Бесконечные потоки информации, бесконечное течение времени. Всё это длилось бесконечно и длится по сей день, как без остановки течёт и одновременно с этим растёт тоска Акутагавы. Он не имеет того, что есть у абсолютно всех. Судьба его обделила самой дорогой вещью, какая может быть у одарённого. Она не дала ему творить, в душе Рюноске всегда была пустота, которую не смогло заполнить ни одно другое занятие. Маленьким, он всегда упивался игрой на музыкальных инструментах, когда играли эсперы. Было в их музыке что-то особенное, недоступное обычным людям, что-то, что нельзя услышать просто так, подняв голову. Чтобы понять, надо вслушаться в игру, прочувствовать все эмоции музыканта, его мотив к определенной мелодии. Почему он играет именно это? Почему не что-то другое? Только после этого можно узнать, что скрыто за просто игрой.
Акутагава же мог лишь чувствовать и познавать эти мелодии, он не мог выставить свою собственную игру на всеобщее обозрение. Чтобы другие попробовали понять его. И это не из-за стеснения или чего-то подобного, нет. Рюноске просто-напросто не имел того, на чём играть. У него не было музыкального инструмента. Всё, что мог делать его Расёмон — это убивать. Наверное, правду говорит человек-тигр: «Кровожадный убийца не способен творить и приносить радость другим. Он способен лишь убивать!»
Может, поэтому Акутагава так влюбился в игру? В её игру. Эта игра была порой завораживающей, плавной, но от этого не менее грустной, печальной. Иногда она звучала быстро, обрывисто, весело, с насмешкой, будто стараясь кого-то высмеять или над кем-то поиздеваться. Всё началось с того самого дня, когда ещё совсем зелёный, рядовой четырнадцатилетний портовый мафиози — Рюноске Акутагава, которого приютила Осаму Дазай — самый молодой член исполнительного комитета Мафии — исследовал почти каждый этаж главного здания, стараясь запомнить строение всего штаба. Петлял в бесконечных коридорах не только высотки, но и времени, цепляя полами чёрного плаща острые углы. Проходил мимо кабинетов пяти глав и вдруг остановился. За самой последней дверью, в том месте, которое скрыто ото всех глаз, звучала игра. Временами обрывистая, временами плавная, грустная, завораживающая своей красотой.
Рюноске медленным шагом двинулся в сторону этой двери, вытянув руку вправо и едва касаясь подушечками пальцев бежевой поверхности стены, слушая стуки каблуков собственной обуви. Большая деревянная дверь оказалась приоткрыта, виднелся край красного мягкого ковра с коротким ворсом. Прислонившись всем телом к стене, Акутагава чуть шире открыл дверь, надеясь, что петли хорошо смазаны и его не услышат по хриплому, противному скрипу. Не услышали.
В центре кабинета, слева от большого рабочего стола из тёмного дерева, заваленного бумагами, стояла девушка. Тёмно-коричневые кудрявые волосы ложились на спину, достигая талии. Густая чёлка спадала на прикрытые коньячные глаза и щекотала аккуратный нос шатенки. В облачённой в чёрный смокинг девушке, на миг оставившей на спинке кресла своё тёмное, как смоль, и длинное, как у самой смерти, пальто, Акутагава узнал свою спасительницу и наставницу — Дазай, что вытащила его из трущоб. Шатенка держала в руках скрипку, тёмные струны которой поблёскивали в солнечных лучах, льющихся из окна. Из-под искусно сделанного смычка лилась медленная мелодия, завораживающая своей красотой, пронизывающая своей печалью и безысходностью. Это были те редкие дни, когда скрипка в точности повторяла настроение своей хозяйки.
Способность Осаму принимала вид лакированной скрипки. Игра разных мелодий по-разному влияла на инструмент. Играя печальные мелодии, полные депрессии и отчаяния, её струны будто окрашивались в тёмный цвет, издавая все более и более тихие звуки. Радостную же игру скрипка воспринимала также радостно. Струны белели и блестели в свете, инструмент будто сверкал ещё ярче, играя громкую музыку. Будто бы следуя некоему принципу: «Чтобы все знали, какие прекрасные мелодии могут литься из-под смычка этой скрипки! И чтобы слушатели тоже полюбили эти мелодии и развеселились». Скрипка — идеальный инструмент для Осаму. На ней трудно играть, ещё труднее учиться, её сложно понять, но она приносит столько эмоций в человеческий мир. Она блестит всей своей красотой в симфоническом оркестре, задевая сердца даже самых ярых критиков классической музыки. Но в то же время скрипка может играть и в уличном ансамбле, даже в одиночку, нарушая все принципы игры и следуя своей фантазии, неподвластной другим.
