Кеды в цветочек

Дорога… Когда Миха еще только выбирался из Москвы, то дергался, думал о делах, о Маринке, с которой разругался, похоже, вдрызг. А потом… Потом позади осталось все. Включая сильно занятого владельца небольшой, но преуспевающей компании Михаила Ивановича Соловьева. Теперь на дороге был только он — Миха: Хомо сапиенс, мужчина, тридцати восьми полных лет, неженатый, хотя и неожиданно, еще в раннестуденческом возрасте, ставший отцом теперь уже взрослой дочери. Шатен. Глаза серые. Характер нордический. Морда, если за ее выражением не следить специально, кирпичом. Мда. Пока Миха выпутывался из переплетения местных стежек-дорожек, которыми долбаный навигатор повел его в сторону нужной трассы, моросило, и появились даже мысли о том, чтобы остановиться и надеть дождевик. Но было лень. А потом, когда он наконец-то вырулил на широкое и ровное Минское шоссе, облака вдруг каким-то чудом разошлись, выглянуло солнышко, дорога начала подсыхать… Хороший знак? Миха постановил думать именно так. В последнее время настроение было странным. Хотелось подняться на последний этаж, раскинуть руки и кричать, ловя ветер грудью. Хотелось бросить все и наняться матросом на какой-нибудь траулер в Находке. Хотелось выкрутить ручку газа до упора и бросить моц на встречку перед тяжелым грузовиком… Ну просто чтобы узнать, какими будут ощущения, когда последует удар, а после наступит боль и тьма… Почему? Да хуй знает почему! Потому что как-то все надоело! Потому что жизнь была пустой, несмотря на каждодневную заполненность работой, общением с друзьями, «отношеньками» с не сильно интересными, а потому очень нечастыми любовницами и чтением куда более интересных и частых книг… Денег хватало с лихвой. Здоровье, несмотря на то, что следить за ним как-то особо придирчиво было некогда (максимум — утренняя зарядка), пока еще было молодецким — память об увлечении восточными единоборствами и годах службы в спецуре… Все было хорошо! Тогда что за лютая хуйня в голове?! Что за желание подергать черта за хвост?! Пресловутый кризис среднего возраста? Миха отдавал себе отчет, что многие, выслушав это его нытье, или пальцем у виска бы покрутили, или и вовсе в рожу дали, если б допрыгнули. Ибо зажрался! У других — вон. И они ничего. А у тебя — эва как! А ты вон чего… Блядь. На байкерский фестиваль в белорусский Брест Миха решился поехать как раз из-за этого своего настроения. По той же причине было принято и еще одно чудо-решение: он вдруг надумал попробовать себя в роли настоящего «лютого байкера» и на ночевку остановиться не в гостинице, а в самóм фестивальном палаточном «таборе» — на территории пионерского лагеря, который раз в году, до начала детских смен, отдавали на разгром и поругание байкерской общественности. Съезжались сюда из кучи разных стран. Сотни людей перлись за тысячи километров, чтобы оттянуться, сменить обстановку, встретиться со старыми друзьями-байкерами, послушать концерт и, понятно, хорошенько выпить. А потому палаточный лагерь был многолюден и многошумен. В том числе и ночью. Миха это отлично знал. И все же вот, решился. Просто потому, что альтернативой было — «на встречку под грузовик». Изначально планировалось, что поедет Миха в компании давних приятелей, звавших его в Брест уже не первый раз. Все это время Миха от них отмахивался, ссылаясь на занятость, но тут вдруг в последний момент собрался. А эти засранцы взяли и один за другим отказались. Бывает. Что поделать? Отступаться было как-то не по-пацански, и Миха все-таки поехал один. Дорога оказалась отличной. Границу он миновал, практически не притормаживая. Какой-то парень в форме — то ли погранец, то ли таможенник — только рукой энергично замахал: мол, давай-давай, не задерживай меня, что с тебя взять-то, с двухколесного? Ну, Миха и дал! Только мотор взревел, и ветер в забрало шлема ударил! Пионерлагерь «Орленок» (или «Арленак», как было написано на указателе чистым белорусским языком) располагался справа от трассы Москва-Брест, не доезжая города километров тридцать. Миха свернул и, порыкивая мотором, двинулся по узкой лесной дороге, вдоль каких-то других лагерей и кучи посматривавших на него без особого интереса гаишников. На полянке перед въездом на территорию «Орленка» было запарковано несколько десятков мотоциклов, ходили люди в байкерской амуниции, а между ними сновали еще и всякие удивительные девицы. Миха с изумлением уставился на одну: была она почему-то в боевом раскрасе натуральной «индейки» и даже с перьями на голове. А кроме того в шортиках, оставлявших открытой половину ее модно-тощей задницы, и на каблучищах, которые вязли в песчаной лесной почве, из-за чего двигалась дева сия странной инвалидной походкой, периодически громко матерясь. В деревянном вагончике, в который Миху направил первый же встречный, продавались картонные бейджики и цветные браслетики, которые закреплялись участникам феста на руку. Они-то, как понял Миха, и были основным пропуском на территорию лагеря — как в каком-нибудь Египте или Турции в отель. Правда, «ол инклюзив» здесь, в «Арленке» (или все-таки «Орленке»?) не предполагался от слова «совсем». С другой стороны, за малую плату Миха получил парковку и место для ночевки на вполне себе охраняемой территории. Оставался, правда, вопрос: от кого байкеров надо было охранять? Скорее, уж близлежащие городки и деревни требовалось оберегать с привлечением сил милиции и армии от них самих. Несмотря на стремление быть «лютым» и «настоящим», место для палатки Миха присмотрел у самого забора, подальше от всей тусы и, главное, от сцены, с которой уже грохотала музыка. И так, чтобы было не сильно далеко от характерных синих кабинок формата «туалет типа сортир». Палатка была чужой, но такой простой в употреблении, что Миха с ней почти и не возился. Остальное и вовсе не заняло времени: накачать матрас, постелить простыню и кинуть поверх нее подушку и одеяло. Спальник Миха с самого начала презрел и привез с собой нормальные постельные принадлежности — благо три больших кофра, закрепленные на его совсем не легком мотоцикле, сделать это позволяли. Палатку же он, не мудрствуя, разместил на заднем, пассажирском сиденье и притянул резинками с крючками. Там же устроился рюкзак со сменным бельем и всякими нужными мелочами. Его Миха после того, как временное жилище было обустроено, тоже закинул внутрь поверх одеяла, решив, что по поводу трусóв, носков и футболок можно не беспокоиться — не упрут. Ну и вот! Осмотрев все и оставшись увиденным довольным — хоть с тыла да прикрыт его «стан» от «врагов» невысоким железным забором, — Миха охлопал себя, убеждаясь, что кошелек с собой, и отправился к центру цивилизации. К палаткам, где продавался пивас и не столь важная для настоящих «лютых» байкеров жратва. Есть пока не хотелось — Миха перехватил пару хот-догов на последней заправке, — так что, купив полулитровый пластиковый стакан какого-то местного, белорусского пива, он отправился бродить по лагерю. Народу было много. Собственно, это стало ясно, еще когда Миха место для ночевки искал. Да и причины были понятны — большинство приехало еще вчера, чтобы захватить плацдарм, а после защищать его от всех, кроме своих. Некоторые компании впечатляли многолюдностью. Другие были вполне кулуарными. Но все оказались веселыми и благорасположенными: люди с удовольствием вступали в разговор, рассказывали о себе, спрашивали в ответ, хвастались своими железными конями, интересовались Михиным. Следом за первым стаканчиком пиваса последовал их целый перелетно-туалетный клин. Впрочем, Миха старался не переусердствовать — на завтра намечалась главная часть шоу. Ею должен был стать проход байкерской колонны по улицам Бреста. А перед этим — придирчивый тест на алкоголь, который, как рассказывали Михе его друзья-отступники, неизменно проводился белорусскими гаишниками. Да и как иначе выпускать из лагеря такую свору безбашенных полудурков на мотоциклах? Решалось это просто — к лагерю подгонялась передвижная мед-лаборатория. А тех, кто в километровой очереди на проверку решил не стоять, выцепляли чуть дальше, на лесной дороге. Проверяли документы, а под этим соусом придирчиво обнюхивали. Михе все эти оргмеры нравились. Он вообще любил взвешенный и продуманный подход к делам, связанным с безопасностью. Как-никак именно ею, родимой, и занимался, считай, всю жизнь. Сначала на госслужбе, после ухода — в бизнесе. Немного послушав концерт, Миха очень быстро понял, что радость эта не для него — от басов аж в животе что-то тряслось, взбалтывая пиво. Да и толпа вокруг напрягала: адреналин и тестостерон, подпитанные алкоголем, зашкаливали, даже как-то давили. Так что Миха допил свое очередное пиво и собрался идти спать. Перед тем как свернуть к палатке, подсвечивая себе телефоном, зашел в одну из туалетных кабинок. Точнее, в первую только сунулся, но там уже кто-то ссал — только волосатая жопа в свете фонарика мелькнула. — Закрываться надо, — недовольно буркнул Миха, но «жопа» не отреагировала, и даже струя с ритма не сбилась — как журчала, так и продолжила. Во второй кабинке было жидко насрано рядом с «очком». Миха выматерился и шагнул к третьей. Там все было более или менее. И даже туалетная бумага каким-то чудом имелась. Миха расчехлился и, пока отливал, думал о каком-то забавном, даже детском несоответствии между тем, что творилось там, у сцены, и здесь, в сортирах. Глянешь — все такие крутые, взрослые, «лютые», блядь, а посрать так, чтобы в дырку, а не рядом, не могут. Да и убрать за собой не способны. Уроды, прости господи… Постель в палатке противно отсырела, но Миха героически разделся и нырнул под одеяло. Со стороны сцены по-прежнему адски бухало, но пива в организме было вполне достаточно, чтобы усталость взяла свое. Угревшись, Миха действительно заснул. И замечательно дрых бы до самого утра, если бы ему дали. Но нет в мире счастья! Разбудил его какой-то дебилоид, который зацепился за растяжку палатки, едва ее не свалив, грохнулся, глухо выматерился, а после вдруг грянул песню и, с трудом поднявшись, отправился дальше, спотыкаясь и выслушивая вослед экспрессивные матерные рулады тех, кого он тоже разбудил. Ну и все! Больше Миха так и не заснул. Стала слишком сильно мешать музыка, причем не только со стороны сцены, но и оттуда, где собрались отдельные байкерские компашки: у каждого мангала стояла своя колонка, из которой ревела своя музыка. Но апогеем стало другое: кто-то, решив, что шума мало, а колонка в недостаточной степени передает ритм, завел, кажется, прямо над головой у Михи мотоцикл, чтобы ручкой газа «играть музыку», подрыкивая в такт бумбоксу. Пиздец. Миха уже собрался идти бить морды, но сдержал себя — был как раз тот самый случай, когда «всех не перевешаете». Так что дальше он просто лежал и старался беситься как-то поменьше и без последствий для себя и окружения. Ну и думал предсказуемое: «Чтоб я, да еще хоть раз! Нет! Только гостиница, только нормальная кровать, нормальный (чистый!) сортир и тишина, блядь!» «Лютые» байкеры угомонились только утром. Стихли колонки и пьяные песнопения, в «музыкальном» мотоцикле к полному удовлетворению Михи еще раньше что-то то ли отвалилось, то ли просто бензин кончился — в любом случае двигло у него потухло и заводиться снова не пожелало. Мстительно счастливый Миха потерся щекой с отросшей щетиной о подушку и приладился все-таки еще хоть немножко поспать. «Чтоб еще да когда-нибудь…» Перед началом мотопарада на продувку к передвижной медлаборатории предсказуемо стояла очередь в пару сотен человек. Миха подумал-подумал и присоединяться к ним не стал. По ощущениям все было норм, если не считать жестокого недосыпа. Да и действительно пить он вчерась прекратил достаточно рано. Дальнейший план был таким: поучаствовать в колонне — проехаться с толпой «лютых» по перекрытому ради такого дела Бресту, — а после зарулить вместе со всеми на стадион, где организаторы, судя по программке, которую Михе выдали вместе с бейджиком и браслетиком на руку, обещали устроить что-то вроде мотоциклетного шоу-рума. На технику, на которой в Брест народ приперся, глянуть, себя показать. А затем вернуться в лагерь, собрать к ебёной матери палатку и шмотье, найти на Букинге приличный отель и рвануть туда — нормально поесть (не пластиковыми ножом и вилкой с пластиковой же тарелки стремного вида плов!), помыться и завалиться спать до завтрашнего утра. Ну, а «со сранья» — домой, в Московию. Если стартанет часиков в шесть, то ближе к вечеру, в четыре, в пять будет на месте. Тьфу-тьфу, конечно. И… И какой там умник сказал, что если ты хочешь рассмешить бога, начни строить планы? Байкерская колонна должна была формироваться в аэропорту. Не на летном поле, конечно, а на прилегающих дорогах. Да и где еще собрать и хоть как-то организовать несколько тысяч рыл на мотоциклах? Народ здесь, как и в лагере, кучковался. Отдельно вольготно стояли «голдоводы», отдельно — презирающие «пластмассу» ортодоксальные «хэдэшники» или «вулканологи»*, но чаще просто молодежные или вполне себе разновозрастные компании, объединенные не маркой мотоцикла, а