Лодка

Тоскливо и глухо. Вечность вокруг тебя, вечность и в тебе. И мёртвая тишина, как в склепе. Только изредка поскрипывает отчего-то лёгкий корпус да разносится над… этой водой… крик… этих чаек. Ад это или Чистилище, не знаю – мы давно не верим ни во что, даже в Gott Mit Uns. Ах да, позвольте представиться. Курт Вебер, главный машинист-электрик лодки U-277, нашей старушки. Которая мертва со всем её экипажем. И никак не обретёт покой. Сколько здесь мы провели дней, лет, веков? Есть ли вообще время? Кажется, совсем недавно было это: сороковой год, весенний Киль, яркое солнце, плещет вода о стену мола, покачивая нашу пришвартованную «семёрку». Трубы оркестра, торжественный марш и рукопожатие от «папы» – Дёница для всего экипажа. Так мы уходили в первый поход. Море, бескрайнее море, когда над горизонтом много дней не видно ни одного дыма, а акустик не слышит ничего кроме голосов рыб и собственных шумов лодки. Но вот пришла радиограмма из штаба, обнаружен конвой… координаты… сорок миль от нас. И мы сделали поворот на двадцать три градуса – Английский канал никуда не денется, а пока потренируемся на цели в Северном море, недалеко от наших берегов – и полный вперёд. Оба наших дизеля ревут как оглашенные, сжирая соляр литрами. Команда в предвкушении, хотя мы долго изучали и саму лодку и то, как на ней воевать, всё равно учения и бой – не одно и то же. Надводный ход у «семёрки» восемнадцать узлов, и настигли мы их к вечеру. Не конвой, всего лишь транспортник на пяток тысяч тонн, не более, да какой-то траулер с торчащим в небо «бофорсом». Мы даже не стали тратить на эти корыта торпед, оставив наше главное оружие для более жирных целей, и открыли огонь из палубного орудия. В первые минуты нам удалось ослепить корабль охранения, попав в рубку вторым выстрелом, после чего безнаказанно расстреливали то этот баркас, то транспорт, кладя ему снаряды прямо под левую скулу. Он ещё пытался отвернуть, но подставил корму, и мы не зевали, выбив ему рули, может даже вместе с винтами. После чего попросту безнаказанно расстреливали потерявшее ход британское корыто. Через двадцать минут неспешного хода от места нашего первого боя, сигнальщик доложил, что наблюдал исчезновение силуэта нашего транспорта. Мы все дружно кричали «Хайль» и радовались первой победе. Боже! Пошли нам британский конвой – И охрани Кригсмарине. Потом снова океан, пару раз срочно погружались, когда замечали британские самолёты, немного походили в позиционном положении – редкостная мерзость, когда корпус погружен и над водой торчит лишь рубка, захлёстываемая волнами сильнее, чем на торпедных катерах. Но зато так мы можем нырнуть под воду за десять секунд, в то время как со своего обычного положения лодка уходит целых тридцать. Ещё один транспорт, вооружённый и одинокий – мы не стали, как в прошлый раз, бить артиллерией – даже одно попадание для лодки смертельно, и погрузившись, потренировались в бое торпедами. Командир не удержался и даже не убрал перископ, считая, что его головку трудно заметить среди волн, да ещё с двух миль. Потом он рассказывал нам – ничего особенного, как на полигоне, столб воды выше мачт – одной промахнулись. Через секунды мы услышали глухой удар будто молотами по корпусу, догнал гидравлический удар от взрыва боеголовки. И снова, как в тот раз, экипаж кричал. Вторая победа в первом же походе, а нам до сих пор не встретился ни один эсминец. Полагаться на случайности было никак нельзя, и мы пошли по своему маршруту, к берегами Франции и Ла-Маншу. Больше ничего в том походе не случилось из примечательного, разве что правый мотор стал сильно греться, уже потом в док-камере при вскрытии обнаружили, что один из опорных подшипников почему-то был плохо смазан и едва не рассыпался, пришлось менять и заодно проверить все опорные подшипники обоих моторов, на дизелях, и прочие. Но