Жаль, что наши пути разошлись

       — На самом деле, я только притворяюсь таким, из-за класса, — сказал Матвей, потирая руки.       Это было первым его откровением. А откровением ли? Я вовсе в этом не уверена, но почему-то, разговаривая о том же самом с другим человеком, Матвей начал отнекиваться, пытался убедить собеседника, что он действительно плохой человек. Почему мне — правду, Матвей?       В тот день я не успела рассмотреть его руки: он слишком быстро убрал их в карманы, но уже была наслышана: «Матвей бесит»; «Матвей — мразь»; «заебал уже». Вряд ли татуировки опровергали эти тезисы.       Но мои поначалу непрошеные мысли шли вразрез с этими надписями. Ведь я не думала ровным счетом ничего — ничего плохого и ничего хорошего, просто думала о нем и все. Потому что Матвей вызывал во мне невероятный интерес. Впервые едва знакомый человек был мне настолько интересен.       Я помню наши разговоры, которые не всегда-то и клеились, но, тем не менее, я не испытывала дискомфорта, когда мы молчали. Впервые со мной такое. Помню неуместные и уместные шутки. Помню, как Матвей смеялся над моими смешными и не очень. Было ли это искренне, Мэт? Или ты опять притворился…       Однажды, возвращаясь с очередного школьного мероприятия, мы разговаривали. Просто болтали о том, как учили иностранные языки. Даже не подтрунивали ни над кем, что для нас обоих в принципе редкость. Это был один из тех немногих разговоров, когда Матвей показался мне по-настоящему классным, и я даже задумалась о дружбе с ним. Вообще-то я частенько об этом думала, но серьезно — именно в тот раз.       Я задумывалась об этом, потому что Матвей несмотря ни на что казался очень одиноким. Знаете, когда у человека, особенно подростка, хорошие отношения с родителями, он чувствует поддержку с их стороны и, соответственно, ведет себя более терпимо к остальным. По-доброму, что называется. В Матвее не было ни грамма доброты, во всяком случае, он настолько старательно это демонстрировал, что даже я верила.       Кстати про доброту. Я не знаю ни одного человека, которого Матвей не мог бы застебать настолько жестоко, что у него не отбилась бы всякая охота общаться с ним дальше. Но я не помню, чтобы он пытался задеть меня. Возможно, это я такая толстокожая, а все те люди — просто неженки? Возможно. Однако если в Матвее совсем не было доброты, то почему он не отказывал мне в просьбах, почему иногда помогал? Просто вежливость, да. Но почему он отказывал другим? Да ты, блядь, Человек-Почему, Мэт!       Но однажды мы поменялись ролями: я задела его, неудачно пошутив. Я не хотела этого, просто переборщила с иронией. Мои извинения наверно не звучали искренне, но шли от чистого сердца. Надеюсь, ты это понял.       — Все проблемы от того, что люди не могут быть искренними друг с другом, — тем же вечером сказал мне Матвей, взглянув на свои руки, а я опять гадала, было ли это его вторым откровением или не было?       Возможно, я должна была ответить, что тоже думала об этом, что разделяю его мысли, спросить: «а как же твой лучший (и, похоже, единственный) друг?» Но я промолчала. И, кажется, навсегда упустила возможность найти по-настоящему родственную душу, ведь наши дорожки разошлись слишком далеко, Мэт.       Матвей продолжит демонстрировать людям то, что они от него хотят: учителя будут видеть в нем вежливого отличника, а одноклассники — зазнавшегося эгоиста. И это все непременно отразится на его руках: «молодец»; «заебал сука»; «пидор»; «единственный, кто учится в 10Б»… Только этого мало, чтобы охарактеризовать тебя настоящего, Матвей. Жаль, что наши пути разошлись.