членством в том или ином клубе. Миха поржал над огромным знаменем с надписью «Ночные хряки»**, показал большой палец бодрой девахе, к моцу которой сей штандарт и был приторочен, но проехал мимо и просто встал в хвост колонны в ожидании, когда она двинется. Процесс оказался небыстрым. После Михи набралась еще целая куча припоздавшего народу. Ожидание стало перерастать из просто надоевшего в утомительное, хоть Миха на своем здоровенном «круизере»*** и устроился с удобством, улегшись спиной на оба сиденья и задрав длинные ноги на руль. Но тут вдруг люд вокруг загомонил, зашевелился, принялся надевать шлемы и перчатки и заводить технику. Миха вздохнул и тоже собрался в путь-дорогу. В такой огромной колонне он не ездил никогда в жизни, и это действительно было прикольно. По обочинам, а после и вдоль улиц стояла куча людей — целые семьи с детьми, которые радостно вопили и махали руками. Миха тоже махал и даже, впав в общее безумие, сигналил клаксоном. А потом… Потом вокруг как-то что-то сдвинулось — то ли байкеры, ехавшие ранее рядом с Михой, отстали, то ли он сам ускорился, то ли просто сработали какие-то непонятные течения внутри колонны, но справа вдруг появился «Гусёк», на котором ехал кто-то в забавных цветных кедах. Миха-то, выезжая на «мотопробег», нацепил на себя все, что положено: и штаны с наколенниками, и куртку с «черепахой», и мотоботы. А этот… или, скорее, эта решила защитить только голову свою забубенную — шлем с темным забралом скрывал лицо и волосы, ниже была белая майка, которую бодро трепал ветер, светлые джинсики в обтяжку и эти самые высокие кеды, за которые Миха взглядом поперву и зацепился. «Гусёк» ехал чуть впереди. Миха тащился следом, облизывая взглядом ладную фигуру. Ноги длинные, плечи прямые, руки… Да хрен его знает, какие. На самом деле даже непонятно — мужские или женские. Прибавив газку, Миха попытался разглядеть сиськи, но то ли водитель мотокобылы под официальным названием БМВ R1200GS (из-за последних двух букв — и «Гусь») был все-таки парнем, то ли женская доля этой отчаянной дурехи была печальна: никаких явственных признаков наличия «форм» не наблюдалось, а неявственные, если они вообще имелись, прятал все тот же ветер, который раздувал майку то так, то этак. Размер ноги, конечно, был совсем не девичьим, но Миха точно знал, что акселерация нынче зашла далеко: его родная дочь, прижитая им от теперь уже бывшей однокурсницы после одноразового перепиха на очередной вечеринке, благополучно носила сороковой и ничуть по этому поводу не комплексовала. Так что нет, не показатель. Как не могли считаться точным гендерным признаком и сами развеселые кеды в цветочек: чего только нынче молодые и не очень парни на себя не надевают прикола для или на полном серьезе. В итоге так Миха и таскался по славному городу Бресту, стараясь не упустить из виду эти самые кедики и их внезапно привлекшую его внимание хозяйку… Или все-таки хозяина? В седле «объект» держался уверенно, ловко маневрировал в колонне на малых скоростях — ногами по асфальту, как многие «лютые» байкеры, не «сопливил», удерживая своего «Гуся» телом… Если бы кто-то спросил Миху, чем этот представитель человечества неопределенного пола привлек его внимание — так, что больше ни на кого после и не смотрелось, — он бы с ответом совершенно точно затруднился и проблеял бы лишь что-то про кедики в цветочек. И про чистенькую беленькую маечку среди толпы на ревущих прямотоках — сплошь в косухах, украшенных «макаронами»**** и нашивками. Словно Красная шапочка в белых гольфиках посреди темного леса с волками… В чем же на самом деле была причина этого внезапно возникшего притяжения? Да хуй знает! Химия, блядь! Или магия. Потому что про божий промысел при позднее организовавшемся «раскладе» Миха, как человек вроде как верующий, говорить бы не рискнул. Хотя кто его знает?.. Короче говоря, что бы там ни было — химия, магия или типичный «бес попутал», — но Миха, как осел за морковкой, увязался за этими самыми кедиками! И даже когда они вместо стадиона рванули, ускоряясь, по прямой, не раздумывая притопил следом — как выяснилось, обратно в «Арленак», блин! За что и был вознагражден знанием: кедики украшали ноги не девицы с проблемным бюстом формата «зеленкой прижигать», а стройного, довольно высокого парня лет двадцати пяти. И… И ничего это для Михи самым поразительным образом не изменило. Интерес (да нет, блядь, не интерес, а прямо-таки тяга какая-то извращенская!) никуда не делся, и Миха по-прежнему не сводил глаз с зацепившего его «объекта». Следил за тем, как тот ест и смеется, переговариваясь с тем или иным человеком, как запускает длинные пальцы в светлую, довольно коротко стриженную шевелюру, как курит, потягивается и думает, щуря такие же, как у самого Михи, обычные серые глаза. Может, Маринка была права, когда по злобе и отчаянности орала в спину «задурившего» по ее мнению Михи: «Пидорас!»? Через пару часов удалось узнать, что парня в кедиках зовут Нильс — так его окликнул один из проходивших мимо. Сначала подумалось, что это прозвище: на «Гусе» — и Нильс. Логично. Но потом стало ясно, что, во-первых, говорит он с явным акцентом (тянет гласные, смягчает многие согласные), а во-вторых, прибалтов на Брестбайкфесте полным-полно. Так что Миха пришел к выводу, что все наоборот: владелец кедиков в цветочек был Нильсом по паспорту и, уже исходя из этого имени, купил «Гуся». Нильс… Мальчик с дудочкой… Но если так, то тогда кто он, Миха, раз его так «приманило»? Крысотун, бля? Нильс тем временем сходил к своему мотику, припаркованному не у палатки, а в ряду других, стоявших вдоль одного из зданий «Орленка» (или все-таки «Арленка»?), и вытащил из кофра профессионального вида фотик. Журналист? Фотограф? Или просто любитель, решивший потратить на свое хобби достаточное количество денег? Гадать можно было сколько угодно, но Миха в любом случае сделать это не успел, потому что Нильс от своего «Гуся» прямым ходом направился к нему, остановился рядом, улыбнулся, а после выдал: — Можно я тебя пофотографирую? Уж больно лицо харáктерное. И глаза волчьи. Светлые очень. Красиво. И Миха «поплыл» от этого спорного комплимента, полученного от постороннего парня, будто девка молодая да ранняя от какого-нибудь «невыполнимого» Тома Круза. Аж в зобу дыханье сперло. Получив разрешение, Нильс действительно некоторое время «щелкал» его, попросив специально не позировать и вообще заниматься своими делами. Миха хмыкнул: главным делом в последние пару-тройку часов для него было как раз наблюдение за