнулась, Гилберт разочарованно вздохнул, отнял руку от своего паха и так же невозмутимо потер тыльной стороной ладони лицо. Германия невольно скривился от этого его жеста, но подошел и сам сел на край постели. – Было бы прикольно, если бы он смотрел, – отметил Пруссия и, отняв руку от лица, чуть настороженно посмотрел на брата. – Хэй, ну, и зачем ты здесь? Не собираешься отсосать – сваливай. Он храбрился, но и не шутил. Людвиг промолчал, обводя взглядом его впалый живот под чуть задравшейся рубашкой и полувозбужденный член. Гилберт, не менее внимательно наблюдавший за ним, прерывисто вздохнул и снова закрыл глаза: под взглядом Людвига его член заметно увеличился. Чертов-извращенный-засранец. Людвиг не смущался его нисколько: привык. Брат очень любил расхаживать после душа голым и создавал всё больше ситуаций, когда его могли обнаружить вместе с какой-нибудь девочкой или мальчиком в очень интересной обстановке. По сравнению с братом Людвиг был совсем мальчишкой, и поэтому позже он с удовольствием пользовался теми впечатлениями и воспоминаниями, которые оставались после таких столкновений. Голая-задница-Гилберта, влажное-тело-Гилберта, парень-заглатывающий-член-Гилберта. Порой это оказывалось даже лучше, чем порно. Только никогда не было достаточно. – Хотя бы отдрочи мне, – заметив его чуть изменившийся взгляд, усмехнулся Пруссия и качнул бедрами. От его хмельной вызывающей улыбки потяжелело в паху. Дальше Германия не думал. * * * Довольно странное было ощущение – чувствовать ладонью чужой член, как внутри пульсирует ток крови и как постепенно плоть становится тверже и больше. Пруссия, вцепившись обеими руками в изголовье кровати, негромко постанывал, шипел и подбрасывал бедра вверх. Людвиг водил ладонью по стволу, сжимал, поглаживал тяжелые яички; на его взгляд, он не делал ничего особенного, но Байльшмидт откровенно этим наслаждался и пытался шире раздвинуть ноги. На головке выступила смазка, и всё еще пьяный Германия, мгновенно следуя своему желанию, наклонился и слизнул её. Гилберт захлебнулся воздухом и восхищенно выругался, до побеления сжав пальцы на прутьях изголовья. Мускусный, чуть солоноватый привкус закружил голову, перед глазами поплыло от удовольствия, и Людвиг отстранился, чтобы расстегнуть ширинку своих брюк. Скользнув ладонью под белье, он сжал возбужденный член и зажмурился от приятной дрожи, которую вызвало это касание. Пруссия, сдавленно фыркнув, протянул руку и вплел пальцы в его строго приглаженные волосы, разлохмачивая пряди парой движений. – Перестань прилизываться, как последний п… пидорас. Так тебе намного лучше. Людвиг улыбнулся. И примерно в ту же секунду скрипнула дверь, и в номер, покрепче затягивая пояс халата, вернулся Австрия. Он был без очков, а потому застыл в дверях и непонимающе прищурился, несколько секунд пытаясь разглядеть, что они делали. Германия, честно о нем забывший, даже перестал дышать. А Пруссия, встретившись с Родерихом взглядом, громко застонал, прикусил губу и забился в оргазме, довольно выгибая спину. Сперма заляпала его живот, и Людвиг, глядя на белёсые подтеки, едва подавил желание снова сжать себя рукой. – Чем вы… – Австрия пошарил в карманах, ища свои очки. Судя по каменному, пока еще спокойному лицу, он не совсем понял, что происходило. А очков в кармане не было. – …Занимаетесь? – А что? – Гилберт довольно потянулся, мазнул ладонью по животу, испачканному спермой, и резко сел. – Имеешь что-то против? Или хочешь присоединиться? – Да как ты… – Австрия попятился, краснея от возмущения. Пруссия же поднялся с постели, даже не удосужившись натянуть джинсы, и в несколько широких шагов приблизился к Австрии. Людвиг, поспешно схватившийся за ширинку, – его стыд напрочь заглушил возбуждение, – видел со своего места, что брат ехидно усмехнулся и провел большим пальцем по губам Австрии, оставляя влажный след спермы. Почти сразу же краска схлынула с лица Родериха. Он побелел и застыл на месте, опасаясь даже сказать что-нибудь. – С нами будет весело, не волнуйся. – Гилберт вдруг повернулся