Лучше бы вы сдохли

Матильда держит в своих тоненьких, детских руках пистолет, подаренный Леоном. Держит крепко. Не по-детски. Не улыбается. Лишь смотрит угрюмо. Смотрит пристально, будто прицеливаясь. Её руки не дрожат. Больше не дрожат. Не то что в тот первый раз, когда она впервые прикоснулась к снайперской винтовке. Тогда он был рядом. Тогда ей хотелось сделать всё идеально. «Вот бы услышать от него хоть какую-нибудь похвалу». Сейчас же она, не боясь, стреляет, не прицеливаясь. Работы для неё нет. Слишком юна. Слишком глупа. Поэтому и расстаться не может. Матильда стоит на своих двоих не совсем крепко, и кажется, всё это совсем не для неё: и оружие в руках, и нелепая вязаная шапка на волосах, и круглые, тёмные очки, прячущие под собой круги под глазами и иногда, совсем иногда, так и не вытекшие одинокие слёзы. Но девочка стоит. Не сдвигается с места. И вновь нажимает на курок. Ей не страшно. Ей больно. Больно от того, что даже так, даже сейчас, в одиночестве, стоя напротив пустой стены, она всё равно слышит его низкий голос: «Стой прямее, не сгибайся, и руки подними повыше». И она машинально выпрямляется, поднимая оружие. И она всё равно чувствует его присутствие. Мимолётное, еле ощутимое. Но всё же присутствие. И от этого больно. Невыносимо больно. Она выстреливает вновь. Наугад. Не прицеливаясь. И вновь. И вновь. Совсем не замечая стекающих по щекам солёных слёз. Не её, не для неё. Без него всё не так. Больно. Невыносимо больно. Тяжело. Она не замечает того момента, когда заканчиваются патроны. Всё стоит и стоит на месте, отчаянно нажимая на курок, а после опуская уставшие тоненькие руки. И пистолет медленно выпадает из её рук на сухую землю. И она сама медленно падает туда же. Колени тотчас раздираются о грубые ветви и камни. Кровь. Такая привычная. Матильда закрывает глаза, надеясь, что не увидит, боже, не увидит перед собой изувеченное, истекающее кровью тело Леона. Не может. До сих пор не смирилась. Это неправильно. Она не может. Не хочет. Верит до сих пор, что всё это сон. Что это неправда. Что вот, завтра они снова будут вместе. В тот день она потеряла нечто большее, чем просто друга. Матильда вытирает слёзы тыльной стороной ладони, пытаясь игнорировать капли засохшей крови на пальцах. Вытирает и приподнимается на чуть дрожащих ногах. И думает, пытаясь унять бешено стучащее сердце: «Мой брат… никогда… не плакал». Но это ничуть не помогает. Даже мысль о потере брата теперь не отвлекает от воспоминаний о Леоне. Его потерять было гораздо, гораздо больнее. Матильда сжимает ткань платья на груди, где-то в районе сердца. Она точно не знает, что там, но почему-то именно это теперь беспрерывно болит. Как будто где-то что-то стало пусто. Матильда не понимает. Или не хочет понимать. Она поднимается и отряхивает платье от прилипшей к нему листвы. На глаза до сих пор наворачиваются слёзы, но Матильда упорно старается их игнорировать. «Она сильная». Она поворачивается спиной к стене. Не может спокойно смотреть на кривую надпись: «Леон». Надпись, «выписанную» точными попаданиями из последнего подарка её одинокого убийцы.