своим теперешним фотографом. Потом Нильс предложил прогуляться до Михиного байка и запечатлеться уже на его фоне. Миха и тут согласился, тем более что моц его был припаркован рядом — к палатке он ведь так и не поехал, боясь потерять из виду кедики в цветочек. — Ух ты! Аппарат! Только кофры всё портят, — облизывая взглядом Михин моц, сказал Нильс и защелкал фотиком. — На дальняк да еще и с перспективой ночевки дикарем без них никак, — откликнулся Миха, который тоже считал, что кофры жестоко коверкают стремительную линию его двухколесной «любимки». Нильс кивнул, они разговорились, зацепились, увлеклись… В итоге о том, что в планах было съебаться из этого чертова лагеря в какое-нибудь цивильное место, Миха вспомнил только когда наступила ночь, а на долбаной сцене опять заскакали какие-то типы с гитарами. Нильс оказался веселым, разговорчивым и на многое в жизни смотрел под тем же углом, что и сам Миха: болел за ту же хоккейную команду, слушал ту же музыку, пил то же пиво, да и вообще увлекался многим из того, что было ценным и в Михиной жизни. А еще вдруг стало понятно, что акцент Нильса дико возбуждает. Особенно то, как он произносит некоторые слова. Например, Михино имя: Мииха. С очень мягким, каким-то неуверенным «х» и длинным, ласкающим «и». Если бы Нильс был девушкой, Миха совершенно точно знал бы, что надо делать дальше: хватать и тащить. В палатку. А если девица оказалась бы «с претензией» — все-таки в гостиницу. А как поступить с парнем? Ведь и намекнуть на что-то вроде того, что совершенно неожиданно стало вариться в беспутной Михиной голове, и то стрёмно было. Промудив достаточно долго, Миха психанул и, воспользовавшись тем, что Нильса кто-то окликнул и тот двинул к большой развеселой компашке ближе к сцене, поднялся и ушел. И, наверно, все бы на этом и закончилось. Миха, опять прокрутившись полночи на сыром белье в окружении нестерпимо громких звуков, встал бы ни свет ни заря и стартанул в сторону Москвы. А потом и весь «цыганский табор» байкфеста потянулся бы по родным городам и весям. Следующий день был последним фестивальным, и в программке значился подъем в девять утра и в одиннадцать — массовый исход. Но! Как всегда, в рукаве у Господа бога нашего имелся даже не туз, а непобедимый Джокер: выпитый за день квас, который позднее, когда Миха понял, что уже никуда сегодня не поедет, сменился пивом, запросился наружу. Пришлось натягивать штаны и мотоботы и, спотыкаясь в смутной тьме, освещаемой редкими костерками и прыгающим светом со стороны сцены, шагать по направлению к сдвоенному ряду синеньких переносных сортиров. И ведь действительно словно кто за руку привел в нужное место и в правильное время! На уже почти совсем затеявшуюся драку Миха поначалу внимание решил не обращать — умный человек в чужие пьяные разборки не полезет никогда. Поэтому он просто свернул в ближайшую кабинку и запер за собой дверь. Расчехлил штаны, отлил, чувствуя полный кайфец от столь простого действа, и вдруг… Акцент! Там был Нильс! И, судя по всему, бить собрались именно его! Из кабинки Миха вывалился, на ходу упихивая «добро» в штаны и торопливо застегивая их, и сразу вписался в разборку бодрым офицерским: — А ну! Что, блядь, у нас тут за еб твою мать? — Лабуса больно наглого жизни учим, — сообщил кто-то с придыханием, и Миха, далее не вдаваясь, саданул кулаком в сторону голоса. Ну и понеслась душа в рай. — Да ты… Что, блядь?.. Ах ты сука! Ууу… Ребята, наших бьюуу… — Поздняк метаться. Уже всё — побили, — сообщил ворчливо Миха и осмотрел «поле сражения». На ногах остался только Нильс — чуть в стороне белела майка и светловолосая голова. Четверо его обидчиков скреблись где-то «в партере», кашляя, глухо матерясь и подвывая. Удовлетворенный увиденным Миха проследовал к Нильсу, кажется, наступив при этом кому-то на пальцы (внизу хрустнуло и взвыло еще громче), ухватил его за плечо и повел прочь — в сторону своей палатки. — Что это было? Нильс в ответ неожиданно хихикнул и быстро заговорил на своем — Миха ни слова, понятно, не понял. — Да ты пьяный, что ли? Когда нализаться-то успел? — Мииха… — Вот, блядь! Миха запихал как показалось совершенно нулёвого (и правда — когда только успел?) Нильса внутрь парусинового шалаша, на большой матрас, занимавший все пространство внутри. Тот не сопротивлялся, сам полез с удовольствием, как только понял, чего от него хотят. Миха в последний момент ухватил его за щиколотку и дернул назад, чтобы снять обувь. К тому моменту, как он закончил расшнуровывать и стягивать с Нильса его цветастые кеды, тот, кажется, уже отрубился — лежал и только сопел, иногда громко вздыхая. Но когда Миха сам полез в палатку, чтобы припасть к своей походной подушке, Нильс вдруг зашевелился, подтянулся выше, извернулся, прижался, задышал куда-то прямо в Михину голую грудь между сосками — влажно и горячо… И пиздец! Миху таки накрыло. Очень хотелось списать все на адреналиновый выброс — результат недавней драки, но совесть врать себе не позволяла, нашептывая: «Да хуй тебе, Михаил Иванович, жри как есть! Придется смириться, что у тебя встало на мужика!» Тело под неловкими пальцами было горячим, сухощавым и каким-то жестким. Непривычным. Руки раз за разом проходились по груди Нильса и ни черта там не захватывали. Зато половинки ягодиц легли в ладони как родные. Остатками разума Миха припомнил, что в бумажнике был припасен «на всякий случай» презик. Правда, не для анала, обычный, но ведь и смазки никакой, на которую мог бы плохо среагировать латекс, и в помине не было. Мысли в башке стали странными: от какой-то дичи дикой, до вполне разумных и даже обоснованных соображений про эту самую смазку… Но отчетливей всего думалось такое: «А ведь не случайно, видать, с девками именно что в зад трахаться нравилось. Был, был, звоночек, да не услыхал его никто». Миха повернул Нильса к себе спиной, прогнул удобно, пристроился, предварительно обслюнявив и себя, и «место приложения сил», надавил, вталкивая в жаркое отверстие головку, обнял, опять по инерции попытавшись найти женственные округлости там, где их отроду не было… И тут Нильс цапнул Миху за руку и потянул ее вниз, приложив к своему крепко стоящему члену и уже подобравшимся, готовым расстаться с содержимым яичкам. Блядь! Миху как током прошибло от столь ясного подтверждения: под ним такой же самец, как и он сам. Но от этого возбуждение поразительным образом стало лишь еще крепче — до звона в ушах и утробного рыка где-то глубоко в глотке. Миха долбился в тело Нильса, впивался зубами ему в плечи, гонял ладонь