Runaways

      Ваканда остаётся позади.       Шури вглядывается в розовую дымку рассвета, будто та может таить в себе ответы на бесконечные вереницы вопросов, роящихся в её голове, и мечтает, чтобы облака отпечатались на рёбрах, оставшись там прилипшим клубком пены.       Им наверняка попадёт от мамы: Шури шестнадцать, они угнали Королевский боевой коготь и сбежали к океанскому пляжу с мельчайшим белым песком, как можно дальше от душного августа, печальных глаз Окойе и сочувствующих улыбок вакандийцев; Шури щурится от слепящего солнца и царапает, словно котёнок, отросшими ногтями запястье брата: неровный узор в виде сердца вместо живого, изломанного, трепещущего в клетке раненых хрупких рёбер.       Она отчаянно не хочет возвращаться домой; Шури вырисовывает узоры на мокром песке и невольно вздрагивает — холодно. Т'Чалла кладёт голову на острые коленки сестры и затягивается самокруткой, конфискованной из личных запасов Зури. Он безжалостно сминает зубами папиросную бумагу, оставляя на ней тупую злость, бьющую в висках. В горле застревает ком.       Проходит, кажется, целая вечность, прежде чем он переворачивается на бок — спиной к солнцу, чтобы лучше рассмотреть бескрайнюю водяную гладь и скрывающийся в дымке профиль сестры — выступающие скулы и чарующее золото глаз; чтобы цепляться последними силами за этот её ускользающий образ, пока земля впервые и так пугающе непривычно уходит из-под его ног.       Шури не спрашивает, где сейчас бродят его мысли, потому что очевидно: Т'Чалла не настроен на разговоры по душам. А кто ещё, кроме неё, может поддержать уютное для них двоих молчание, наполненное тяжёлыми вдохами и горчащими на языке выдохами. Она перебирает его волосы, слушает с опаской родной скачущий пульс, отдающийся в её собственном запястье, и продолжает изучать мягкими подушечками пальцев новый ритм. Старший брат расслаблен, расстроен, растерян. В нём без сомнения сборник каких-то трав; он мажет по её лицу туманным взглядом, пугая равнодушно-заиндевевшими глазами. Она в ответ прикладывает холодную от воды руку к нему на лоб, постепенно передвигая её ему на глаза и прикрывая их.       Т'Чалла по-детски утыкается в её ладонь, ведя кончиком носа, а Шури лишь заливисто смеётся, слегка подталкивая его в бок. Он продолжает лежать рядом, слушая звуки океанского прибоя, смотрит на мир сквозь карминово-красные просветы её ладоней, выхватывая картину неба по частям. Её измученность смешивается с его фальшивой расслабленностью, сплетаясь в тугой неразрывный ком из тел и нервов.       Шури кончиками пальцев по его плечам водит, ощупывает шею с пульсирующей жилкой; трёт виски, желая разделить грусть пополам. Она улыбается едва заметно, дует на лоб, вынуждая Т'Чаллу, словно настоящего кота, жмуриться и бить лапой по песку. В своих мыслях она сравнивает его с отчаявшимся хищником, загнанным в клетку и истекающим кровью. Ей кажется, что вот-вот и он сдастся. Упадёт замертво, обагряя ализариновым красным всю окружающую поверхность. Ей не нравится его голос; он скрипит и кашляет фальшивыми улыбками, вот только всё, что сейчас в её силах — сидеть рядом с ним, провожая рассвет, и надеяться, что его боль хоть немного стихнет. А там она уже что-нибудь придумает.       В последний месяц он всё чаще читает эту напряжённую обеспокоенность в её глазах, особенно в те моменты, когда она пытается заговорить с ним, вывести его демонов на свет дневной, не понимая, что иначе ничего в нём не удержится; обрушится, словно пирамида из детских игр или карточный домик на ветру. Он отмалчиваться пытается день за днём, мысленно благодаря сестру за то, что она не лезет дальше того, с чем справиться не смогла бы. Т'Чалла долго кружит в своих крепких широких ладонях её тонкие запястья, длинные пальчики, будто предназначенные для игры на фортепиано, вздыхая и восхищаясь, как невозможно идеальна она и её бархатные руки.       В голове разносится крик чайки. Шури слышит, как неровно дышит брат, как бессознательно смотрит ей в глаза и дотрагивается до рук с такой ужасно скрываемой слабостью. Пламя в родных зрачках полыхает и пляшет, превращаясь в узор, скручиваясь змеёй. Туманные колечки срываются с его губ, исчезая в перламутровой дымке. Т'Чалла снимает блестящий на солнце золотой браслет с её запястья, без проблем справляясь с застёжкой; отрывает пуговицу на манжете, чтобы задрать рукав повыше, а потом проводит большим пальцем по гладкой коже, останавливаясь на вздутой венке.       В этот момент она не выдерживает и произносит:       — В смерти отца нет твоей вины. — На запястьях от его прикосновений остаются невидимые гематомы, но она не боится их; научена, уж слишком привыкла.       — Я знаю, — бесцветным голосом сообщает он, но Шури слышит, как ложь в его ответе немного фальшивит альтом. — Что мне сделать, чтобы ты прекратила об этом говорить?       — Поцелуй меня, — шепчет она тихо-тихо, и Т'Чалла напрягается. Шури поклясться готова, что чувствует это всем телом. — Пожалуйста.       Ему хочется на время оглохнуть, ведь голос у Шури — фейерверк, подрывающийся мучительными вспышками в груди, вырисовывающий под кожей ожоги из «люблю, люблю, люблю».       Т'Чалла рвано выдыхает, и Шури знает, что он не поцелует; знает, что они пообещали друг другу прекратить; знает, что, наверное, сама бы так не сделала, но где-то в глубине души продолжает надеяться.       Они сидят ещё с полминуты в абсолютной тишине, пока Шури не встаёт и не объявляет, что пора бы уже возвращаться домой. Она оборачивается к брату спиной и собирается уже идти в сторону квинджета, но Т'Чалла вовремя ловит её за запястье, вынуждая обернуться.       — Не забывай, кое-кому тут еще надо готовиться к церемонии. Мама убьёт тебя, если.... — начинает было Шури, но в это же мгновение он привлекает её к себе, накрывая губами её дрожащие губы.       Ей не остаётся ничего, кроме как поддаться, забыв обо всём на свете, целовать брата снова и снова, наслаждаясь ноющим удовольствием, пронизывающим тело насквозь.       У неё хрупкая граница давно разрушена, и только пальцы за плечи отчаянней хватаются в поисках оставшегося — верного — ориентира. У Т'Чаллы мурашки по телу волной и долгожданное осознание: он бы позволил ей затащить себя в ад, означай это, что она будет держать его за руку.       — Знаешь, я передумала, — улыбка на губах Шури вспыхивает лукавым, весёлым светлячком. — Ваканда может и подождать.