Музыка души

Удостоверение шинигами - это всё, что у него осталось. Осколок кривых зеркал прошлого, в которые он до слепоты насмотрелся. Дыхание ветра перемен, укравшее его собственное. Брусочный лепесток незабудки. Только вот... и вправду забывается. Теряется зажатым красочным фантиком меж тесных серых стен будней. И призраков - будто смыло со стекла роговицы глаз. Они больше не смотрят с решительностью вперёд. Они назад с трусливой опаской поглядывают, ожидая материализации брошенных теней. Куросаки остерегается на солнце находиться. Оглушительно рыжем, апельсиновом... зрячем. Удостоверение по виду и происхождению необычное, но - овеществленное, в плоть облеченное, уже ничуть не связывающее японского школьника с потусторонними силами. Беспокойной ночью лихорадочно рукой по кровати шарит в его поиске, каждый раз панически боится, что потеряет, хотя всегда под подушку прячет. Её ситец вспухает от солёной сырости, там, где вмятиной оттиск лица впечатывается. И не понять - то ли пот обильный, то ли... слёзы? Находит - тёплое. Вскакивает, полусонный. Растерянно озирается. Только потом до него заторможено доходит, что он сам согрел его в зажатой ладони, оставив на фалангах глубокие бордовые отметины. А приглушённый ритмичный стук - это вовсе не топот чьих-то аккуратных ступней, а его сердцебиение - бешеное, резонанс создаёт с безмолвием удивительно одинокой изолированностью комнаты. Шёпотом: - Рукия. Громче, чем криком отчаяния. В ответ - насмешливая тишина, названая по имени, и тёмные фиалки ночи, смотрящие её глазами. Помнится... Ичиго любил слушать музыку в наушниках, когда во внешнем пространстве, свободном от вакуума децибелов, томилась бесшумность. Нет... Она порхала, струилась шёлком по коже, вызывая мурашки, трепетала за волосы вместе с тихим ночным ветром. Рукия подсаживалась рядом и красноречиво хмыкала. Попинывала с намёком на любопытство расслабленное плечо, тормошила макушку, устало пыхтела в умиротворённое лицо невозмутимого парня, но - бесполезно. Несоизмеримо больший парень в обмякшем состоянии был ещё тяжелее. - Ичиго променял меня на джаз, - сопела обиженно. Её грубый голос, к стыду оболтуса-Куросаки, действительно раздражал. Из него слагались едкие насмешки и постоянные занудные наставления. Она юркала около него, норовя подцепить странный длинный нерв, подчинивший волю Ичиго, но тот на рефлекторном уровне останавливал тщетные движения ловкой хваткой. Гарнитура ведь – персональная. Ни с кем делить не хочется – половинная акустика убожески хромая, инвалидная, дефектная. Шуршащие аккорды, звонкая дрожащая струна гитары, брякающее дребезжание ударных. А сейчас так хотелось послушать просто её спокойную речь. Но девушка исчезла бесследно, ничего за собой не оставив. Только бдительность перенялась к невидимой угрозе, нависающей Дамокловым мечом. Гинджоу говорил, у вещей есть душа?.. С детской бережливостью, сокровенной надеждой, к горячей щеке холодный брусок прикладывает. Молчание. А чего ещё он, наивный идиот, верящий в часто снисходящее чудо, ожидал? Именно: - Соберись, плакса, - складывается эхом прошедшего, воспоминаниями по слуховой осязаемости. Зыбкое и... до боли знакомое. Ты обязан услышать меня вновь.