по чужому члену, словно по своему — в такт своим же движениям, — и с наслаждением чувствовал, что ему отвечают, что партнеру все происходящее нравится до дрожи, сладких спазмов и стонущего сладкого «Мииихааа». Утром, едва проснувшись и пока не рискуя раскрывать глаза и шевелиться, Миха стал мучительно соображать, как быть дальше. Да что там: как жить дальше с учетом всего произошедшего. Событие-то из числа тех, про которые разные умники говорят так: реперная точка. Пока не поворотная, нет. Именно что реперная — опорная, контрольная, позволяющая измерять состояние и основывать на себе график дальнейшей жизни. Вчера Миха даже не по пьяни, на что можно было многое списать, а вполне себе по трезвяку возжелал, а после трахнул мужика. Мужика, которому вот прямо сейчас, через какое-то количество секунд или минут (если Нильс все еще спит) придется смотреть в глаза, говорить какие-то слова… Сделать вид, что все окнорм, ничего необычного, поблагодарить и проститься: «Было круто, при случае обязательно повторим»? Или… Или как? Что-то маленькое и робкое корчилось внутри от одной только мысли о разговоре в подобном ключе, но Миха — такой большой и сильный — эту шебуршучую мелочь тут же геройски победил: «Да, так будет разумно и дальновидно!» В конце концов, у Михи имеется взрослая дочь, отношения с которой и так по понятным причинам не сахарные. Что она подумает об отце, если выяснится, что он ко всему еще и с мужиками спит? Спит, сука, и получает от этого такое невъебенное удовольствие, что и не вспомнить, было ли когда-то раньше что-то столь же крышесносное! Нет. Повториться такое действительно не должно! Приняв это непростое решение, Миха открыл глаза… и обнаружил, что в палатке один. Нильс ушел. Когда? Да хуй его знает когда! Главное, что и следочка не осталось. Позднее, после того как Миха с независимым видом, изображая полную незаинтересованность, обошел лагерь в поисках Нильса или хотя бы его верного «Гуся», а затем, ничего не найдя, вернулся, чтобы паковаться, он ни в постели, ни рядом с матрасом, ни возле палатки даже презерватива, им же самим и использованного, и то не нашел. О как! Москва встретила тут же навалившимися делами и мерзопакостной погодой, из-за которой байк пришлось оставить в гараже и пересесть на машину. Настроение было говенным настолько, что сотрудники от Михи… Да хуй там! Уже не от Михи, а от Михаила Ивановича, господина Соловьева — говнюка и самодура! Короче, они от него так и жались к стенам, прятались за мониторами и скрывались в туалетных кабинках. Зато давно висевший без движения договор был подписан в рекордные сроки — Миха всего лишь съездил к этим дерьмоедам хитрожопым в офис и провел давно ими откладывавшиеся переговоры. Добровольно-принудительно и с прекрасным результатом. Радости это, впрочем, тоже не принесло — так, краткий миг удовлетворения. Маринка, было сунувшаяся мириться, получила решительный «от ворот поворот» и свалила в дальние дали, заливаясь слезами и матерными руладами. Миха остался один — ощипанным, слегка поцарапанным, но не побежденным. Впрочем, ненадолго. Были каникулы, и столицу с ежегодным дружественным визитом посетила Васька. Она же Василиса Михайловна Забалуева — единокровная доченька и единственная продолжательница рода, впрочем уже сейчас, еще до замужества, носившая не Михину, а совсем другую фамилию — отличного мужика, который Ваську вырастил и воспитал, и которого она, в отличие от Михи, называла папой. Родной же отец для нее так и остался со статусом «Миша». И еще благодарен был, что такого добиться удалось взамен изначального издевательски-злобного «МихалИваныча». Впрочем, совсем все плохо шло, пока Васька мелкой была, ухудшилось до почти полного разрыва в ее подростковые годы и вдруг наладилось, когда дочь повзрослела. Поняла, что ли, что жизнь — штука непростая, а черного и белого в ней нет от слова «совсем»? Все сплошь серое разных оттенков… Иногда, правда, вспыхивает цветным, так мы сами умудряемся цвет этот затушить, отретушировать, замазать… Сучьи кеды в яркий синенький цветочек! Миха работал как вол, старался как можно больше времени проводить с дочерью, познакомил ее с друзьями, среди которых были ребята очень интересные и толковые… Как выяснилось — на свою дурную голову. После днюхи одного из лучших Михиных друзей, которую посетила и Васька, дочь вцепилась в него натуральным клещом: — Все хором говорят, что ты стал на себя не похож. И все из-за этой твоей Маринки. Ну, хочешь, я с этой дурой съезжу поговорю? Сказать, что Миха обалдел — значило не сказать ничего. Он попытался отбояриться, прикладывая руки к груди и заверяя, что все с ним в норме и кто-кто, а уж Маринка здесь и вовсе совершенно ни при чем. Васька не поверила и таки собралась ехать. Только представив себе, что из этого может выйти (и так еле избавился!), Миха впал в крайнюю степень ужаса: божился, грозился, а после разве что не умолял. Васька, почуяв поживу, начала его откровенно шантажировать и таки добилась своего: Миха сознался, что да, влюбился. Встретил кое-кого на байкерском слете и теперь все время не в своей тарелке. Естественно о гендерной принадлежности своей неожиданной зазнобы молчал, а в остальном открылся, выплеснулся в разговорах. И вроде после как-то даже полегчало: не все ж варить в себе. Васька слушала внимательно, кивала, несколько раз уточнила про марку мотика («Что за «Гусь» такой?»), про номера («Российские или какие-то еще? Российские? Уже неплохо. А регион запомнил?»), про марку фотоаппарата («Какие там хоть буковки были?»), обругала Миху тормозом и ушла к себе в комнату с туманным обещанием: «Поищем». Миха и сам, честно сказать, пытался искать — просмотрел в интернете все видео с Брестбайкфеста, все выложенные народом фотки в надежде найти на них Нильса. Но нет. Тот ни разу и нигде в кадр не попал. Да и не удивительно: самый обычный моц, самый обычный шлем, да и девки в перьях, короткой юбке, чулках с подвязками и на каблуках в качестве «нажопницы» у Нильса не было — одни только кеды в цветочек, не интересные никому, кроме свихнувшегося, похоже, на них Михи. Жизнь — боль. Но Васька была полна оптимизма. Уверяла Миху, что найдет: по его же, Михиным, фотографиям и вычислит — ведь невозможно же, чтобы девушка, нафотографировав парня, с которым после переспала, не выложила бы его фотки в сеть! Ход ее мыслей с одной стороны Михе нравился, как продуктивный и реальный, а с другой дико пугал — а вдруг Васька и правда все найдет, но в качестве автора снимков обнаружится не девушка Нелли (ну, так…), а парень по имени Нильс? Могло получиться… нехорошо. Особенно с учетом тех подробностей, что Миха о своей «зазнобе» и о том, что между ними было, Ваське рассказал… Да и потом Нильс ведь ушел, сбежал. Из Михиной палатки, а после и из лагеря. Почему? Как и Миха стыдился того, что между ними произошло? Или просто не хотел никакого продолжения? Ну, всех этих объяснений, схождений и расхождений… Обязательств, наконец. В точности так, как планировал завершить все и сам Миха, о чем лежал и думал, проснувшись в палатке после «ночи любви»: «Спасибо, было круто, как-нибудь обязательно повторим». Идиотина! Долбак великовозрастный! Ссыкун! Васька ходила хмурой — что-то у нее с поиском не задалось. Но через день-другой она вернулась домой не одна, а с каким-то парнем, который представился Петей. Этот самый Петя (какое-то юное дарование, найденное неугомонной Васькой на просторах «интернетов») оказался вооружен фотиком, очень похожим на тот, что был у Нильса — с хорошим большим объективом и кучей навороченных функций. Миха в этом особо не понимал, но дорогую вещь всегда мог отличить от дешевки. Васька тут же принялась командовать: Миха был усажен так, чтобы создать идеальное, по мнению приведенного ею Пети, освещение, а после общелкан со всех сторон под монотонные команды: голову чуть выше, чуть ниже, посмотрите на меня, влево, вправо. — Нафига? — поинтересовался впавший в раздражение Миха. — Поисковику в помощь, — отрезала Васька и потащила Петю за собой в комнату скидывать фотки на свой ноут. Миха, понятно, потопал следом, обнаружил, что «юное дарование» стоит как-то слишком близко к Ваське и, когда та отвернулась, незамедлительно показал ему кулак. Петя глянул, оценил размеры и молчаливо прижал лапку к сердцу: мол, ни сном ни духом и вообще с самыми серьезными намерениями. Миха не поверил, насупился, но при Ваське развивать тему не стал. Да и вообще следовало поскорее выпиздить этого хмыренка прочь. Еще не хватало, чтобы Васька принялась за свое расследование в его присутствии, и это самое расследование вдруг привело бы прямым путем к Нильсу… В этом смысле все получилось вполне удачно — Петя и сам торопился. Васька о чем-то пококетничала с ним в прихожей, иронично поглядывая на маячившего в дальнем конце коридора Миху, а захлопнув дверь, сразу стала очень деловитой: — Пошли! Если и теперь не сработает… ну… будем искать другие пути. Петька обещал среди своих, на форумах фотоводческих, поспрашивать, кто мог из коллег по цеху тусить на байкерском фесте. А так мне доходчиво объяснили, что проблема с поиском могла быть в качестве фотографий. Те, по которым искала я, — фигня, телефоном деланная. А тут класс иной. Васька двинулась обратно к ноуту, Миха, по-прежнему, с одной стороны, окрыленный надеждой, а с другой — до усрачки перепуганный, последовал за ней и встал за спиной. Васька немного поколдовала, по очереди вставляя свеженькие портреты Михи в предлагаемую поисковым сайтом форму. Сначала он ничего не находил, и Васька только тихо шипела сквозь зубы, раздраженно дергая головой. Миха сунулся ближе — поисковик с присущей искусственным мозгам тупостью под каждой скинутой дочерью фоткой писал: «Предположительно это мужчина». Блядь! «Предположительно»! Миха как-то даже обиделся за себя. И вдруг… — Бинго! — сказала Васька и щелкнула по монитору ухоженным ноготком. — Вот она твоя фоточка. И, кстати, классная. Ты ей совершенно точно понравился, Миш… Эмм… — Спасибо, ты мне очень помогла, Василиса, а теперь я хотел бы сам… — затараторил Миха. — Это ж парень, — смешливо перебила его Васька и, развернувшись от компа, уставилась ему в наверняка ставшую малиновой рожу. — И зовут его совсем не Нелли, а Нильс. Красавчик, кстати. — Вась… — Ты, что же, Миш, в содомский грех впал на старости лет? — Вась, я все объясню! Все совсем не так… — Да ладно, не бзди ты так отчаянно и не суетись! Хоть на настоящего гея посмотрю, а то все только читала… — Я не гей! — возмутился Миха и тут же на отцовском «автопилоте» переключился на другое: — В смысле — читала? Где? Ты, что же, всякую порнуху извращенскую?.. — Миш, мне почти двадцать один год. Я уже взрослая девочка и могу читать все, что хочу. Заканчивай изображать строгого «батю». Очень смешно при этом выглядишь. Что же до «не гей», то… ну… пап, — тут Миха испытал легкий шок, потому что Васька назвала его отцом, пожалуй, впервые в жизни, — правда, не переживай ты так. Я не начну болтать о таком вот, личном. Да и относиться к тебе как-то по-другому не стану, если тебя пугает именно это. Ты это ты. Вне зависимости от того, куда ты предпочитаешь совать свой член… — Василиса! — …или принимать чужой, — и ухом не поведя, закончила дочь, а после, осмотрев Миху с ног до головы и опять задержавшись взглядом на его физиономии («Глаза серые, морда кирпичом, характер нордический, ага!»), цыкнула зубом. — Хотя про «принимать» это вряд ли. Уж больно ты самец для этого и «ну, настоящий полковник». — Тут Васька поднялась, шагнула к Михе и вдруг обняла его, прижавшись щекой к груди. — А ведь настоящий «полковник» и настоящий мужчина — это не тот, кто волосат, вонюч и яро гетеросексуален. Мужественность, знаешь, совсем не так себя проявляет. — Вась… — Короче, садись на мое место и давай, займись уже этим твоим фотографом. Но потом расскажешь, как все у вас закрутилось! И помни: я тебя… — Васька вздохнула, явно на что-то решаясь, а Миха и вовсе забыл, как дышать. — Я тебя люблю, пап. Хоть ты и безответственный, как считает мама. Да к тому же теперь еще и «не гей». — Я тебя тоже люблю, Вась. Ты это знаешь. И… И, кажется, с моей стороны вся эта ситуация с «не гейством» очень непедагогичная, — вздохнул Миха, чувствуя, что в глазах как-то подозрительно щиплет. — Ужас просто, насколько, — откликнулась Васька, похлопала Миху по спине и ушла на кухню, где вскоре зашумел чайник. С монитора на Миху смотрел он сам — фото во весь экран. Волосами играет ветер, во рту травинка, в очень светлых глазах что-то такое, особое, лениво-тягучее… Или даже затягивающее. Так вот каким его увидел Нильс! А что? А очень даже ничего еще: и плечищи по-прежнему ого-го, и даже пузо пока что своевольно круглеть боится. Фотография Михи, по которой Васька все и выискала, обнаружилась в одной из социальных сетей. Ошибки не было — на аватарке хозяина странички стояла не какая-нибудь посторонняя хрень, а изображение самого Нильса. Да и ник не блистал изощренностью — просто имя и фамилия: Нильс Даукантас. Кроме того, здесь же была куча других фоток с Брестбайкфеста — лица