Дазай остановилась, закончив игру и опустив смычок, приоткрыла глаза, пронзая стену безэмоциональным взглядом. Рюноске в этот момент мог лишь смотреть на спину мафиози и думать, отчего остановилась такая прекрасная игра? Девушка шумно выдохнула и неожиданно, нарушая тишину, произнесла:
— Иоганн Себастьян Бах, Соната номер один, Адажио.
Акутагава вздрогнул. Она с самого начала знала, что парень стоит в дверях, и всё равно продолжала играть, хотя Рюноске был прекрасно осведомлён о том, как сильно она не любит слушателей. Любит исполнять мелодии одна, без зрителей. Или хотя бы в дуэте. Дазай развернулась к брюнету, а скрипка в её руках исчезла, сверкнув бирюзовым светом. Чуть наклонив голову к правому плечу, она будто прожигала глазами дыру в Акутагаве. От этого взгляда парень поёжился и даже вздрогнул. Когда так смотрят, кажется, что копаются где-то внутри тебя, ищут что-то внутри души, хотят узнать нечто недоступное для других глаз.
— Ч-что?
— Я играла эту мелодию. Сонату номер один, Бах, — устало выдохнула Дазай, разворачиваясь к парню спиной и жестом руки приглашая пройти в кабинет.
Её взгляд такой скучающий. Единственное, что он выражает — это вселенскую скуку мира для неё. Будто она наперёд знала, что Рюноске там будет стоять, боясь нарушить завораживающую игру инструмента, что непонимающе спросит, страшась осуждающего взгляда за то, что подслушивал. Знала, что он зайдёт за ней, следуя всем приказам. Лишь бы только быть здесь и слышать её игру.
— Почему сегодня вы не играете ничего весёлого, Дазай-сан? — спросил Акутагава, осторожно присаживаясь на диван, обитый такой же тёмно-зелёной тканью, как и рабочее кресло.
— А с чего это я должна играть что-то весёлое? — вопросила шатенка, натянуто улыбаясь и поднимая одну бровь, старательно пытаясь показать хоть каплю эмоций. Она раскинула руки в стороны и закончила. — Повода нет никакого, всё ужасно.
— Но почему для радости должен быть повод? — тихо проговорил Акутагава, сверля взглядом пол и теребя край белоснежного жабо пальцами. — Разве нельзя просто быть счастливым, даря другим такое же счастье от игры?
Парень ещё не знал, что ему предстоит стать таким же мрачным портовым псом, не догадывался, что ещё больше, вслед за своей наставницей, погрязнет во тьме, но в итоге найдётся рука, добрая и светлая, что сумеет вытащить Осаму из омута темноты и отчаяния. А он останется один, навек забыв о радости. И все его слова о счастье сейчас — лишь наплыв какого-то детского желания жить по-настоящему, как обычные люди. Дети в трущобах всегда были уставшими, рано умирали, но не упускали возможности повеселиться. Возможно, он на короткое время отхватил у них эту привычку, которая позже покажется ему настоящим бредом.
Глаза девушки разом потемнели после его слов. Она внезапно оказалась рядом с Рюноске и, схватив его за волосы, заставила поднять голову и посмотреть на неё. Именно тогда брюнет увидел этот взгляд во второй раз. Этот ужасный взгляд, от которого по телу проходят мурашки, а может даже дрожь. Чёрные, суженные зрачки, карие глаза с кроваво-красным отливом. Отливом бессердечной убийцы, которая не посмеет пощадить даже ребёнка. Она убьёт его без колебаний, без единой задержки, без пощады.
— Запомни, — вместо мягкого и спокойного тона, голос Осаму изменился на строгий, низкий и приказной. Она произнесла это со всем отвращением к произнесённой Рюноске фразе, — здесь, где ты будешь существовать сейчас, никогда не будет «просто счастья». Забудь об этом, — гневно шипела девушка, всё ещё держа Акутагаву за волосы и внимательно, со злостью смотря прямиком в серые глаза, полные испуга и неопределённости, непонимания. — Все твои жертвы будут сниться тебе по ночам, мучая кошмарами. Ты уже побывал в трущобах, где тебя называли демоном за счёт твоего дара. Ты убивал людей, но не испытывал страха и жалости. Ведь ты защищал своих друзей. Теперь все они мертвы, а убивать ты будешь по приказу, и для тебя никаких причин для убийства не будет. Лишь приказ босса. Через два года я посмотрю, как ты будешь «просто счастливым».
Волосы наконец отпустили, переставая больно их оттягивать, а бледная тонкая рука внезапно снова потянулась к волосам. Рюноске ожидал чего угодно, удара, оттягивания волос, но никак не ожидал, что Дазай растянет губы в улыбке, прикрыв глаза, и зароется рукой в его брюнетистую шевелюру, плавно скользя меж прядей тонкими пальцами от тёмной макушки до белоснежных кончиков, мило проговаривая:
— Мя-ягкие.
