***
— Николай Васильевич, ну что же Вы так, совсем за собой не следите, — осуждающе качает головой мужчина, осторожно проводя пальцами по набирающим силу бутонам. С виду цветы кажутся беззащитными, нежными и чувствительными, но на тёмных стеблях виднеются длинные острые шипы, защищающие их от чужих посягательств. И только Яков Петрович Гуро мог прикасаться к ним и не колоться. Словно эти самые шипы позволяли ухаживать за собой столичному следователю, который с трепетом и заботой гладил и приводил в порядок нежные бутоны роз, что вот-вот готовы были раскрыться и показать свой яркий цвет всему миру. — Повезло той девице, к которой Вы испытываете такие яркие чувства, — Гуро мягко улыбается и наконец-то завершает свою работу, поправляя оставшиеся мелочи. Теперь смоляные пряди аккуратно лежат между не распустившимися бутонами, чтобы те не путались в волосах и не мяли свои тонкие листочки. А на слова мужчины Николай лишь отчаянно краснеет, опускает голову вниз, отчего волосы снова закрывают его лицо, портя чужой труд. Всего ничего прошло с того дня, как они впервые встретились. И сразу же после той невольной встречи юноша почувствовал, как на его голове стал разрастаться венок гордых роз. Влюбился, глупый, влюбился без шанса на спасение. И это крепкое, смелое чувство венком проросло на голове писателя. А Яков Петрович только и делал, что бережно ухаживал за ним, посмеиваясь и гадая, кому же отдал своё сердце его писарь.***
— Почему же?.. — снова всхлипывает Николай, проходя в дверь, или то, что от неё осталось. Он сгорел. Неужели эти слова, так ужасно больно стучащие в голове, на самом деле оказались правдой? Неужели Яков действительно погиб? Так глупо и бесславно. И дело даже не в этом. Больше не будет этих лукавых взглядов, тихих усмешек, приятного голоса. Всё оборвалось в одно мгновение. Всё рухнуло, не успев начаться. Гоголь едва удерживается на ногах, когда случайно спотыкается о головешку, лежащую на таком же полностью истлевшем полу. Одно пепелище осталось: потолок обрушился, лишь стены чудом устояли. Юноша озирается по сторонам — люди, тушившие пожар, разошлись, занимается заря. И только Коля Гоголь стоит неприкаянный посреди сгоревшего дома, беззащитно дрожа.***
— Вы правда считаете это красивым? — с неуверенной улыбкой спрашивает юноша и легко касается пальцами распустившихся цветов, нежно поглаживая кроваво-алые лепестки. Розы тёплые, крепко держатся в спутанных волосах, никак не собираясь опадать. И любовь такая же крепкая. Кажется, выдержит всё: и огонь, и воду, и медные трубы. — Конечно, яхонтовый мой, — лукаво сверкает глазами Яков Петрович, вздыхая, когда снова замечает на голове Гоголя воронье гнездо. И ведь совсем недавно приводил его в надлежащий вид… — Но всё же не в таком состоянии. Цокнув языком, мужчина уверенно шагает в комнату Николая, собиравшегося уже наконец-то лечь спать. Отправиться в царствие Морфея помешал ему следователь, нарушил покой такой желанной встречей. От неё сердце в груди заходится в безумном ритме, ломает рёбра изнутри, желая лечь в аккуратные руки Якова. А там будь что будет. Жизнь юнца уже давно зависит от этого человека. — Простите, — непонятно зачем извиняется Гоголь и опускает взгляд в пол, самостоятельно пытаясь пригладить свои волосы, но лишь колется о шипы, невольно вскрикивая. Как Гуро так быстро оказывается рядом — не ясно. Хватает тонкие пальцы своими и сосредоточенно осматривает небольшие царапинки, из которых даже кровь не течёт. Но всё равно оглаживает хрупкие кисти, а после внезапно целует узловатые пальцы, глядя в испуганные лазурные глаза. А Николай так и замирает, боится двинуться с места, чтобы ненароком не спугнуть такое наваждение. — Яков Петрович?.. — чуть слышно шепчет он, вздрагивая, когда Яков делает шаг к нему, прижимаясь к чужой груди своей. — Этим розам виной вовсе не Елизавета Андреевна, так ведь? — резко припечатывает мужчина, серьезно глядя на Николая и буквально прожигая его своими тёмными глазами. — Ростки появились раньше… Если только Вы не влюбились в собственный сон. Писарь лишь шумно сглатывает, не в силах проронить ни слова. Догадался… Да и ничего удивительного в том не было — лишь дурак не заметит то, с каким выражением смотрит на следователя его подчинённый. Но Яков Петрович даже не злится. Лишь улыбается мягко и тепло, легко наступая на Николая и вынуждая его опрокинуться на расстеленную постель.***
