Цветы в волосах его

Сега так просто не скажет, да и никто, должно быть, не скажет наверняка, с чего это всё началось - как покатилась по стране неведомая заморская хуета, да что там, русских не проймёшь, у нас была уже и эбола, и малярия, да ещё спящие споры чумы в Сибири. Возня в новостях, разве что только без лент полосатых. Слабые поползновения отдельных учреждений на дальнем востоке, в концертнике-то Владик имеется, на местности разберёмся. Карамушкину не верилось в проявления демонической сущности у всяких там голосеменных и цветковых, да ведь со сцены перед тысячной голосящей толпой не слыхать тревожных звоночков и подозрительных шепотков. Раза два в ленте мелькнули фотки изуродованных подростков и розоватая муть крупным планом, но по сути до подобных изысканий народного творчества разухабистой паузерн-бэнд из Астрахани дела было, что до нелепицы из жёлтой прессы и политических трений на мировой арене. На том и порешили. Как и ожидалось, к лету за прекращением бурного цветения едва поднявшаяся шумиха улеглась окончательно, убедительный аргумент - на месте Анаконды не сидели и катались по России, в космос летал, бога не видел. По прошествии безоблачных месяцев в августе наметилась встреча с дружественными Тараканами, респектабельных заведений в столице навалом. Отдыхали культурно и пили в меру, в разгар застолья Сеге сделалось не по себе, и решением проблемы явилось намерение покинуть ребят и слегка проветриться снаружи. Карамушкин шагнул в сумерки и медленно прошёлся вдоль осиротевшего после основного наплыва посетителей дворика - почти колодцем, как в Пыцере. Самочувствие постепенно прояснялось, Сега ещё постоял на углу, для верности завернул за него. Близорукий, но куриной слепотой не страдающий, выцепил взглядом на пустом тротуаре собрата по алкогольному несчастью - только у того оно уже беспробудное и хроническое. Вечер сгущался. В душе глубоко неравнодушный ко всему живому, Карамушкин приблизился твёрдой походкой к разомлевшему навзничь с подчёркнутой неподвижностью - деревянность полусогнутой руки, неудобно подмятой под себя, угловатость выставленного плеча, обтянутого разодранной джинсовкой. - Браток, в порядке? - Тронуть по спине, приподнять за подбородок повёрнутую книзу физиономию, без задних мыслей, простое человеческое участие. Не сразу разобрав, в чём дело, чувствует на пальцах влажное, и в сознании обрывается: кровь. Однако при ближайшем рассмотрении ничего криминально-алого не вырисовывается, на руке у него - только прозрачное белесое и, погоди секунду, - крошечный венчик кремовых лепестков. Сега хмурится - похоже на вишнёвый цвет, но что это за поздний сорт такой, а плодоносить когда, зимой что ли. Бред какой-то, он наспех отряхивает ладонь и суёт в карман, пятится пару шагов, затем быстро удаляется в направлении огней ресторана. *** Спустя пару дней Карамушкин насилу поднимается по будильнику и собирается на репетицию в компании людей из "Планеты". Засиживаться особо не приходится, он подскакивает на одной ноге, рукой натягивая джинсы, другой рассовывая по карманам рюкзака всякие нужности, плечом прижимая к уху телефон - это Хорев за ночь нализался нехудожественного чтива и теперь донимает его своими философскими кровоизлияниями с другого конца Москвы. Время, которое лечит или не лечит, интересный опыт с Евроспортом, дропнул пост в инсте на радость диванным экспертам, Артём, мозги не еби. Сега смеётся, солнце тащится косыми лучами до самой входной двери, а у порога его настигает негаданный приступ мерзотного кашля. Мобильник - брошенный посреди помрачневшей прихожей; не очевидный на первый взгляд недостаток планировки его московской съёмной: стоит прямому свету отступить от окон спальни, и в парадной делается темно, что ночью, если не обломаешься щёлкнуть выключатель. Хорев