Рюноске сразу замешкался, недоуменно осматривая девушку. Резкая смена настроения пугала его. Вот сейчас перед ним стояла убийца, маньяк, мастер допроса и глава Портовой Мафии, а через минуту уже мило улыбающаяся девушка, которая просто заблудилась в своих чувствах, хочет ласки и доброты в свою сторону. Она же почти всю жизнь провела в пожирающей её темноте и до сих пор живёт. Акутагава блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь коротким временем такой простой, но в тоже время такой волшебной и зачаровывающей доброты. Он словно уличный пёс, которого все били, осуждали и ругали. А потом вдруг у него появился хозяин, который дарит такие мимолётные прекрасные моменты, запоминающиеся на всю жизнь. Но вдруг ласки прекратились, и брюнет открыл глаза, ожидая новую смену настроения, но, как ни странно, она не произошла. Девушка просто отошла чуть подальше, в центр комнаты, и в её руках снова появилась скрипка. На этот раз с белыми струнами, сверкающая.
— Ты спросил, почему я не играю что-то весёлое? А тебе бы хотелось послушать мою игру?
— Да, конечно! Но… — брюнет вдруг замялся. — Вы же не любите слушателей. Мне было бы благоразумнее уйти, — еле выдавил из себя Рюноске. Он ни за что не хотел уходить, он бы остался тут навсегда. Парень надеялся, что его шёпот шатенка не услышит. — Я бы с радостью слушал вас целую вечность, Дазай-сан.
А жаль, услышала. И теперь непонимающе уставилась на Акутагаву. Взгляд так и говорил о непонимании, недоумении. Ему действительно нравится эта игра? Нравится, что её исполняет одна из самых разыскиваемых преступниц Йокогамы? Ему нравится слушать творчество убийцы? Но во взгляде резко что-то промелькнуло, брюнет даже не успел понять, что. Дазай мягко улыбнулась уголками губ и, выдохнув, сказала:
— Всего лишь одно произведение. Я потерплю, особенно если у меня такой тихий и внимательный слушатель, любящий музыку, — Осаму подмигнула Акутагаве левым глазом. Тем, что не был скрыт белоснежной повязкой в отличие от правого. Бинтами была обмотана и голова девушки. Из-под повязок в некоторых местах выпадали шелковистые каштановые пряди, мило топорщась в сторону.
И тут заиграла музыка. Медленная, немного грустная, с цыганскими мотивами. Плавная мелодия виртуозно исполнялась скрипкой. Но вот музыка притихла. А потом с плавной и неспешной сменилась на быструю и оживлённую, плясовую. Спустя несколько секунд мелодия вернулась в своё прежнее, размеренное русло. Величественно и гордо звучали ноты. Уже не такая печальная, но всё равно проникающая в самую душу мелодия разносилась по комнате. И опять быстрая, лёгкая танцевальная вставка разрезала тишину. Звук усиливался, скрипка неистово играла — несомненно, близилась кульминация этой печально-задорной истории. И вот, скрипка ловко вздёрнула несколько нот, девушка важно притопнула ножкой и замерла. Пришло время развязки-кульминации, был сыгран последний и такой эффектный аккорд, и инструмент затих. То волшебство музыки таяло на глазах, от него в полнейшей тишине оставалось лишь лёгкое сладко-горькое послевкусие. Прекрасное чувство наслаждения. Все молчали в ожидании непонятно чего. Но, увы, мелодия не продолжалась, последний аккорд был по-настоящему великолепен. Строгий и весёлый, он поставил неоспоримую точку в этом произведении. Удивление от осознания прекрасного охватило Акутагаву в ту минуту, и он понял, в какие яркие краски окрашивается наша жизнь, стоит только приглядеться. Но и последний аккорд затих, мелодия закончилась, а вместе со всем этим и музыка. Наступила наполненная немым восхищением тишина.
Скрипка в руках девушки исчезла, издав все то же бирюзовое свечение. Осаму подошла к Рюноске и устало плюхнулась на диван, закидывая руки на его спинку и блаженно прикрывая глаза. Брюнет был рад, рад, что услышал эту игру. Красивейшую игру сложнейшего произведения. Он не знал, как оно называется, кто его автор, но с точностью мог сказать, что такое под силу только профессионалу! Дазай приоткрыла глаз и, внимательно посмотрев на парня, сказала:
— Я играла Чардаш — Витторио Монти. Но… Мне уже давно интересно, какой инструмент у тебя? Ты ни разу его не показывал.
Акутагава смутился. Говорить или нет? Что будет, если он скажет? Его отвергнут, не обратят внимания или выгонят? Он же один остался отделен ото всех, он отличался, и поэтому был всегда один. Его обошли стороной, оставив пустоту в душе, восполнимую лишь чужой игрой.
Всё же решившись, Рюноске шумно выдохнул и поднял голову, смотря на по-детски заинтересованный взгляд Осаму.
— У меня нет музыкального инструмента.