в целом, лодка оставалась боеготовой. Потом второй поход… третий… Рыцарские кресты, мечи, дубовые листья… до бриллиантов командиру мы не дожили. В одиннадцатом походе нам крупно не повезло. Всё тот же неприветливый Ла-Манш. Уже сорок второй, уже шла далеко не та война, на которой мы начинали боевой путь. Долго рассказывать не буду, все манёвры, выходы в атаку и прочее интересны лишь военно-морским историкам да штабу флотилии. Мы умудрились утопить одной торпедой «Розали», от взрыва на корпусе сдетонировали его погреба. А далее начался ад. Нас заметили, возможно с пролетавшего «свордфиша», но скорее всего с эскорта утопленного нами линкора. И началась охота. Нас и до этого неоднократно загоняли под воду эсминцы, но в те разы удавалось успешно ускользнуть, сейчас же британцы просто взъярились и не отпускали нас. Лодку засыпали глубинками так, что от близких разрывов лопались швы, и вода хлестала отовсюду. Команда не успевала ставить упоры и манжеты. Мы погрузились до двухсот пятидесяти, значительно глубже предела лодки типа «семь», и проделали одну старую уловку, выстрелили с единственного оставшегося рабочим торпедного аппарата «куклой» – кучей старых тряпок и белья, газетами, обломками упоров и соляром в банке, чтобы у британцев наверху, создалось впечатление – разрушен прочный корпус, лодка потоплена. Не помогло, то ли бриты не поверили, то ли в горячке боя машинально продолжили тратить боезапас, но разрывы всё продолжались и продолжались. Затем страшный удар, шипение воздуха, крики, шум – пробоина в шестом отсеке, электромоторном, быстро пребывает вода. Пятый, дизельный, не успел задраиться, упокой их души. Команде едва удалось вовремя задраить люк в него, но вскоре переборка пятого уже трещала и проминалась под страшным давлением. Двадцать пять килограмм на квадратный сантиметр поверхности – не шутки. О судьбе камрадов в затопленных отсеках мы старались не думать. Что ещё более страшно, при разрыве то ли роковой, то ли ещё одной глубинки прямо на корпусе была пробита кормовая цистерна и лодка начала проваливаться вниз, ко дну. На центральном посту нам оставалось лишь молиться да следить, как завороженные, за стрелкой глубиномера. Интересно, когда нас сомнёт вода, на какой глубине лопнет прочный корпус? «Семёрка» хорошая лодка, спасибо верфям в Киле. Её предел сто восемьдесят метров, говорят, что кто-то погружался до двухсот, но думаю, глубже нашей 277-й не нырял ещё никто. Она выдержала и двести пятьдесят и возможно, мы спаслись бы, но та проклятая бомба… и теперь мы падаем, неуправляемо, на дно. Прочный корпус разрушился где-то на трёхстах пятидесяти. Помню лишь как за одно мгновение нас смяло словно банку с консервами. Ещё одна братская могила на дне, которую никто никогда не найдёт. И мы оказались здесь… Глухо ударяет о борт маслянистая тяжелая то ли вода, то ли ещё чего. Чуть покачивается субмарина, тихо скрипит корпус. Неба над головой нет, вместо него непроницаемая чернота, только странный зелено-желтый свет со всех сторон из-за горизонта. И… чайки. Вернее, мы их называем чайками по привычке. Вы видели когда-нибудь дохлую птицу? Скелет с грязными остатками перьев и сухожилий, слепо пялящийся на вас своими глазницами? Увеличьте до размеров альбатроса и запустите в небо, придав этому подобию жизни тоскливый, скрипучий крик. Они никогда не садились ни на воду, ни на ограждение рубки, только изредка пролетали мимо. Больше всего мне хотелось бы услышать пронзительный и немного грустный крик настоящей живой чайки, а не этой твари. Какими смехотворными кажутся все желания и мечты из той жизни. Сейчас я всё отдал бы за один звук. Крик чайки… Тоскливо. Ржавый, словно пролежавший на дне не одно десятилетие, корпус, но целый, словно не было тех попаданий. Мы на поверхности, но что с того? Лодка мертва, мертва, мертва. Дизели встали, в их