take me to church

Тора душит от злости — в который раз змееныш, которого он впустил в самое сердце, впился своими ядовитыми зубками в и так истерзанный, кровоточащий орган. Он уже устал — оправдывать его перед отцом, друзьями, да перед самим белым светом, в сотый раз извиняться за его проделки, с каждым разом становящиеся все более разрушительными; и Тор знает, что в конце останется только он, да его окровавленное сердце, вырванное и протянутое в руке единственному, кому оно подавно не сдалось. Он и сам не знал, за что его так прокляли — полюбить единственное существо во всех мирах, кто никогда не покорится перед ним, не сможет полюбить в ответ, кого ненавидели и боялись все, кто знал или просто слышал его имя. — За что так нас наказали Боги! — Он убивает ради забавы! — Он безумен! Все эти слова вливаются в уши Тора ядовитым соком белладонны, проникают в самый мозг и заставляют бредить — в зеркальных поверхностях, которыми полон Мидгард, он начинает видеть силуэт, знакомый ему в мельчайших подробностях — до самой последней реснички, обрамляющей глаза цвета смарагда. Он сходит с ума, бродит ночами по никогда не спящему земному городу, и в каждом взрыве хохота слышит его смех, в каждом оклике — его голос; в стеклах проезжающих мимо машин видит за своей спиной зеленые полы плаща, и уже устав оборачиваться на каждое видение, смотрит и смотрит тоскливо на того, кого никогда не стоило боготворить. — Хеймдалль, где он? Зная, что на этот вопрос он никогда не получит ответ, Тор не устает взывать к стражу, от всевидящего ока которого, как оказалось, можно вполне успешно прятаться. Зная, что его усилия напрасны, раз за разом призывает Биврёст и рыскает по бесконечной вселенной, ввязывается в войны, приносит победы, и неизбежно возвращается в Мидгард, в котором есть достаточно зеркал и стекол, чтобы продолжить сходить с ума. Есть в этом какое-то сомнительное удовольствие — вновь и вновь бросаться вслед за миражами, порожденными собственным разумом, пытаться словить образ, который тает, не подпуская к себе и на десяток шагов, сидеть вечерами якобы любуясь видом города, а на самом деле наблюдать в огромных стеклах как болезненно четкий силуэт обнимает его за плечи; а потом его разум подбрасывает новую игру измученному мозгу — и ему снятся поцелуи. Сначала тот единственный, которого он добился, устав слушать ложь и не найдя иного способа прекратить поток ядовитого обмана, заткнул тонкие губы в требовательном злом поцелуе. И этот болезненный поцелуй снится ему неделю, сон, в котором Тор не получает, как не получил наяву, ответа; а потом… потом одного воспоминания оказывается недостаточно — и ему снится другие поцелуи — наполненные любовью, нежностью, аккуратными прикосновениями вдоль невероятно прекрасного лица — в бесконечных коридорах башни Старка, в прозрачном лифте, поднимающем их в спальню, в самой спальне — под толстым одеялом, в каждом удобном закоулке Нью-Йорка, на залитых солнцем цветочных полянах и под электрическим светом ночных фонарей… Тор целовал Локи как сумасшедший, так, что просыпаться совсем не хотелось, и он лежал, выжимая каждую секунду сна, молясь, чтобы воображение подкинуло еще немного локаций — настоящим подарком судьбы стал сон, в котором он целовал Локи на берегу моря — невесомая жемчужная пена накатывала на них с самого заката до последнего луча солнца, а они никак не могли оторваться друг от друга, и Тор не мог насмотреться на золотые песчинки, прилипшие к белоснежной коже. — Ты сходишь с ума. Тони Старк — последний представитель человеческого рода, кого бы хотел видеть Тор в своей спальне. Он удобно задвигает в самый краешек сознания мысль о том, что саму эту спальню, в которой он заперся в своем затворничестве больше двух месяцев, любезно предоставил Старк. Мидгардец ходит по темной комнате — Тор озаботился о плотных шторах, которые бы не пропускали дневной свет, в своей обычной хамоватой манере осматривая каждый уголок. — Возможно. Тору уже не хочется — притворяться всемогущим Мстителем, куда-то лететь, кого-то спасать, и слава всем старым и новым богам, что в вечно проблемном Мидгарде, вдруг — и такое затишье, потому что сил никаких нет. — Знаешь в чем твоя проблема? И хочется выкинуть Старка за дверь, схватить за шиворот и вытолкать, чтобы не говорил ничего, чтобы оставил в покое, собрал всех и сказал, что Всемогущий Тор, бог грома и Мститель, свихнулся, и снова спать, спать, спать… — Сходить с ума надо красиво. С этими словами Старк закрывает за собой дверь, и толстые стены тотчас же скрадывают звук его шагов.