Глаза девушки непонимающе сощурились, ища в той фразе шутку, баловство, ложь. Такую простую ложь, ведь так не могло быть. У всех одарённых существует их инструмент, их уникальное изделие. Но во фразе Акутагавы не было шутки и лжи, все чётко сказанные слова будто эхом пронеслись в его же голове. Он произнёс чистую правду и потупил взгляд в пол, ожидая чего угодно.
Так и не найдя неправды, коньячные глаза девушки жалостливо осмотрели парня, будто что-то вспоминая, но тут же загорелись злобой и отвращением. Радужка перелилась знаменитым кровавым отливом, присущим лишь демону, кого Дазай уже давно обошла. Она была больше, чем демоном, несчастным демоном. Но сейчас ещё более несчастным был Рюноске, предвещавший что-то плохое.
Осаму поднялась с места и, размеренным шагом подойдя к выходу, остановилась и, держась рукой за дверной косяк, прошептала:
— Значит, твой монстр и вправду может лишь убивать.
С того дня начались те самые ожесточённые тренировки, ненавистные взгляды, постоянные убийства по заказу босса. Всё так, как и обещала шатенка. Поняв, что ничего прекрасного чёрный зверь сотворить не способен, она, следуя своим собственным мотивам и советам босса, воспитывала из Акутагавы бессердечную машину для убийств. Старалась выжать из его способности все возможности, все силы.
А что Рюноске? Рюноске продолжал наслаждаться её редкой игрой, подслушивая у кабинета. Продолжал радоваться всем её улыбкам, получая за ними лишь ненависть. Он не понимал, почему все люди вдруг стали такими эгоистами? Они отвернулись от него, не услышав прекрасную музыку. А теперь получают лишь выгоду из него, считая Акутагаву бессердечным убийцей. А ему хотелось встать, выкрикнуть всем этим людям, мол, вот он я! Я могу приносить людям радость! Я могу не только убивать! А в ответ получал: Ты всего лишь убийца, и тебя не должно волновать состояние других, выполняй приказы, следуй указаниям, большего ты не способен достичь. Дурацкие человеческие предрассудки. И в какой-то момент, будто по щелчку пальцев, он искренне перестал желать людям радости.
А потом брюнет узнал о напарнике Осаму. Им оказался рыжеволосый парень, Чуя Накахара — манипулятор гравитацией. Низкий рост, рыжие волосы, небесные глаза и любовь к дорогим винам и шляпам. Он был импульсивным, слишком много эмоций выплёскивались из него. С такими, как Рюноске, он мог спокойно разговаривать, беседовать на самые разные темы, шутя и смеясь. Но с Дазай была другая история. Постоянные крики, драки, ругательства сыпались в один день. Был один случай, когда Чая умудрился даже сломать правую руку девушке, игнорируя все предостережения свидетелей сего действа. Шатенка больше трёх недель не могла играть на скрипке, из-за чего была очень зла и постоянно ходила с потускневшим взглядом. Но иногда, когда прекращалась вся ругань, насмешки и драки, наступало настоящее наслаждение для ушей.
Способность Накахары превращалась в саксофон. Громкий, пронзительный, сверкающий. Мощный звук оглушал непривыкшего слушателя, но при более близком знакомстве он показывал все краски, на которые способен, и большая часть из них были тёплыми.
Они играли дуэтом. Непобедимым дуэтом. Спокойная, но не менее задорная джазовая музыка разносилась по всему небоскрёбу, достигая даже кабинета босса. Музыканты сами наслаждались такими моментами, полными умиротворения и спокойствия.
Акутагава тогда сидел в своём небольшом кабинете, закрыв глаза. Игра Осаму — завораживающая игра, красоты которой не превзойти. Брюнет полностью погрузился в музыку, уйдя в размышления и забыв обо всем, что происходило в реальном мире. Как раз в этот момент мелодия резко прервалась хлопком и звуком удара. Опять крики, опять ругань.
Рюноске нахмурился, слыша громкие стуки каблуков о пол, стремительно приближающиеся к его кабинету. Как ни странно, это оказался злой, как чёрт, Чуя, держащий в руках свой блестящий саксофон, который уже в следующий момент был с яростью брошен в стену. Но, к сожалению, или к счастью, инструмент не достиг своей цели, ибо как только руки Накахары перестали его держать, он растворился, создав вспышку красного свечения, отчего Акутагава зажмурился. В ясных небесных глазах Чуи так и читался холод, ненависть и злость. Что же такого там произошло?
— Как же она меня достала! — вскрикнул мафиози, с силой шаркнув ногой по полу. — Ну вот как так можно было?!
— Накахара-сан, что произошло? — спросил равнодушно Рюноске, будто произошедшее его ни капли не волновало.