людей, мотоциклы, жанровые сценки. Миха сначала просмотрел их, а после, наконец решившись, полез в личную инфу, гадая, есть там что-то полезное или нет. Занятие оказалось очень продуктивным: помимо прочего здесь обнаружилась ссылка на сайт Нильса, где он выкладывал свои более серьезные фото-работы. Тут Миха себя тоже обнаружил, правда кадры были как-то хитро обработаны, и потому, наверно, поисковиком и не искались. Но даже не это было главным. Куда важнее оказалось то, что этот сайт для Нильса был рабочим — через него он принимал заказы на съемку личных портфолио, свадеб и прочих мероприятий. А следовательно, имелся здесь и почтовый адрес — в Выборге, и е-мейл, и даже телефон… От нервов пересохло во рту. Миха сбегал на кухню попить, напоролся на ироничный взгляд Васьки, погрозил ей кулаком и вернулся к компьютеру. Позвонить? Вот просто взять и позвонить? Сказать: «Привет, это я, Миха, помнишь меня?» Или так: «Привет, это я, Миха, почему ты тогда сбежал?» Или: «Привет, это я, Миха, я все время думаю о тебе…» И… И тут он — серьезный мужик почти сорока лет, отец взрослой дочери (заразы такой!), цельный Михаил Иванович, господин свет Соловьев, самец и вообще начальник, — вдруг забздел, как подросток. Словно в первый раз… Черт! Так ведь оно и было в первый раз! В первый, сука, раз! И, судя по тому, как потеют ладони и трясется в животе, точно не последний… Блядь! Короче, звонить Миха так и не решился. И написать что-то личное не смог. Так и сидел мудак-мудаком — печатая, читая, а после все злобно стирая. — А ты ему фотосессию закажи, — посоветовала бесшумно возникшая у Михи за спиной Васька. — А еще лучше сюда, в Москву вызови. У тебя ж в фирме сабантуй намечается — круглая дата со дня образования и все такое. Пообещай гостиницу и дорогу оплатить, наври, что покорен работами… Тем более что они и правда неплохие. — Женщины… — проворчал себе под нос Миха, обдумывая предложение. — Имя вам — коварство! Предложение звучало заманчиво. Нильс окажется на его, Михиной, территории, тепленький, незащищенный, вне привычного окружения… И Миха его прихватит, прижмет, заставит объясниться… А после утащит к себе домой, в свое логово, как медведь в берлогу, и будет там… сосать… Как лапу… Блин! И что за хуйня в голову лезет? Миха опять вскочил, ухватил Ваську за локоток и препроводил из комнаты, после захлопнув у нее перед носом дверь. — А ничего, что это мой ноут и моя комната? — проорала та из коридора. — Ничего, — отрезал Миха и вернулся к столу. Нет. Нельзя со лжи начинать отношения. («Бляяя! Он что, вот так серьезно уже и об «отношениях» с другим мужиком думает?») Надо звонить… Или писать… Твою мать! Да что ж такое-то?! Впереди были выходные. Эта мысль влезла в голову словно ниоткуда, и Миха ее тут же ухватил за хвост. Так. Васька девица действительно взрослая. Вполне одна может у папы погостить. Еще и обрадуется, что свободная хата «на потусить» перепала. До Выборга (Миха пошуршал в интернетах) восемьсот пятьдесят километров — не вопрос за полдня метнуться, если на мотике… И вернуться обратно, если все пойдет не столь гладко, как мечтается… Так и получилось, что ранним субботним утром Миха простился с сонной, но более чем довольной Васькой, сжимавшей в загребущей лапке «взятки и подношения» — денежки на «хорошо провести время и не баловаться». Москва еще была почти пустой, питерская трасса хорошо знакомой, а настроение боевым: прийти, увидеть, победить! В Выборге до этого Миха бывал несколько раз, но всегда проездом — когда в Финку на рыбалку с дружбанами катался. И город всегда ему нравился. Был он бедным, давно не ремонтировавшимся, но живым и, несмотря ни на что, красивым. Европейским, в отличие от той же разухабисто-жирной кабацки-наглой Москвы. Нет, родной город Миха любил, и перемены, которые в нем происходили, ему, как правило, нравились, но все же после московской суеты и многолюдности уют небольших европейских городков «заходил» как-то особенно приятно. В Выборг он, как и планировал, прибыл в середине дня. И только тут подумал об очевидном: суббота! А что как у Нильса выходной и по указанному на сайте адресу Миху ждет только здоровенный амбарный замок? Или наоборот: у Нильса самая свадебно-корпоративно-пьянствующая пахота, а потому все равно — замок? Вот ведь болван! Совсем крышу скривило от всех этих голубых пиздостраданий («Или их правильнее будет называть хуестраданиями?»). Но в любом случае отыгрывать все назад было, прямо скажем, поздновато, а потому Миха решил, что будет разбираться с проблемами уже на месте и по мере их поступления, после чего, сверяясь с укрепленным на руле навигатором, просто взял и отыскал нужный дом. Он оказался небольшим и старым — явно еще довоенной постройки. Первый этаж занимали мелкие конторки и фирмочки, и Миха сразу увидел вывеску-растяжку с надписью «Художественное фото». Амбарного замка на двери не наблюдалось, но и гарантией того, что дверь не заперта куда более традиционным для XXI века способом, это, понятно, служить не могло. Тем более что и «Гусёк» Нильса поблизости не стоял. Миха припарковался, затолкав тяжелый моц к тротуару задним колесом, слез с него, предварительно поставив на подножку, и только собрался снять перчатки и избавиться от шлема, как дверь в «Художественное фото» распахнулась, и из нее совсем не художественно вылетел Нильс собственной персоной — только до боли знакомые кедики в цветочек в воздухе мелькнули, когда парень хлопнулся на мостовую. Миха, ничего не понимая, но нутром чуя неприятности, торопливо зашагал к месту событий. И подоспел вовремя: из дверей следом за Нильсом, который еще только ковырялся, пытаясь подняться, вывалили четверо. И ведь, судя по конфигурации, те самые, что были тогда, в «Орленке»! «Опа!» — подумал Миха, стискивая кулаки, удачно прикрытые мото-перчатками с крепкими вставками на костяшках. Разговаривать или что-то там такое выяснять он не стал: всегда остро не любил, когда кучей на одного, особенно если этот «один» — свой. А потому действовал по рецепту, озвученному гениальным Папановым в «Бриллиантовой руке» — бил аккуратно, но сильно. Итог оказался предсказуем: победа опять осталась за ним, а посрамленные враги ударились в позорное бегство. Миха кинул им вслед слетевшую у кого-то бейсболку и направился к замершему в стороне от места баталии Нильсу, на ходу задирая забрало на шлеме. — Ну? И что за хрень? Или каждая наша встреча должна начинаться тем, чтобы я тебя отбивал у каких-то не в меру активных долбоёбов? Адреналин начисто вытравил из крови смущение, которое