***

Тор лежит, вспоминая, как в первый раз посмотрел на Локи по-другому, не так, как должен смотреть старший брат — и в первый раз отметил, как тот красив — странной, резкой красотой; и ему как будто кинули чем-то тяжелым в лицо, копьем проткнули, сбили с ног — так ему стало стыдно за свой взгляд и мысли порочные о красоте брата. Вспоминает, как с тех пор он начал избегать Локи, пропадая с друзьями-воинами, ища приключений, попоек, растрачивая себя на девиц, которые с радостью отдавали себя принцу Асгарда, надеясь стать его избранницей; и как тяжелы были моменты возвращения в замок Одина, где его ждали осуждающие взгляды родителей, и Локи, к которому Тор стыдился показаться на глаза захватанным сотнями чужих рук. Вспоминает, с какой радостью Локи бежал навстречу не ему, а Фандралу, с кем всегда было куда интереснее и веселее, чем со старшим братом, и как за их дружбу он возненавидел своего близкого друга, и никогда не смог простить — даже в тот момент, когда стало понятно, что Локи предал их всех, не деля на своих и чужих. Вспоминает, как однажды приехал рано-рано утром, задолго до рассвета и обнаружил брата заснувшим за книжкой во внутреннем дворе, замер в тени, с жадностью рассматривая, и наверное в тот момент, забрал его образ в самую подкорку сознания, так, что не вытравить и не выжечь. Локи, сидящий с книжкой под цветущей яблоней, белые с розовым лепестки падают ему на колени и книгу, и он смешно стряхивает их с волос, с еле слышимым раздражением крутя головой; Локи, выглядящий всегда таким… чистым, не наивным или невинным, нет, а как свежий холодный ветер, или одинокое облако на лазурном небе — как нечто, до чего невозможно дотянуться; Локи, плачущий едва ли не впервые с детства на глазах у Тора — узнав от Одина о своем происхождении, Тор остановил его, выбегающего из тронного зала, отволок в свою пустующую опочивальню, и тогда Локи прорвало — он кричал, что Один всегда выделял из сыновей Тора, и что отец всегда любил только первенца, что ему теперь никогда не назвать Фригг матерью, что он ненавидит и Асгард, и всех асгардцев, а потом его начали душить рыдания, и каждый всхлип, казалось, вот-вот разорвет его хрупкое тело, не умевшее плакать; а Тор, ошалевший от всех злых слов, только обнимал Локи за плечи, и что-то говорил, успокаивал, качал на руках, как маленького, а в голове радостно билась только одна мысль: «он мне не брат»! Тор улыбается воспоминаниям, прекрасным, несмотря ни на что. Локи после той ночи отдалился от него и не подпускал к себе ни на шаг, в любом удобном случае показывая ядовитые зубки, общался только с матерью, отказывался сидеть за одним столом с отцом и старался не показываться тому на глаза, и нежная чадолюбивая Фригга разрывалась между сыновьями и мужем. Больше не было веселых пиров, устраиваемых Одином, не щебетали легкомысленные девицы из свиты Фригг, Тор не желал общаться с друзьями — над всем замком повисло серое облако злости и уныния Локи, сквозь которое невозможно было пробиться. И тут Тор, как выражался Старк «крупно проебался» — ему казалось, что достаточно будет протянуть Локи свою руку с истекающим кровью сердцем в нем, чтобы его приняли, вместе со всеми извинениями, объяснениями, сотней бессонных ночей, ненавистью к себе и страданиями, а оказалось, что это сердце выпнут в грязь, потопчутся и пинком же отшвырнут в сторону, как кусок гниющего мяса. Вместо долгожданного счастья Тор получил обезумевшего Локи, со скоростью выпущенной стрелы наращивающего на себя маски слой за слоем, который пошел по головам в своем нежелании быть похожим на Одина и его все возрастающую жестокость, с которой Локи расправлялся с теми, кто вставал на его пути, ведомый лишь желанием откреститься от имени Всеотца; пугающе быстро его имя стало запретным сначала в их доме, а затем и по всему Асгарду. Тор вспоминает все те разы, когда он умолял Локи остановиться и как зеленые глаза чернели с быстротой надвигающегося шторма, как тонкие губы ломались в злой усмешке, и лишь сухой смешок был ему ответом. Как он сначала таскался за Локи по всей вселенной, старясь своей верностью доказать необъятную любовь и видя во всей причиняемой в ответ боли только подтверждение своей важности в жизни юного тирана, замирая от невыразимой нежности, когда Локи засыпал, тихий и спокойный, как большой хищник, уверенный в своей силе, и его уставшее лицо превращалось в утонченную прекрасную маску. Его слабости, все его ужасные деяния и непомерные запросы, казалось, растворялись, пока он спал и во сне Локи вновь становился тем юным мальчиком, чей образ был каленым железом выжжен в сердце Тора.