— Да эта Осаму во время игры ударила меня своим смычком по голове, во время моей партии! — Чуя активно жестикулировал, яростно рыча и бросая короткие взгляды в сторону двери. — Так саксофон и растворился! Она же знала, что это произойдёт! Скрипка — её способность! Одно касание — всё, нет инструмента! — Накахара рыкнул и выругался на французском. Рюноске, конечно, не мог с точностью сказать, что произнёс рыжий, но определённо что-то нецензурное.
— Эй, коротыш, я же не знала, что такое случится! — раздался радостный возглас пробегающей мимо Дазай. — Кстати, ты забыл у меня свою шляпу! — по зданию разнёсся весёлый смех шатенки. Мягкий, насмешливый, но в тоже время такой громкий, приятный и до безобразия красивый. Акутагава влюбился в этот смех, заворожённо смотря в проход, где только что мелькнула высокая женская фигура с шляпой Накахары на голове. Её волнистые волосы очень эффектно развевались во время бега.
— Сволочь! Что ещё за «коротыш»?! — крикнул в ответ Чуя, моментально срываясь с места и направляясь за девушкой, попеременно выкрикивая ругательства в её сторону. — Шляпу отдала быстро! Я тебе все пальцы переломаю, чтобы ты никогда больше не сыграла на скрипке!
Акутагава прикрыл глаза, запрокидывая голову назад, упёршись затылком в спинку дивана. Он улыбался. Эти моменты вроде весёлые, по крайней мере для наблюдателей. Такие ситуации запоминаются, у этой пары прекрасная химия. Но Рюноске не испытывал какой-либо зависти или ревности. Ну… Если только совсем немного. Просто… Почему рядом с этим саксофонистом Дазай улыбается искренне, радуется, смеётся, даже если Чуя от этого только сильнее злится? Их дуэт несравним ни с чем. Как в преступном мире, так и в мире искусств. Почему он ей ближе, чем Акутагава?!
А, точно. Они же напарники.
А Рюноске всего лишь ученик,
Без инструмента.
Следующий эпизод в жизни брюнета был, пожалуй, самым неприятным. Он узнал про человека, который был никем в организации, но при этом являлся всем для Осаму. Ода Сакуноске — рядовой член Портовой Мафии, который никого не убивает. Часто, в баре, он и шатенка выпивали, смеялись, разговаривая буквально обо всём. Когда Ода был рядом с Дазай, её кроваво-карие глаза становились ярко-шоколадными и светились радостью. Сакуноске был добрым и спокойным человеком, готовым дать совет, поддержать и помочь. Он воспитывал группу детей-сирот, коих подобрал во время Спора Больших Потерь.
Его способность — «Безупречный» — могла принимать вид черного, большого, лакированного рояля. Белые клавиши инструмента так и сияли при каждом его появлении. Название способности полностью соответствовало и игре Сакуноске. Она действительно была безупречна, ни к чему не придраться — идеален каждый аккорд. С роялем Оды скрипка Осаму смотрелась куда лучше, чем саксофон. Эта пара вечерами приходила на пристань, когда на город опускались сумерки. На пристань, потому что там спокойнее, тише. Тишину, разрываемую лишь бьющимися волнами, тогда заполняла до краёв игра этих двоих. Безупречная, спокойная и тихая или радостная и громкая. Каждая их мелодия полюбилась Рюноске. А Осаму даже не догадывалась, что каждый такой вечер брюнет следил за ними. Он хотел слышать эту игру. Хотел наслаждаться каждым моментом такой музыки.
А через несколько дней после одного из таких вечеров Дазай вернулась в штаб после устранения Мимика, но не задержалась там. Тут же отправилась на ту самую пристань, а Акутагава решил проследить. Девушка всячески скрывала это, но парень отчётливо видел её подавленное состояние. Она, не скрывая злости, яростно прожигала босса и своего наставника — Мори Огая — взглядом, полным ненависти. И, уходя, бросила ему:
— Ты ублюдок, Мори. Ты даже не достоин обращения на «Вы».
Рюноске остановился и покачал головой, отбрасывая лишние мысли и осторожно заглядывая за угол, где у самого края пристани, опираясь на перила, стояла Осаму. Каштановые пряди развевались под мягкими дуновениями ветра. Коньячные глаза более не скрывала страшная белая повязка. Девушка горько улыбалась, смотря в даль, и плакала. Впервые за очень долгое, поистине долгое время. По её бледным щекам, оставляя влажные дорожки, текли слёзы. Горькие слёзы боли, которые только в этом месте Осаму позволила отпустить. Один единственный раз, и она пообещала, что больше никогда не будет рыдать.
