Соло на гитаре

— Крутая гитара, чел. А ты не говорил, что играешь. Можно глянуть?  — Ну, я не очень умею, — Сал тихо откашливается и снимает инструмент со стены. Если быть честным самим с собой — гитара с самого переезда не спускалась оттуда, и накопила прилично пыли. Парень тихо чихает, отшатываясь, так что Ларри подхватывает и гитару, и его.  — Можно попробовать?  — Да, не вопрос… — Фишер пододвигает поближе маленький домашний усилитель, лишая паучка удобного дома между усилком и стеной. Джонсон, вооружившись тряпочкой для пыли, проходится по гитаре, после настраивает струны. Салли, устроившись в кресле напротив, наблюдает за этим единственным глазом с несказанным интересом. Они с Ларри полгода встречаются — началось всё с той жуткой ситуации, в которой от них могло не остаться ничего. «Я люблю тебя, чувак» — вот что Ларри тогда сказал. И они бы благополучно про это забыли. Наверное. Возможно. Но не в этой жизни. Потому что это было словно точкой невозврата — Салли начал замечать, что у его друга какие-то особенные улыбки, особенные шутки, особенные мысли. Джонсон же научился читать настроение друга по интонациям и взгляду единственного живого глаза. «Сними протез» — было ещё одной неожиданной просьбой. Сал не был готов к тому, как уже-не-друг-но-ещё-не-парень воспримет его лицо… Но «Вау. Да ты крут» было явно последним, что он мог представить. Полгода считаться парой, не скрываться сперва от матери Ларри, а потом и от отца Салли, но при этом ни разу не зависать в комнате Фишера — это было странно. Сал не хотел напрягать отца, отвлекать его от работы шумом и громкой музыкой. Поэтому они здесь, в его комнате, только потому, что у отца ночная смена.  — Ну, я готов. Слушай, детка, — Джонсон с видом заправского рокера улыбается и подмигивает своему единственному зрителю. И — сразу с места в карьер — играет гитарное соло. Очень в стиле «Смысловой Фальсификации», но в то же время своё, такое, которое отражало внутренний мир Ларри. Пальцы скользят по грифу, словно исполняют какой-то странный танец. Простой чёс усложняется мелкой россыпью флажолетов, нисходящими и восходящими глиссадо, слайдами и ещё какими-то приёмами, о которых Сал только читал тогда, когда хотел научиться играть на гитаре. Ларри заканчивает соло мелодичным тремоло — по сравнению со всем, что было раньше, это будто привет из другой эпохи. Последний аккорд ещё висит в воздухе — а единственный слушатель отбивает ладони в заслуженных гитаристом аплодисментах. Ларри улыбается, а глаза горят азартом и энтузиазмом.  — Забойный звук, Сал. Очень крутая гитара.  — Можешь играть, сколько хочешь, — Фишер легонько улыбается под маской. — У тебя круто получается. Почти как «Смысловая Фальсификация».  — Ну, до них мне ещё далеко, но… Гляди, что ещё могу, — пальцы вновь танцуют по грифу, на этот раз беря несколько аккордов в стиле фламенко, уже без приёмов и не так бойко, но всё ещё завораживающе.  — Вау. Кажется, я начал понимать безумных фанаток на концертах. Джонсон улыбается, отставляет гитару в сторону и жестом приглашает занять свободное место на кровати. После, не говоря ни слова, снимает с парня протез и распускает хвостики — ему так больше нравится.  — Ты лучше гитары, Сал. Я хотел бы подарить тебе лучшее соло… Ты же разрешишь остаться на ночь?..  — А Лиза не будет волноваться? — парень спрашивает для приличия, он-то точно знает, что мать Ларри не против. Гитарист в ответ мотает головой, рассыпая по плечам копну непослушных волос, оглаживает обезображенные шрамами щёки и накрывает губы парня своими — не смущаясь рубцов и сухости повреждённой кожи. «Всё хорошо, чувак. Я тебя люблю» — словно говорит Ларри своими действиями. Целует пока ещё терпеливо, гладит шершавыми подушечками пальцев — болезненно-чувствительными после игры — никуда не торопится. Сал отстраняет его аккуратно, но уверенно. Глаз. Нельзя оставлять его на ночь, а после бурного вечера их наверняка вырубит. Ларри отступает, и, пока его любимый разбирается с протезами, расстилает кровать и отодвигает одеяло в сторону, а после скидывает с себя футболку.  — Ven a mi, — голос на полтона ниже, начинает чуть басить, и звучит потрясающе. Как будто три щипка басовых струн. У Салли мурашки по спине. Он щёлкает выключателем, оставляя лишь ночник - неясный, зеленоватый свет.  — И что бы это значило, пламенный испанец? — паренёк возвращается на своё место, улыбаясь чуть смущённо, глядя в глаза Ларри.  — Иди ко мне, детка, — Джонсон усмехается и целует вновь. Зарывается пальцами в мягкие голубые волосы, будто запускает руки в морскую воду, оглаживает мочки ушей — снова подушечками — задевает серьги. Фишер обвивает руками его шею, поглаживает узловатые позвонки, выступающие словно порожки ладов. Невольно вздрагивает и прижимается ближе, подставляется — ну же, чувак, сделай что-нибудь. Нельзя останавливаться. Руки металлиста оставляют волосы Сала в покое — пока что. Тихим выдохом в самые губы: «Приподнимись», а после толстовка и майка под ней уже отброшены в сторону.  — Allegro, — шёпотом в ответ, невинная в общем-то просьба немного ускориться. Ларри кивает, быстро скользит руками ниже — лёгкое касание сосков напоминает флажолет, щекотный пробег пальцами по рёбрам — своеобразное тремоло. Салли улыбается, в полутьме видя улыбку любимого. Её хоть выпускай в виде порошка и втирай в дёсны… Они бы стали наркобаронами. При мысли об этом Фишер усмехается.  — Чего ты? Очень щекотно? — ловкие пальцы Ларри тем делом расстёгивают его джинсы.  — Да нет, всё в порядке… Я просто так, — скрывая смущение в окружающем сумраке, Салли придвигается ближе, приподнимает бёдра, помогая стянуть джинсы вместе с нижним бельём. Джонсон замирает, любуясь открывшейся картиной. Наверное, он никогда не перестанет тащиться от Салли, такого, которого видит только он. Трепещущего, смущённого, с его молочно-бледной кожей, на которой заметны синяки с прошлого раза… Как и засосы на груди и ключицах. Знаки Ларри. «Это — моё. Тронешь — убью». Парень нашаривает в кармане брюк баночку с остатками смазки, окунает в неё пальцы, а после припадает к пареньку — целует, покусывает, оставляет новые следы. Но желая распалить, а не причинить боль. Пальцы тем временем занимаются растяжкой — длинные, ловкие, и в то же время сильные пальцы гитариста. Сал всхлипывает, шепчет что-то вроде «ох, чёрт», начинает двигаться, насаживаясь на пальцы — понемногу, привыкая, но видно, насколько ему не терпится. Ларри не затягивает растяжку — Салли этого может и хватить, но не ему.  — Как ты хочешь? — шепчет он сбившимся голосом, поспешно стягивает с себя джинсы и отбрасывает те на пол, а следом — и трусы.  — Плевать. Только давай быстрее, — дыхание Сала сбилось, он сжимает в пальцах простынь и едва заметно подрагивает. Свободной рукой прикрывает глаза — стыдно за свою распутность — и шире раздвигает ноги, надеясь, что в этот раз бёдра судорогой не сведёт.  — Бля, — тихо выдыхает Ларри, пальцами чистой руки скользя по внутренней стороне бедра партнёра. — Хьюстон, у нас проблемы. Походу, я резинку в комнате забыл.  — Плевать, Ларри. Чёрт побери, плевать, — Сал срывается, он ведь тоже не железный. — Возьми меня уже…  — Есть, сэр! — казалось бы, простая шутка, но Джонсон совершенно серьёзен. Парень входит осторожно, не желая навредить, но вместе с тем тоже сгорая от желания. Салли обхватывает его ногами, пяткой давит на поясницу, вынуждая двигаться. «Привыкну по ходу, не тормози». Ловкие пальчики ухватывают склонившегося Ларри за плечи, притягивают ближе. Он двигается — казалось бы, такие простые движения, но сколько кайфа. Ведёт, кружит, срывает. Он чуть шипит, чувствуя ногти любимого на своих плечах, лопатках, линии позвоночника, но позволяет царапать — тоже следы. Тоже «моё». Джонсон держится на одной руке, другой же оглаживает дрожащее под ним тельце — это похоже на бэндинг, только вместо струн под пальцами нежная кожа. Её не нужно давить, как металл, нужно лишь касаться: гладить, пощипывать, задевать короткими ногтями и шершавыми подушечками. Ощущать волны пробегающих мурашек, дрожь и жар. О да, детка. Сал стонет — стонет так, что у Ларри башню сносит, он срывается, двигается быстрее, и ещё быстрее, слушая, как стаккато стонов наполняет комнату. Его стонов, этого потрясающего парня, которого Вселенная немного отличила внешностью — а может, специально приберегла для ценителя, такого, как Ларри. Как знать. Хрипло, воздуха не хватает на разговоры, только на стоны: «Ох, да… Чёрт, Ларри… Ох, чёрт…» Волны страсти смывают смущение. Салли больше не кусает губы в попытке сдержаться, не стесняется своего голоса. Сейчас мир сжался до этой комнаты. Да что там — до этой кровати. Сейчас Ларри — его мир.  — Te amo, — горячим шёпотом на ухо, а после лёгкий укус нежной мочки. Ладонь Джонсона обхватывает член парня, и тот всхлипывает вновь, совсем себя не контролируя. Слишком много чувств, слишком много жара. Сильнее уцепиться за плечи — пожалуйста, только не останавливайся. Ларри и не собирается, продолжая размашистые, резкие движения — и рукой, и членом. Как же охренительно. Этот сгусток жара и страсти — его любимый. Его Салли. Его сладкий мальчик. Парень тихо стонет, чувствуя, как сжимает его партнёр — практически не двинуться. Сал вздрагивает, его пробирает — от макушки до кончиков пальцев — накрывает оргазм. Стоны понемногу переходят в рваные вздохи — словно рыбка на суше. Но паренёк всё равно притягивает любимого к себе и целует — развязно, коротко, лишь бы воздуха хватило. Ларри кончает под их поцелуй. Его потряхивает — еле хватает сил удержаться и не рухнуть на Сала.  — Ты потрясающий, Салли… Круче любой гитары, чувак.  — Как-нибудь ещё сбацаешь на мне соло, — Фишер усмехается, отодвигается и позволяет парню рухнуть рядом. Ларри дотягивается до одеяла и укрывает их — себя и любимого, который успел кое-как вытереться краем измятой простыни.  — Может, тебе в душ?  — Забей. Слишком спать хочется, — шепчет Сал уже сонно, и утыкается в грудь парня. Своего парня. Сбивчивые пожелания спокойной ночи и теплые руки Ларри, которые точно не отдадут его никаким призракам и монстрам — идеальная защита. Будь на то воля Салли — он никогда бы не размыкал этих объятий.