не дозовётся внезапно пропавшего Сегу с того конца, что за приколы такие. Счёт один-ноль в пользу ебучего туберкулёза, Карамушкин залипает на глянцем лоснящиеся лепестки тюльпанов, словно лоскуты красного шёлка, облепившие керамические стенки раковины. Тюльпаны - очень красивые цветы, такие в детстве росли на даче у бабушки, такие он всегда дарил маме и подругам на восьмое марта. Тюльпаны - Голландия, полотна Ван Гога, их по весне завозят луковицами на продажу пачками и коробками - выбирай, какой заблагорассудиться поселить в своём запущенном саду. Сега вскидывается на своё отражение загнанным зверем, потом отшучивается на сообщения Хорева в телеге, всё в норме, не заморачивайся, и имя его на экране - странное нарастающее предчувствие, т9 давно заебался сражаться с круглой О в начале и бросил на самотёк. К полудню они уже рэпуют на студии, и репетицию напролёт главный рот Анаконд через раз прикладывается к спасительной таре с питьевой водой. *** Вечерняя возня в клубе после стандартной полу-сольной программы, беседы за творчество с малознакомыми коллегами по ремеслу, пропустить по стаканчику между делом, парни, ещё полчасика и выдвигаемся. Приглушённый свет, сбежать под шумок, на счастье пустой толчок. Сегу рвёт комками нераскрывшихся бутонов и обломками острых стеблей, они царапаются и встают поперёк горла, он - задыхается, и как бы между прочим кажется наконец, что это всё всерьёз, что это не демо-версия и не тренировочный этап, что сложность максимальная, а на кону победа-жизнь. Когда он поднимает голову, то видит над собой ебало Погребняка - волею непривычного ракурса как бы в ореоле тусклого света флуоресцентной лампы. Он вздыхает невесело, так, будто знал давно, будто словил провидение ещё с десяток лет назад: - Дела, браток. Не то чтобы Сега всего этого хотел, но Илья сгребает его котёнком и оттирает лицо бумажными салфетками, потом протягивает рядом ноги на холодном кафеле и здесь же гуглит статьи, опросы, посты вк, на вики пока и пары строчек не черкнули. Илья говорит, что хрень эта не долгоиграющая, что люди умирали и через месяц, и через три недели после заражения, что антидот - блять, иголка в яйце, - взаимный ответ на прорастающее внутри чувство, что колись, Сергей, кто там у тебя на примете, мы её быстро выведем на чистую воду. Илья говорит это ему - сидящему в обнимку с фаянсовым другом, с испариной на лбу, с последним расставанием давностью в шесть месяцев - да и то, какая там страсть, какая любовь до гроба, за ручки подержались и разошлись как в море корабли. Классические стихи - сад запущенный, птица-тоска, которую выпустить (Сеге бы очень хотелось) - углем наметить на левом боку место, куда стрелять. Какая нарядная симпатяга копошится у него под сердцем алыми ростками и упорными побегами? Красный - в цвет столетней революции, которая протянется скоро под кожей запястий и у солнечного сплетения, скрутит ему связки и прорастёт в волосах. - Надо думать, отстойней всего тем, у кого розы, падлы колючие... А Карамушкин знает твёрдо, что хуже тюльпанов нет и быть не может, что боль, в груди нарастающая - зверская, что ему не спастись, потому что в этот момент Илью вызванивает Артём, и Погребняк ладонью трубку прикрывает, чтобы не было слышно его удушливого кашля на полувсхлипе. *** Среди ночи у него лепестки на подушке и полный рот вязкой горечи. В ванной Карамушкин голый по пояс перед зеркалом, растрёпанный, заёбанный, смотрит на узор чернил под кожей - от бумажного самолётика на ключице с правой стороны до ворона на предплечье. Было дело - он как-то хотел перебить цветок, мак какой-нибудь или белую шипастую, без разницы где - ироничная хуйня. Погребняк за него трясётся - это видно, два и два сложи. Он один пока знает, ребятам обещал не говорить, Сеге страшно-стыдно, Сега