многотонных железных глыбах нет ни капли соляра и масла. Молчат компрессоры, насосы, вентиляторы… Их уже нечем питать, аккумуляторы давно высохли. Да и запитывать от батарей уже нечего, и радиостанция, и оборудование гидроакустика полностью бесполезны. Хотя как-то работают, невзирая на отсутствие электричества. Наш радист едва не сошёл с ума, когда увидел – обычный гражданский радиоприёмник, без батарей и подключения к бортовой сети работает. Подсвечивается шкала, потрескивает динамик. То же и с радиостанцией, и со звукоподводным оборудованием акустика. Электричества не было и нет, но они работают. Мы здесь одни. Или нет? Радист даже не пытается слушать эфир, радиоволны молчат, во всех диапазонах лишь слабый треск статики. Мы в первые дни и недели пробовали передавать радиограммы, в никуда, и к удивлению, быстро получили ответ… а затем ещё ответ, и ещё… на третий раз мы поняли, что принимаем свою же радиограмму, мечущуюся в эфире словно в закрытом баке. Отголоски нашего первого и последнего послания мы слышали ещё не один месяц, пока, как и до нас, в мире электромагнитных колебаний не воцарилась тишина. В «воде» чуть иначе. Акустик хоть и вслушивается изредка в шумы тягучего моря смерти, но кроме неясных плесков и рокота ничего не слышал. Хотя, что-то в этом подобии воды точно есть. Мы видели пару раз, как в нескольких кабельтовых от лодки что-то чёрное выныривало и тут же пряталось. Оставляя после себя лишь расходящиеся и быстро затухающие круги волн. Что это или кто, мы не знаем. Мы до сих пор даже не пытались прикоснуться к этой маслянистой жиже вместо воды, словно чего-то опасаясь. Чего только? Сейчас моя вахта. Да, мы так и не отказались от привычного распорядка, мы до сих пор несём обычную службу. Три смены, одна спит, другая работает по лодке, третья на боевых постах. У давно нерабочих механизмов и приборов. Это скучно, так невыносимо тоскливо и скучно сидеть у своего распределительного щита, что не работает и не заработает никогда. Как мы проводим время? Моторист с собой прихватил губную гармонь, но играл он на ней всего один раз. Её скрипучие звуки только раздражали, напоминая крики… этих. У нас была шахматная доска и мы до сих пор проводим еженедельные турниры меж отсеков. Все книги давно зачитаны и перечитаны до дыр. Больше никаких развлечений попросту нет. Тягучая жизнь, лучше смерть в бою, под вражескими глубинками или торпедами, чем вот такая и не смерть и не жизнь. Ну вот. Ещё один протяжный крик отзывается в душе болью, если, конечно, у нас остались души. Если мы оказались после смерти не в Аду, не в Раю, а в этом странном месте. В Чистилище. И похоже, что нас здесь поджидает вечность. ––––––––––––– Примечания. О глубине. Реальная фрицевская лодка U-331, при уходе от очень злых кораблей сопровождения утопленного ей линкора «Бархем», погрузилась на 260 метров, и это при предельной глубине для лодки типа «семь» в указанные в тексте 180 метров. Поседели ли головы и командира, и экипажа от такого номера, история умалчивает (Хотя читал про версию, что глубиномер врал и реальная глубина была меньшей). Во всемирно известном фильме «Das Boot» точно такая же «семёрка» ухитрилась погрузиться аж на 280 метров, но в биографии реальной U-96 я так и не смог найти глубину её погружения на дно Гибралтара в том самом седьмом походе. Полагаю, она была меньше 260 метров, иначе такой факт точно бы указали. Так что прочный корпус «семёрки» действительно позволял без катастрофических последствий погружаться куда глубже чем допустимо. Что до U-277 то этот номер, взятый с «потолка» соответствует «семёрке», но её судьба и история совершенно иные. Да и корабль Его Величества «Розали» также никогда не существовал. Однако этот текст – не военно-историческая повесть, а всего лишь художественная, поэтому искать подходящий под описание U-Boot не стал.