и сыто улыбнулся младшему брату. Людвиг подумал, что попал очень крупно. – Эй, ты! Снимай свои штанишки, грязный мальчик. * * * Австрия, похоже, не слишком верил в то, что Гил сможет завалить его, но оказался без лишних усилий вжат в постель. Сперва Людвиг поймал себя на мысли, что брат слишком заигрался и следует поставить его на место, но потом отметил, что Родерих не сопротивлялся. Или это из-за того, что он плохо видел и был ужасно пьян? Мысль о том, что все они трое братья, подстегнула какое-то очень странное чувство. В том, что Гилберт мог касаться Родериха, виделось что-то запретное, хотя только что Гил развлекался и с самим Людвигом… Пояс халата Австрии был развязан, полы раздвинуты. Пруссия восторженно замер, и Эдельштайн, щурясь и пытаясь вглядеться в их лица, наконец-то вытер испачканное лицо широким рукавом. – Байльшмидт, я настаиваю, – унимая дрожь в голосе, произнес он. Судорожно приподнималась от дыхания грудь, исполосованная старыми шрамами. Напряженный пресс с едва очерченными мышцами пульсировал в такт сердцебиению. Кожа его была белая, чуть влажная, и с волос на грудь капала уже холодная вода. Людвиг невольно подался вперед, оглядывая его тело. Гилберт, заметив этот интерес, положил ладонь на пах брата, поверх трусов: брюки Людвиг снял, подчинившись приказу. От ощущения тепла чужой руки, откровенного прикосновения и столь неоднозначного взгляда – прямо глаза в глаза – липкая волна возбуждения накрыла с головой, заставляя расшириться зрачки. – Не подержишь его, братишка? – усмехнулся Пруссия, соскальзывая с бедер Австрии ниже. Тот вздрогнул безуспешно, но Людвиг прижал его за плечо к постели и поймал неожиданно тот самый взгляд. Не холодный и спокойный, а с искрой, чуть хмельной и… безусловно, очень странный. Без очков Австрия был даже беззащитен. Он смотрел открыто и прямо, чуть слепо щурился, у него явно не получалось рассмотреть обоих братьев. Он вообще верил, что это именно они, не кто-то другой? – Я не думал, что вы в таких отношениях. – В голосе Родериха прозвучало презрение, и он схватился за руку Людвига, пытаясь оттолкнуть его. – Это не так, – Германия немного растерялся, хотя не подал виду, и, сгребя тонкие запястья ладонью, прижал их к подушке над его головой. Австрия хотел заметить что-то язвительное, но вместо того вдруг изумленно выдохнул и отвел взгляд. Когда Германия повернулся, то увидел, как Гилберт, придерживая мягкий член Родериха, вылизывает и прихватывает губами его плоть, довольно следя за их реакцией. – Людвиг, – Гил чуть отстранился и хитро прищурился, прекрасно зная, какую реакцию вызовет это слово. Он называл брата вот так в последнее время всё реже, и особенно сладко было в подобной ситуации произносить это имя. – Присоединяйся. После душа, знаешь, остывать нельзя. Людвиг выдохнул и невольно снова встретился взглядом с Австрией. Желание почувствовать горячее, сильное тело было несоизмеримо; наклонившись, он припал губами к его груди, где под ребрами колотилось сердце, коснулся кожи языком и второй ладонью накрыл подрагивающий от пульса живот. В ту же секунду Гилберт вобрал постепенно твердеющий член в рот, и Родерих застонал, отворачивая голову и мучительно краснея. * * * Что Германия еще помнил – это Австрия, стоящий на четвереньках, и язык Гила, скользящий между его ягодиц. Людвиг сидел на постели и наблюдал, как каждый раз добела сжимаются пальцы Родериха, и как он, красный, давно уже сдавшийся, втискивается лицом в подушку, приподнимает бедра, следуя за этой откровенной лаской. Гилберт поглаживал его ягодицы ладонями, изредка прикусывал кожу, оставляя красноватые следы, и снова возвращался к заду, проталкивая язык внутрь, в тугое колечко мышц. К тому времени Людвиг уже один раз кончил – отсасывая Родериху, брат ласкал его ладонью. Все они трое уже были обнажены, и Германия просто наслаждался происходящим: как переплетаются тела, как глубоко стонет Австрия, как подрагивает налившийся кровью член Гила… Пруссия сглотнул и, довольно усмехнувшись, отстранился, касаясь пальцами