«Помнишь, ты сказала мне, что надеешься найти в мире жестокости и кровопролитий причину, чтобы жить? Но ты должна знать, что, на самом деле, никогда её не найдёшь»
«Стань тем, кто спасает людей! Обе для тебя стороны равноценны, так стань хорошим человеком. Спасай слабых, защищай сирот»
«Ни зло, ни справедливость не значат для тебя много, я знаю… Но это бы сделало тебя хоть немного добрее… Конечно. Я знаю, как будет лучше, чем кто-либо, потому что… я твой друг»*
Рюноске недоумевал. Он не знал, из-за чего девушка плачет. Что произошло на той миссии? Очень хотелось помочь, как-то утешить, но нельзя… Хотя, скорее всего, его она бы оттолкнула. Кто Акутагава вообще такой, чтобы мыслить о том, как бы успокоить человека. Все же считают его бесстрашным бессердечным убийцей. Постоянно кашляющим, мрачным и закрытым человеком. Кто же догадается, что внутри него сидит все тот же брошенный на произвол судьбы ребёнок, неполноценный в прямом смысле этого слова, неспособный творить.
Наверное, люди могут задаться вопросом, а почему Рюноске не может играть на обычном музыкальном инструменте? Всё просто. Эсперы устроены так, что умеют играть только на своих инструментах. То есть, если у Осаму была скрипка, то и из обычных инструментов она может играть только на скрипке. На всех остальных получается белиберда. И как тогда Акутагаве искать свой собственный инструмент, если его просто нет? Получается, он не может ни на чём играть?
В тот день Рюноске пристально следил за Дазай, нахмурившись, но потом, убедившись, что та более-менее успокоилась, он ушёл. Кто же мог подумать, что именно тогда брюнет и совершил свою роковую ошибку. Ведь на следующий день девушка не появилась в мафии. Не появилась она и на седьмой день. И через месяц, и через год и два. Тогда её окончательно вычеркнули из документов мафии и исполнительного комитета (Мори, однако же, оставил её место среди глав пустым, сохранив его на будущее), поставив на папке с её делом надпись: «Пропала без вести».
А Акутагава верил, верил, что она вернётся. Нельзя было даже предположить, что случилось, об этом, по всей видимости, знал лишь Мори, но он ничего не скажет. Это точно. И опять начались задания, заказы, бумаги, но не было самого важного. Не было её. Рабочее место самого молодого исполнителя мафии теперь навсегда опустело, как опустело и место в комитете. Не было тех криков, запомнившихся на всю жизнь, не было беготни Двойного Чёрного, драк. Не было завораживающей игры скрипки, которая разносилась по всему зданию, больше здесь никогда не звучала музыка.
А через четыре года она объявилась. Но только не так, как хотели бы многие. Девушка числилась старшим детективом в Вооружённом Детективном Агентстве, а на старенькой папке с её делом появилась новая фраза, зарисованная красным маркером: «Предатель». Она ушла из мафии, чтобы потом оказаться в рядах их заклятых врагов. Это подло. Так считал повзрослевший Акутагава. Предавать родную организацию — это верх низости. Рюноске смирился с этим фактом. С тем, что при первой встрече ему придётся её убить. С тем, что он неполноценен. Он со всем смирился. Оставалось просто плыть по течению времени, следуя схеме «дом-работа-дом». Иногда выдавались дни, когда схема менялась на «дом-прогулка с сестрой-дом», но они были очень редкими.
А потом появился он. Тот, от единственного произношения имени которого перетряхивало, а разум заполняла злость, ярость, ревность. Ацуши Накаджима — ученик Осаму. Обладатель дара перевоплощения в тигра, имеющий в распоряжении серебряную поперечную флейту из серебряно-цинкового сплава.
«Мой новый подчинённый гораздо лучше тебя»
«Почему Дазай-сан? Почему вы выбрали именно его?! Чем я хуже?!»
«А… Точно… Как же я мог забыть.
У меня же нет инструмента»
И опять всё приводится к способности. Неужели эсперы, обделённые частью дара, неспособны быть хоть в чем-то счастливыми?!
Акутагава сжал кулаки в карманах плаща, думая об этом. Опять он возвращается к этим размышлениям. Опять перемещается на четыре года назад, когда его волновали эти проблемы. Нет, сейчас он другой человек, он — убийца, он должен отбросить все эти мысли. Холодный ветер ночной Йокогамы приятно морозил кожу, а сама темнота привлекала своей красотой. Брюнет прогуливался по опустевшим улицам и узким переулкам города, наслаждаясь долгожданной тишиной. Теперь нет криков убитых им людей, нет этой приставучей Хигучи. Помнится, как Осаму шесть лет назад сказала, что жертвы будут сниться ему в кошмарах. Поначалу было так, а потом всё как-то успокоилось. Рюноске стало плевать на убитых, он жил спокойно, и его ни капли не тревожили все те лужи крови и вывернутые внутренности людей, которых сожрал Расёмон.
Проходя мимо одного из зданий, Акутагава чуть замедлил шаг, чтобы прикрыть рот рукой от наступившего кашля. Судорожные вдохи и хрипы раздирали горло, казалось, что лёгкие вот-вот разорвутся. Невыносимо. Стоило пройти несколько маленьких шагов, как ботинок хлюпнул, наступив на что-то жидкое. Рюноске нахмурился, прекратив кашлять, и опустил взгляд в пол, где из-за увиденного его прежде полуприкрытые глаза удивлённо распахнулись.