***

— Тебе вообще не нужна еда? Настырный голос Старка проникает сквозь толстое одеяло, впиваясь в голову как острый нож. — Ты больше не ешь, я проверял — не заказываешь еду к себе в комнату, не выходишь ночью за припасами. Это что, суперспособность богов Асгарда? — Я просто приказываю себе не есть. — И как, помогает? — Как видишь. Тор все так не вылезает из своего кокона воспоминаний и пьянящих сновидений, не выбирается в ванную и просторный холл, облюбованный Мстителями под вечеринки, шум очередной из которых сейчас добирается до ушей Одинсона, несмотря на хваленую звукоизоляцию старковской башни. — А другие… физиологические потребности? — То же самое. Просто останавливаешь все процессы организма усилием воли. — Круто, — выдыхает Старк. — Но выглядишь ты конечно… Тор и сам понимает, что на данный момент в нем мало кто признает одного из защитников Земли — похудевший, заросший бородой, с нечесаными волосами и не менявший месяцами одежду — он скорее похож на тех несчастных, которые сидят на улицах и протягивают вслед прохожим руку. Хотя, усмехается про себя Одинсон, чувствует он себя точно так же — требующим милостыню. Неудивительно, что к нему никто не осмеливается заходить, кроме бесстрашного Старка, который в любой ситуации чувствует себя королем и время от времени заходит проведать Тора, не забывая и обозвать друга «королевой драмы», и заботливо справиться о его нуждах. — У нас сегодня вечеринка, как никак годовщина победы над читаури. Спустишься? — Год прошел? — Земной. Тони открывает бутылку, которую принес с собой — несомненно, с приятно обжигающим горло виски, разливает в пузатые стаканы, будто по волшебству возникшими в его руках, впихивает один в руку Тора, быстро чокается и выпивает свой залпом. Тор же тупо пялится в стакан, на грани, отражающие бледно-голубое сияние реактора на груди Старка. — Это обязательно? Столько слов за раз, язык как будто распухает во рту и не позволяет выговорить больше. — Доверие граждан к инициативе «Мстители» падает с угрожающей быстротой, надо посветить лицом, заверить землян, что мы еще в форме. Проклятая ответственность заставляет Тора подняться с кровати, дрема, к которой он себя так тщательно приучал, отступает от слов «доверие» и «земляне» в одном предложении. Не зря Один растил его правителем Девяти миров, среди которых Мидгард, несомненно, был самым любимым у Тора. — Хочешь увидеть немного магии, Старк? Тони удивленно вскидывает на него глаза, забыв даже о стакане, который вертел в руках. Тор картинно разводит руки и, вспомнив заклинание, которому их с Локи в детстве учила мать, пускает сквозь свое тело сноп золотистых искр, которые как в замедленной съемке опускаются с головы до пят, последний режущий глаза всполох — и к Богу Грома возвращается его истинный облик. — Вау, ты как будто побывал одновременно в спа, барбершопе и салоне красоты. Только вот одежда — быстро осмотрев его, цокает языком Старк. — Да, одеяние я не умею творить. Это скорее к Ло-, — Тор до боли прикусывает язык, удерживая в себе драгоценное имя. — Ну, не умею я, в общем. Вечеринка оказывается людной и шумной, то и дело из толпы нарядных гостей раздаются оклики, на которые Одинсон старательно не реагирует — наваждение и не думает отступать, все голоса звучат как один-единственный, а кидаться к каждому с криком «Локи!» было бы как минимум странно. То и дело в толпе он видит то знакомые вьющиеся волосы, то мелькающий на периферии зеленый плащ, то слышит знакомый звук шагов, и лишь неимоверным усилием воли пригвождает себя к месту, заливаясь слабеньким шипучим земным напитком. Ему душно и тесно в этой толпе мидгардцев, каждый из которых хочет дотянуться до Бога, который так упорно скрывался, и по слухам, даже не участвовал в последней миссии. Остальные Мстители радостно приветствуют Тора, кто взмахом руки, кто кивком головы, и толпа прячет свой раздвоенный язык, поняв, что сплетню об их расколе придется спрятать до лучших времен. Как только Старк подает условный знак, бдительные охранники начинают вежливо выпроваживать гостей за двери, и Тор дергается в сторону лифта, стремясь скорее очутиться в единственном месте, где он может быть с Локи, хоть и ненастоящим и на такое краткое время, но его ловко перехватывает Роджерс, наверняка науськанный Тони. Глядя в такие же голубые, как и у него, глаза Кэпа, Тор смущенно поднимает руки в знак капитуляции и послушно возвращается в опустевший холл. — За конец спячки Златовласки! Старк поднимает бокал с той же шипучкой и все мстители поднимают свои в ответ.