упросил молчать, при условии - Илья заладил дорогой до метро, спамил в директ кукушкой неуёмной, будто так накинет Карамушкину отсрочки, живи долго, - расскажи, кто такая, чем дышит, где встретил. Сегино отражение синхронно с ним тянется ладонью ко рту и крупно вздрагивает плечами, ещё раз. Карамушкин беззвучно плачет, стиснув зубы до боли, щёки горят, и чуть кружится голова, фоном штормит, и слёзы льются - так, просто, безо всякой причины, с вечера подскочила температура. Разум мечется бестолково, как прореха в корпусе подводной лодки, как кошмарный сон-приход, как Ленинград, сорок первый, и я умираю с голода (без тебя как без города). В голове четырёхдольным тактом - "ЛюблюЛюблюЛюблю", и на каждую сильную приходится раздирающий спазм. Голос звучит его сквозь тишину спящей многоэтажки - лопнувшая скрипичная струна, сорванное академическое сопрано, звучит придушенно и как бы со стороны, словно стонет отчаянно не он, а самая глубина его души: - Артём. Потому что Артём - с глазами голубыми и улыбкой самой тёплой, с объятиями самыми крепкими, пронзительно нужный, убийственно любящий не Сегу вовсе. У Артёма плечи широкие и руки ласковые, а ещё фотография с Алиной в обнимку от вчера, 22:43. *** Фанатские ценят Анаконд за попадание в жанр, породистый инструментал и техничную читку - с последним теперь нелады. Хавчик в Сеге не задерживается, алкоголь не берёт - попробуй вывези бит. После энного количества проёбанных репетиций парни не то чтобы просят, но настоятельно рекомендуют свалить отлежаться, в самом-то деле. Хорев хлопает по плечу, - боже, - сексуальная хрипотца это конечно заебись, но заразиться от тебя ангиной у нас ни малейшего. Под его прикосновениями ломаются хрупкой стекляшкой кости, расцветает бурое кружево синяков, от звука голоса - сердце, бедное, дрожит и колотится сразу повсюду, поэтому Карамушкин вообще не выёбистый и уходит от Артёма высиживать дома. Не ел, не спал, не тусил - только теперь не от страсти к творчеству. Днём залипает на "цветочных" форумах в перерывах между приступами, а ночью сверлит взглядом серый потолок, распятый на постели, и дышит еле-еле, и любовь его - ебучий десятитонный якорь, райский сад, целая планета, поперёк и вдоль засеянная тюльпанами, цветущими круглый год. На локтевых изгибах твердеет, щекотно под отощавшими рёбрами, и в такие моменты - Сега уверен, заделай ему сейчас флюорографию - выйдет самый заебатый натюрморт. В такие моменты - Сега хочет нещадно, до помутнения рассудка, чтобы цвело в нём отныне и до всегда, чтобы имя Артёма поселилось у него на груди с левой стороны - а ещё на надгробии. - Сергей? Кто звонит - Илья. За каждым словом мысль конкретная: группа без тебя по швам затрещит, рядом с тобой можно ещё пять мест под каждого из нас автоматом арендовать. Сега улыбается через силу - ты погоди меня хоронить, посмотрим, кто кого ещё переживёт. Сега - глупый, отчаянный, смелый Сега. Каким он приходит на камерный дневной концерт спустя время - явно не в себе. Мутным взглядом и нервной улыбкой, Карамушкин протягивает пару песен, а потом бежит со сцены. Слёзы в изумрудных глазах. На выходе из уборной в пустом коридоре его ловит Артём, зал развлекают втроём остальные. - Сергей, что происходит? - В руке его - целая гроздь полностью раскрывшихся красных. В гримёрке нашёл. И сразу: - Я не идиот, окей? Хуйня дико странная, и я бы не поверил, если бы мне кто сказал. Но правда в том, что Анакондаз без тебя - нихуя. А ещё: - Я без тебя - нихуя. И я обещаю попробовать. Артём наклоняется низко, ладонь его - с плеча на затылок, и целует в уголок губ, носом к небритой щеке. Что сделал Хорев - снял заклятие. Впервые за долгое время Сеге кажется, что дышать становится легче. Они отыгрывают выступление до конца, вызывают себе по такси и молчат всю дорогу от клуба.