Большая. Тёмная. Красная. Лужа. Брюнет сел на корточки, не страшась испачкать плащ, и аккуратно провёл пальцами по жидкости. Вязкая. Поднёс испачканные пальцы к носу, желая проверить, верна ли его догадка. Металлический запах. Чёрт, верна. Это лужа крови. Акутагава инстинктивно поднялся, оборачиваясь и смотря по сторонам в поисках трупа, раненого человека, да хоть чего-то движущегося. Ничего, абсолютно. Признаков жизни нет, как нет и каких-либо следов волочения, следов человеческих ног в крови. Как такое возможно? Ещё раз осмотревшись, он так и не нашёл чего-то нужного, но уже через мгновение в лужу упала такая же красная капля. Рюноске отшатнулся, в поисках движущихся предметов он нахмурился, а его плащ постепенно превращался в монстра.
— Никого, — задумчиво, но в то же время настороженно проговорил вслух Акутагава, подпирая чистой бледной рукой подбородок.
Кап.
Ещё одна бордовая капля, они определённо падают сверху, но там ничего нет. Брюнет нахмурился ещё сильнее и сощурил серые глаза в поисках кого-нибудь на крыше здания. Там виднелся сгорбленный силуэт человека, явно готового перевалиться через край и упасть.
Кап.
Темные длинные волосы, бежевый плащ и… Рюноске поморщился, понимая, что что-то сейчас прилетело ему в лицо и зацепилось за руку. Парень различил белую ленту, которая оказалась марлевой повязкой.
Кап.
Стоп. Марлевая повязка — бинты. Бинты, бинты.
Кап.
«Дазай-сан!»
Акутагава сорвался с места, бегом направляясь на поиски входа, лестницы, да хоть чего-нибудь! Он был, черт возьми, уверен, что там, на крыше здания, сидит Осаму! Как назло, заветные двери обнаружились лишь после почти что круга бега вокруг строения. Лёгкие разрывались, левый бок под ребром болел невыносимо, сердце билось, как бешеное, и, казалось, оно сейчас выпрыгнет. Рюноске буквально залетел в открывшиеся двери лифта и судорожно нажал верхнюю кнопку на панели. Осев на пол по стенке, пытаясь отдышаться, он судорожно хрипел что-то нечленораздельное. Чёрный плащ расстегнулся, показывая белоснежную рубашку с прикреплённым к ней пышным жабо. Серые, почти чёрные глаза нервно бегали по всему пространству, стараясь хоть чем-то занять свои мысли, чтобы унять дрожь. Лифт, кажется, едет слишком медленно. Звон, лифт остановился, лениво раздвигая стальные двери с характерным скрипом, а Акутагава буквально выпрыгнул из него, заново поднимаясь на ноги и опять срываясь на бег. Проблема в том, что лифт не останавливался на крыше, теперь надо было найти лестницу. Он её нашёл и теперь судорожно цеплялся руками за деревянные перила, ступая по бетонным высоким ступеням, порой переступая через две.
Вот, долгожданная чёрная дверь оказалась приоткрыта, и Рюноске пулей протиснулся между ней и стеной, даже не открывая нараспашку. На выступе, свесив ноги с крыши, сидела девушка в бежевом плаще. Каштановые волосы спадали на плечи, порой развеваясь от ветра. Дазай улыбалась, прикрыв глаза. Руки без бинтов открывали вид на вовсю кровоточащие страшные порезы. Вязкая бордовая жидкость сгустками вырывалась из ран, пачкая одежду, бетон и капая вниз с высоты. Девушка пошатнулась и стала наклоняться вперёд, соскальзывая с твёрдой поверхности и падая. Акутагава, глубоко вдохнув, побежал к самому краю, вытягивая вперёд руку и цепляясь за плечо Осаму. Потянув на себя, он чудом спас шатенку от смерти, и та, не проявляя какого-либо сопротивления, потянулась назад, заваливаясь на колени Рюноске спиной.
— Дазай-сан! — проговорил повышенным и испуганным голосом брюнет, тормоша Дазай за плечи. Та всё же открыла свои потускневшие шоколадные глаза, что-то невнятно пробормотав и прокашлявшись кровью. Акутагава с ужасом заметил, что по сравнению с яркостью крови кожа девушки была невероятно бледной, почти белой.
— Рю… — прохрипела Осаму, пытаясь понять, не галлюцинация ли это. — Я…
— Молчите! — оборвал ее на полуслове Рюноске, доставая телефон из карманов плаща. Сейчас главное — спасти эту самоубийцу. Акутагава не готов её терять! Не готов, даже если они враги. — Сейчас… Сейчас…
Судорожно нажимая на кнопку вызова, он вдруг замер с расширенными глазами. Девушка из последних сил потянулась, хватая запястье с гаджетом и тихо моля:
— Пожалуйста, прошу тебя… Уже ничего не сделать… Умоляю, брось телефон.