преследовало Миху все время пути в Выборг. Если бы не это, сейчас только бы сопли жевал да мямлил, стесняясь Нильсу в глаза взглянуть, а тут — на тебе! Герой, штаны с дырой! — Ты?! — поразился Нильс и вдруг засмеялся. — Я, — согласился Миха, стаскивая шлем с головы. — Или не рад? — Рад, — просто ответил Нильс и развел руками, явно не веря тому, что видел. — Тогда чего сбежал из палатки утром? — Миха сразу решил расставить точки над «i». — Испугался, что услышу от тебя что-то вроде: «Спасибо, все было здорово, как-нибудь обязательно повторим». — Акцент в речи стал сильнее, Нильс явно волновался. — Я бы так не сказал, — решительно соврал Миха. — Значит, я свалял дурака, — склоняя голову к плечу, улыбнулся Нильс. — Потому что… Ну, потому что ты мне понравился. Очень. — И ты мне, — откликнулся Миха и тоже улыбнулся — нервно и оттого наверняка криво. После оба постояли — все так же на расстоянии друг от друга. И Миха в который раз подумал: вот если бы Нильс был девушкой! Если бы все было так просто, Миха бы сейчас совершенно точно шагнул к нему и обнял, а потом еще и поцеловал. И никто слова против бы не сказал, кроме какой-нибудь совсем уже закоренелой поборницы нравов с «халой» на голове. Но Нильс был парнем, и это меняло все. — Что у тебя тут происходит? — Миха махнул рукой в сторону распахнутой двери в «Художественное фото». — Уже ничего. Уже все, что могло, произошло. Нильс, вздохнув, поплелся внутрь. Миха последовал за ним и выматерился, переступив порог: в помещении не осталось ничего целого, было перебито и переломано буквально все: мебель, какие-то то ли декорации, то ли ширмы, наверняка использовавшиеся для съемки, осветительные приборы… Венцом этого локального апокалипсиса стал фотоаппарат на полу — разбитый и, кажется, в дополнение растоптанный ногами. Нильс подобрал его, покрутил, рассматривая, и как-то совершенно беспомощно уронил обратно — видимо, уже было не восстановить. Очень хотелось сказать: «Я куплю тебе другой, еще лучше». Но Нильс был не девушкой или ребенком, а пусть и молодым, но мужчиной. А потому на такое вот предложение наверняка бы жестоко оскорбился. Ну, Миха и не сказал ничего, а просто потянул Нильса за собой на улицу: — Где твой «Гусь»? — Продал, — бледно улыбнулся Нильс. — Я вообще все продал — и моц, и всю экипировку… А до того даже комнату в коммуналке, в которой жил. Но им все мало. — Значит, тут тебя ничего не держит? — переспросил Миха, чувствуя нечто этакое — похожее на то, что у него всякий раз возникало в «прошлой жизни», когда он с парашютом за спиной готовился сделать шаг с борта самолета в огромное «никуда». — Нет, — подтвердил Нильс и глянул иронично-вопросительно. — Будут какие-то неожиданные предложения? — Для кого неожиданные, — проворчал Миха, — а для кого выстраданные и обдуманные так, что «думалка» затупилась. Короче, поехали со мной. Свободная комната есть… Будет, точнее, когда Васька съедет. А пока… — Васька? — выпрямляя спину, уточнил Нильс и как-то сразу отстранился, заледенел. Миха возвел глаза к небесам, поминая бога вселенской глупости, под особым покровительством которого явно пребывал все последнее время. И вот что после такого должен был подумать Нильс? Одного любовника уже списал в утиль, теперь за другим поехал? — Васька — это моя дочь Василиса. Живет не со мной, а с матерью, а ко мне только на студенческие каникулы на пару неделек погостить приезжает из Воронежа. Кстати, это она мне тебя и нашла — через мои фотки, которые ты в интернете выложил. Я-то в этих делах — тупак тупаком. — И что она тебе сказала? — мигом оттаивая и неловко улыбаясь, спросил Нильс. — По поводу моей внезапно вскрывшейся голубизны? — хохотнул Миха и уже в который раз потянул Нильса за собой — в сторону мотоцикла. — Не поверишь — одобрила. Сказала: хоть на живых геев посмотрю, а то все только читаю про них. — А что ей ответил ты? — Что я не гей, — буркнул Миха, заводя моц, — а просто влюбился в цветастые кедики одного случайно встреченного парня. Садись уже. Заедем, купим тебе амуницию и шлем, раз ты своих не имеешь, и вперед, на Москву. И вот только не начинай сейчас что-то вроде: «Я не привык на чужой шее, я не какая-нибудь там содержанка, чтобы задницей торговать…» — Но я и правда… — Так никто и не сомневается! Найдем тебе работу. И денег я тебе на новый фотик дам. В долг. Заработаешь — вернешь. — Неужто моя задница оказалась так плоха, что ты даже и не думаешь предложить мне отработать за все ею? — вздернув светлую бровь, язвительно уточнил Нильс и полез за спину Михе на место «нажопницы». — О твоей заднице мы поговорим чуть позже, — откликнулся тот и тронулся не спеша. — Изучим вопрос с чувством, толком и расстановкой. Углубленно. Нильс помолчал, а после спросил очень серьезно: — Уверен? Он явно говорил о чем-то куда более важном, чем вопрос освоения тонкостей анального секса между двумя половозрелыми самцами, и Миха ответил именно на этот, вроде как не заданный вопрос. Честно. Так, как чувствовал: — Нет. — Мииихааа, — выдохнул Нильс, засмеялся, а после крепко обхватил своего «неуверенного» и совершенно точно неожиданного любовника за талию. Ну, чтобы не свалиться с моца на первом же повороте. А может, и по какой-то другой причине… Миха же улыбнулся счастливо и прибавил газу. Ехал, впитывал близкое соседство за спиной, думал. О том, как все будет дальше, о том, что скажет про Нильса друзьям, о том, как половчее пристроить его к делу, чтобы не куксился… И, конечно, о том, что через некоторое время, немного подготовившись и «прокачав вопрос», нужно будет вернуться в Выборг и, навестив тех ребяток, которым «все было мало», побеседовать с ними и, главное, с их «боссом» поподробнее. Просто для того, чтобы раз и навсегда расставить кое-какие точки уже не над интеллигентным европейским «i», а над конкретным русским «ё», которое, как известно, «моё». «Моё», как эта странная штука жизнь, в которой теперь чудесным образом не осталось места мыслям о встречных грузовиках… «Моё», как Васька, которая сейчас наверняка превращает бог знает во что Михину квартиру, назвав туда кучу знакомцев из «интернетов». И «моё», как еще совсем недавно просто невозможный, а теперь такой необходимый мальчик Нильс с его китайскими кедами в цветочек вместо волшебной дудочки из сказки. Хотя… Тут Миха хмыкнул. Хотя ведь и у этого — реального, а не сказочного Нильса, что сейчас прижимается к Михиной спине, — «дудочка» тоже совершенно точно есть! Такая… вполне себе рабочая. С которой Михе еще предстоит знакомиться и знакомиться…