Осознание молнией прошибает всё дрожащее худощавое тело — даже овечий тулуп, накинутый на нерадивого барина Якимом, и исходящее тепло от тлеющих стен дома не спасают от холода. Николай дрожит изнутри, страдает душевно. Ведь не было никакой Оксаны, никакой Лизы этой ночью. Это всё нагнанный кем-то морок, запутавший влюблённого юнца, выдавивший из его памяти проведённую с Яковом ночь. Сон, когда Гуро был самый что ни на есть настоящий. С отчаянным стоном Николай вцепляется пальцами в свои волосы и на этот раз вздрагивает не от холода, а от пробирающего всё тело ужаса. Отнеся от головы руки, он изумлённо смотрит на свои ладони, испачканные словно в чёрном пепле. Лишь в некоторых местах рассыпающиеся лепестки роз ещё имели блёклый алый цвет, тускнеющий с каждой секундой. И Гоголь снова оглядывается в надежде найти то место, где погиб его возлюбленный.***
— Я не наврежу, душа моя, — губы в губы шепчет Яков и проводит ладонью по подрагивающему животу вниз, щекочет чувствительную кожу бедра, вырывая из груди юноши тонкий всхлип-стон. Коля бездумно водит пальцами по крепкой спине мужчины и, дрожа под его умелыми пальцами, совершенно не стесняется прижиматься обнаженной кожей к чужой, выгибаясь дугой и разводя ноги сильнее, вздрагивая каждый раз, когда пальцы внутри задевали чувствительную точку. С напряженного, горячо пульсирующего члена на живот падает капля полупрозрачной смазки, которую тут же подбирают пальцы и растирают во всей длине плоти, осторожно сжимая у самого основания, чтобы не дать кончить раньше времени. — Яков… Яков Петрович, — заплетающимся языком зовёт юноша, впиваясь сильнее в чужие плечи и откидывая голову назад, на подушку, не боясь, что венок из живых роз помнётся. Даже если это случится, Яков тут же поправит помявшиеся лепестки, пригладит, где это будет нужно. Гуро тут же отзывается на тихий зов, поднимается выше и вновь целует эти покрасневшие губы, жадно, жарко, нетерпеливо. И Коленька отвечает так же, обвивает тонкими руками шею, вжимается в крепкую грудь, словно хочет утонуть в запахе, в тепле любимого всей душой человека. Неожиданная горячая заполненность вышибает все мысли из головы, весь воздух из лёгких. Гоголь распахивает рот в попытке глотнуть хоть немного кислорода, но толком ничего не получается. Лишь очередной поцелуй спасает его от удушья. Они дышат одним воздухом, любят друг друга одним сердцем. И пусть идут к чёрту те, кто скажут, что это не так. Николай оставляет несколько красных полос на спине Якова, когда тот делает первые пробные движения в донельзя узком юноше. Чувствуется лёгкая боль, но на фоне головокружительных прикосновений и поцелуев она практически незаметна. Слишком хорошо, чтобы обращать на неё внимание. Гуро движется снова, поддерживая хрупкие ноги под коленками, и задевает уплотнение простаты головкой члена, вырывая у юноши громкий и отчаянный стон. — Ещё… — только и может прошептать Николай, бездумно целуя Якова куда-то в челюсть. И отказать такой просьбе просто невозможно. Движения слитные, частые и ровные. Всё так, как и должно быть. Правильно, хорошо, приятно. Коля мечется по кровати, то пробует податься навстречу, то уходит, закрывается, неистово краснеет. Но каждый раз мужчина ловит его в свои сети, зажимает в крепких объятиях, безумно сладко целуя воспалённые губы. И они вместе падают за грань реальности. Вместе содрогаются в неописуемом удовольствии, продолжая ласкать тела друг друга лёгкими, щекочущими прикосновениями, поверхностными поцелуями. А нежась в постели, переплетаясь руками и ногами с любимым, Яков осторожно приглаживает растрёпанные волосы, поправляет каждый лепесток ярко-красных роз. — Спи, душа моя. Только не забудь…***