Всё было действительно так. Осаму потеряла слишком много крови, врачи бы не успели, какими бы быстрыми они ни были. Да и Дазай не хотела себя спасать, она хотела исполнить свою мечту, к которой шла уже так много лет. Мечту, которая всегда прерывалась на полпути кем-то.
Акутагава выронил телефон, все ещё держа девушку на своих коленях. Он не успел, он мог её спасти, но не успел. Если она умрёт, Рюноске больше не сможет наслаждаться её улыбками, пускай даже насмешками, её горящими глазами, её игрой на скрипке. Не сможет мысленно радоваться вместе с ней, когда она одаривает его равнодушным взглядом, потому что это хоть какой-то взгляд. Это лучше, чем ничего.
— Дазай-сан… — всхлипывает Аку, но тут же осекается, чувствуя, как слёзы стирает окровавленная рука Осаму. Девушка улыбается, но по её щекам тоже бегут слёзы.
— Рю… Я давно хотела сказать тебе… Прости меня, — шатенка срывается на рыдания и всеми силами цепляется за одежду брюнета, бормоча: —
Прости меня… Пожалуйста… Прости…
Дазай замолкает, бессильно разжимая ладони и заваливаясь на пол. На её лице так и застыла эта счастливая улыбка ребёнка, который наконец получил то долгожданное, чего ждал всю свою жизнь. Рюноске аккуратно опустил тело на бетон, полностью спуская его с колен, пульс не чувствовался, а сердце не билось. Плащ неожиданно превратился в Расёмон, и Акутагава нахмурился. Что происходит? Он не призывал монстра. Все попытки его спрятать оказывались тщетными. Зверь обвил окровавленную ладонь Осаму, будто что-то ища, и в этот момент от обоих изошло смешанное свечение бирюзового и красного, постепенно переходя в белый. Расёмон вздрогнул и взвыл, исчезая. Рюноске удивлённо застыл, ошарашенно смотря на растворившегося зверя. На его месте лежала белоснежная лакированная скрипка с чёрными струнами и таким же смычком.
*******
Три месяца спустя
Сегодня в Йокогаме было пасмурно. Солнце не светило своими манящими лучами, прежде согревавшими землю. Теперь голубое небо было скрыто тучами, через которые не пробивалась даже капля света. Молодой парень лет двадцати с чёрными волосами и побелевшими кончиками на концах обрамляющих его лицо прядей шёл неспешным шагом по кладбищу, обходя сторожа, который заинтересованно наблюдал за ним, желая узнать, к кому же пришёл этот странный человек. Брюнет остановился у одного из самых крайних, но при этом одного из самых красивых надгробий. Мраморная плита вместо надгробья приятно контрастировала по сравнению с обычными могилами вокруг. На углу плиты виднелась скульптура скрипки и смычка, красиво вылепленная настоящим мастером. На самой же основе была выгравирована надпись:
«Бог дал нам музыку, чтобы мы, прежде всего, влеклись ею ввысь»
— Фридрих Ницше
Рюноске положил букет белых камелий на могилу, прямо поверх неожиданно выросших там лилий. Не удивительно. Парень где-то вычитал, что лилии вырастают на могилах самоубийц. Но он быстро отбросил эти лишние сейчас мысли, потряхивая головой. Холодный ветер приятно обдувал лицо, и Акутагава закрыл глаза, а в его руках, издав красное свечение, появилась белоснежная скрипка. Такой же инструмент был у Осаму.
Никто до сих пор не понял, что сдерживало инструмент парня до смерти наставницы, всё же природа одарённых во многом остаётся неизведанной и неизученной наукой. Однако же своей гибелью Дазай будто сделала подарок Рюноске, позволив ему заместить пустоту из-за отсутствия
её игры. Теперь он мог творить сам. Теперь он мог наслаждаться прекрасной музыкой почти что в любой момент времени, стоило ему лишь захотеть.
Он не обращал внимания на ошарашенного сторожа, который продолжал наблюдать за ним. Рюноске полностью отключился от внешнего мира, закрыв глаза, кладя подбородок на скрипку и поднося черный смычок к струнам. Он играл. Играл ту же самую мелодию, которую когда-то впервые, в четырнадцать лет, услышал из кабинета Дазай. Соната номер один, Иоганн Себастьян Бах, адажио. Играл он так же идеально, как шесть лет назад играла девушка. Девушка, которая подарила ему всё, при этом оставшись неизменной в своих чувствах. Хоть она и не ответила на все его старания и эмоции, Рюноске сказал то, что хотел сказать всю свою жизнь с момента знакомства с этой невероятной девушкой:
Я никогда не держал на вас зла.
Я люблю вас, Дазай-сан.
