***
может стив и не осознает, но баки-то точно понимает насколько они покореженные, насколько давно пора бы закинуть эту суперсолдатность на свалку. стив не осознает; и поэтому продолжает бороться, рвать, кусать, выбивать из вселенной ещё один день жизни. барнсу ничего не остаётся делать, кроме как следовать той же схеме, потому что своей схемы жизни у него абсолютно нет и последствий он не предвидит. поэтому баки теряется, когда чувствует что-то неприятное внутри; когда идёт навстречу роджерсу на подкашивающихся ногах, спустя секунду падая на землю, но не ощущая этого, лишь в последний раз видя испуганное лицо друга да кучу пепла перед глазами. кто ж знал, что этот камень души окажется чем-то вроде внепланового, пусть и омраченного общими событиями, но отпуска. баки честно устал жить. поэтому он, открывая глаза, с неверием осматривает секунду назад рассыпающиеся руки, тут же опешивая: мало того, что обе руки человеческие, настоящие, из костей и кожи, так вокруг ещё и обстановка старых добрых тридцатых. покоцанный, чуть дребезжащий холодильник, усеянный магнитами, куча растений, свет, льющийся из широко распахнутого окна — копия его кухоньки в бруклине. пару секунд спустя на подоконник невесть откуда заскакивают две кошки: ослепительно белоснежная и полосатая рыжая, словно дополняя картину — именно таких кошек, нэнси и тэмми, баки и оставил дома, уходя на войну. — господи, надеюсь, вас тогда кто-то подобрал, — вздыхает барнс, почесывая за ушком так похожего на его нэнси белого пушистика, тут же приластившегося к ладони. баки не знает, что теперь делать, но точно осознает, что это, может и обманчивое, но спокойствие спустя столько лет начинает ему нравиться. может и удастся как-то прожить здесь остаток вечности. может… — о боже, джеймс! за спиной внезапно слышится радостный мальчишеский возглас. такой знакомый, такой родной… баки совсем не хочется оборачиваться на него. — нет, пожалуйста, только не говори что… — у тебя тут уютно. о, кошки! не знал, что ты любишь кошек, джей-джей. барнс печально улыбается, сквозь невольно проступившие слезы глядя на улыбчивого юного парня, которого здесь, черт возьми, быть вовсе не должно. только не он. — так я зайду? у мистера сокола куча птиц, мне все руки заклевали. не любят они пауков, хах., а мистер доктор вообще очень грустный, я так и не смог его разговорить, — привычно тараторит питер, едва переступив порог. — конечно, — баки смаргивает влагу с ресниц и отходит от подоконника к плите, — конечно заходи, пит, расскажешь, кто тут ещё есть. чай, кофе? мальчишка неопределённо машет головой, уже одновременно наглаживая мурчащую трактором белоснежную красавицу и развалившееся на пол-подоконника рыжее солнце обеими руками, так что барнс наугад кидает в обе чашки сахара, кофе, отработанными движениями доставая из знакомых шкафчиков ингридиенты, и заливает это дело кипятком из неожиданно уже оказавшимся горячим чайника. едва барнс садится за стол и ставит дымящиеся кружки, как питер моментально подскакивает и приземляется рядом, крепко обнимая мужчину. — я очень скучал, — три таких простых слова заставляют сердце невыносимо болеть в тот же момент. — если нас отсюда не достанут, то я не прочь с тобой вот так прожить. с тобой и кошками, — шепчет парень куда-то в шею баки. — а если достанут? — тихо усмехается барнс, губами касаясь макушки паркера. — тогда я снова найду тебя, где бы ты ни был, и точно не отлипну, — упрямо твердит питер. — на такое я определённо согласен, — чуть улыбается солдат, обеими руками обвивая тёплого мальчишку.***
свет камня души постепенно заходил за горизонт, оставляя в сумерках две давно холодные кружки кофе, рыжую тэмми и белую нэнси, заснувших бок о бок пушистыми клубками на подоконнике, да двух застывших в объятиях донельзя счастливых людей.