Обернувшись в очередной раз, уже даже не надеясь найти хоть что-то, Николай случайно спотыкается о какую-то доску и, поморщившись от боли, невольно опускает взгляд себе под ноги, да так и остаётся стоять, чуть приоткрыв рот. Среди разрухи, не пострадав от обжигающего пламени, лежала россыпь ярко-голубых — лазурных — незабудок.***
Сколько времени прошло с того пожара Николай не знает. Лишь через силу он заставляет себя продолжать расследование, каждую ночь просыпаясь от безумного крика. Очередные кошмары. С каждым разом их количество как будто растёт. И просыпаясь на утро юноша лишь сильнее взъерошивает свои волосы, чтобы скрыть голые засохшие стебли некогда прекрасных цветов. Колется, страдает, но всё равно прячет своеобразный терновый венец от посторонних глаз. Яким лишь головой качает да руками всплескивает — не мог он заставить барина очнуться, забыть про погибшего следователя. А молча смотреть на то, как юноша мучает себя, сил нет — сердце кровью обливается. Но что поделать, когда Гоголь грозится татарами и бьёт бутылку с очередной гадостью об пол? А происшествие с Вием?.. Николай тогда сам не свой вернулся, «восстал из мёртвых» — как бормотали себе под нос местные, сторонясь мертвецки бледного юношу. Зато не было того колючего венка на голове. Словно в сердце чувства улеглись и больше не шелохнутся никогда.***
— Николай Васильевич, ну до чего же Вы себя довели? — раздаётся до боли в груди знакомый голос за спиной, заставляя Гоголя вздрогнуть и пугливо оглянуться через плечо. Живой. Всё так же одетый с иголочки и прекрасно выглядящий в сравнении с загулявшим Николаем. Второй сидит, скрючившись, сжимает в руках перо, с которого на наполовину исписанный и исчерканный лист капают чернила, и смотрит напугано и удивлённо, как будто не знает — сон ли это или горячечное видение. — Забыли Вы меня, Николай, — с тихим вздохом качает головой Яков и неторопливо, отстукивая каждый второй шаг тростью, подходит к столу, осматривая записи по делу. Молодец мальчик, правильно идёт, в нужном направлении. Почти дошёл до конца, нужно только зацепиться… — Яков П-Петрович?.. — неверяще выдыхает юноша и робко протягивает дрожащую руку, касаясь жёсткой ткани красного пальто, словно проверяя, не развеется ли на этот раз видение. Нет, не развеется. Гуро перед ним — из плоти и крови, настоящий. И невольно на глаза слёзы набегают, когда его мягко за затылок притягивают и прижимают к пахнущей кострищем ткани, позволяя выплакаться. А Коля плачет — надрывно, открыто, выплёскивает всё, что накопилось, всё, что нельзя показывать никому, кроме этого человека. Вспоминаются чужие прикосновения, что так нежно гладили волосы на затылке, вспоминается едва заметный запах одеколона. И взгляд, ощущающийся затылком, тоже такой родной, знакомый, что радость, разливающаяся на душе, передаётся и мужчине. — Полно, любовь моя, — Яков легко тянет на себя Николая, зарывается в спутанные волосы и прижимает к себе ещё крепче, расслабленно выдыхая. — Ну и заставил же ты меня поволноваться… В самую гущу событий лез, да так, что я за тобой не поспевал. В голосе слышатся смешинки, и сразу становится ясно — всё хорошо. Теперь всё будет хорошо. — Вы здесь, — чуть слышно выдыхает Гоголь и, повинуясь собственному желанию, зарывается руками в короткие тёмные волосы с проседью. А там пальцы путаются в тонких стебельках и листочках, вызывая у юноши удивлённый вздох. Отстранившись, он присматривается к чужим волосам и невольно поджимает губы, заливаясь предательским румянцем. Нежные незабудки, так ловко скрываемые ранее, сейчас обвивают голову Якова Петровича. Цветки ласкают подрагивающие пальцы Николая, который еле слышно что-то шепчет одними губами. Но если прислушаться, то можно разобрать робкое признание в любви, от которого на душе разливается тепло. И этот невинный румянец лишь украшает юношеские бледные щёки. А совсем скоро зацветут среди тёмных волос ему в тон алые розы.