***

— Тебе знакома человеческая концепция «Бога»? Беседа с пьяным Старком удовольствие, как ни странно, приносит немалое — даже в хламину, даже не в состоянии не то что стоять — голову поднять, Старк несет с умным видом и невероятно трезвым голосом такую откровенную ересь, что Тору становится даже весело. — Запретный плод, грехопадение и молитвы? — Именно. Старк вертится в мягком кресле, пытаясь устроиться с наибольшим комфортом, и наставляет на Одинсона указательный палец, на который надел, как он выразился «по приколу» бублик, и который обгрызает по кругу, так что от импровизированного кольца остается все меньше и меньше. — Вот скажи, тебе молятся? — С какой стати? Я же Бог грома, чего у меня просить, дождя что ли? — А Локи бы забубенил дождь. Из крови и кишок своих врагов. На Тони тут же шикает благоразумный Роджерс, всегда неимоверно страдающий от невозможности напиться на вечеринках, устраиваемых Старком. — А что ты расшикался, себе в щит шикни. — Подозреваю… что Тор не хочет разговаривать о своем брате. — Он же приемный — подает голос Наташа, которая, втайне подозревает Тор, полностью раскусила его еще при первой встрече. Уж слишком ехидный у нее голос для той, что просто вносит коррективы в разговор. — Да, он мог бы. — Тор старательно держит лицо, внутренне крошась на мельчайшие крупинки от боли, которая накатывала на него весь вечер. Даже сейчас в отражении своего пузатого стакана он видит, как Локи дремлет, положив голову ему на плечо, и боится шевельнуться. Пузырьки веселья, только что щекотавшие ему горло, лопаются просто с какой-то космической скоростью. Разговор затихает, Роджерс укладывает Старка на диван, укрывает его одеялом и заботливо ставит рядом стакан воды на утро, и все Мстители разъезжаются, оставляя в огромной башне пьяного Железного Человека и Тора одних.

***

Молитва? А если это поможет? — Господи, Мой Боже, зеленоглазый мой… Спаси меня, спаси еще раз. Несмотря на закрытые шторы, Тор видит знакомый до боли силуэт и уже не в силах сдерживаться, тянется к нему. — Локи, позволь исповедоваться в грехах, вверяю тебе свою жизнь. Очертание подплывает ближе, кажется, протяни руку — и под пальцами заструятся шелковистые волосы, наматываясь каждой прядью на фаланги, оставляя на них дикий запах полыни. — Что тебе поднести, как тебя укротить, чем разжалобить? Видение максимально близко, каждую ресничку можно посчитать, и Тор удивляется своей памяти, и тут же проклинает её, сулящую новый виток боли. Ему мерещится тепло, исходящее от миража, зеленые глаза хитро прищуриваются и улыбка ломает тонкие губы. — Локи? Локи, я болен… вели мне исцелиться. Прости за это всё… — И ты прости — взаимная расплата.