разработанных мышц. Как показалось, один палец вошел легко, и Австрия издал короткий громкий стон. – Хочешь? Ну, ты хочешь? Ро-одерих, – Гил взял за правило пошло растягивать это имя: он был сегодня точно в ударе. Второй палец пришлось проталкивать с силой; Германия крепче сжал свой член, размашисто натирая крепкий стояк ладонью. Хотелось обоих, до темных пятен перед глазами, до невыносимой тяжести внизу живота… Они были пьяны. Вот сейчас – друг другом. Запах вина, секса и обнаженных тел. – Вставь ему, – шепнул Гилберт, слегка отодвигаясь. Австрия, повернув голову, прижался щекой к подушке и встретился взглядом с Людвигом. Тот сглотнул, кладя ладони на его бедра и притягивая ближе к себе. Сердце гулко стукнулось о ребра, когда Родерих мягко выгнулся, подставляя ему зад: он явно не был против. Родерих был немного старше, немного спокойнее, холоднее и серьезнее. Сейчас от всего этого не осталось и следа; затуманенный, полный желания взгляд, стоящий член, комкающие простынь пальцы – это всё было намного более честным и настоящим. Германия был больше, чем язык Гила, и больше, чем два его пальца. Но, в общем, на тот момент им было уже всё равно. Когда он протолкнул внутрь головку, Родерих коротко всхлипнул и, кажется, зажал ладонью рот. Горячее тело приняло его не так податливо и легко, но потом мышцы слегка разжались, позволяя двигаться. Людвиг вбивался неистово, толкая его бедрами. Сначала Австрия молчал, потом начал негромко вскрикивать и стонать, двигаясь с ним в едином ритме. Гилберт прижался сзади, потираясь членом о ягодицы Германии, но не проникая, гладил грудь и шептал на ухо пошлые, постыдные вещи. Потом он заставил Австрию повернуться на спину, и они самозабвенно целовались через плечо Людвига. Тот молча покусывал ключицы и шею подмятого под себя мужчины, языком ласкал мочку уха, и за это Родерих обнимал его за плечи, прижимаясь так крепко, восхитительно близко… Гил даже не сразу смог просунуть ладонь между их животами, чтобы стиснуть изнывающий без ласки член Австрии. Зажатый между двумя телами, чувствуя ласки братьев и их потрясающую отзывчивость, Людвиг, наконец, кончил, с рычащим стоном войдя как можно глубже. Сердце стучало где-то у самого горла, дыхания не хватало, и Гил, почувствовав, что тот сейчас напрочь вырубится после сильнейшего оргазма, оттащил его от Австрии, заставляя выйти из податливого тела. Германия откатился на бок; последнее, что он помнил – это Гил, наклонившийся, чтобы облизнуть родинку на лице Родериха, и его член, с хлюпающим звуком вошедший в зад. Австрии не понадобилось много; он застонал, устало зажмурившись, подался бедрами ему навстречу и кончил сам, испытав, наконец, этот мучительный оргазм. В этот момент они оба были прекрасны. А потом Людвига настигла приятная темнота, и он устало выдохнул, закрывая глаза. * * * Утро было даже неплохим. Людвиг попробовал оторвать голову от подушки, но осознал, что ему сделать это мешает, во-первых, тупая боль в висках, а во-вторых – чья-то рука. Осторожно пошевелившись, он попробовал повернуться на другой бок; по щеке мазнула смольно-черная прядь волос, и Австрия под боком трогательно поежился, прижимаясь к нему чуть ближе. Сразу за Австрией, пригревшимся к Германии, валялся Гил, обвивший того, похоже, всеми конечностями. Людвиг несколько секунд смотрел на эту откровенно забавную идиллию, вспоминая, что произошло ночью, но, вопреки своим ожиданиям, не почувствовал ни сожаления, ни отвращения. Вот только мигрень мучила, и ладно. Старший брат вдруг под его взглядом чуть вздрогнул, зевнул и открыл глаза, и Людвиг замер, пойманный им. Непонимание, сонливость, узнавание, проблеск мысли – в общем, наблюдать за его пробуждением было забавно. И, когда Германия уже собирался что-то сказать, Гилберт улыбнулся рассеянно, потянулся к нему и коротко мазнул губами по его губам. «Всё потом, – он снова закрыл глаза и зевнул, щекой прислоняясь к макушке все ещё дремлющего Родериха. – Всё остальное – потом». Еще никогда Людвиг не ощущал их тройное единство так сильно, как сейчас.