Б-52

Тсузуку в напряжении сидел на стуле перед столом Йо-ки, стиснув колени так плотно, что внутри что-то хрустнуло – так он пытался избавиться от дрожи, но теперь трясти начало руки: настолько сильно, что не получалось даже незаметно стереть слезы из уголков глаз. С тех пор, как за растерянным Рёгой захлопнулась дверь, Тсузуку ощущал себя смертником, стоящим на шаткой табуретке с веревкой, накинутой на шею – когда из-под него выбьют опору, было неизвестно. Внутри образовалась странная пустота: он еще слышал голос родителей, вспоминал каждое их слово, пытался спрятать это поглубже в памяти, чтобы доставать обрывки воспоминаний в самые темные ночи. Но вместе с этим рядом уже давно развернулась пропасть, на дне которой бушевала ледяная горная река, и в этих потоках исчезало все – даже ощущение себя. Тсузуку не знал, куда деться от самого себя, хотелось исчезнуть, раствориться, хотя бы на час выключиться и перестать чувствовать – внутри будто что-то сломалось, перегорело, и парень уже не знал, как это чинить. Когда Рёга ушел, стало еще хуже: пока он был рядом, планета вращалась по привычной орбите, а теперь слетела с курса и уносилась далеко в космос, отчего с каждой секундой становилось все холоднее. Йо-ка возник перед пленным неожиданно и, опустив на стол две рюмки и три бутылки, устроился в кресле напротив – Тсузуку ожидал, что мужчина заговорит, но тот только вынул откуда-то нож и принялся медленно наливать по лезвию темную жидкость на дно первой рюмки. Йо-ка так увлекся процессом, что даже не обращал внимания на парня, и только критически осматривал получившиеся слои, меняя бутылку за бутылкой. Тсузуку невольно засмотрелся на эти отточенные движения, на ту ловкость, с которой мужчина держал нож и отмерял слои, пока сладковатый запах продолжал разноситься по кабинету: сладость перекрывали только резкие ноты алкоголя. – Бери, – наконец Йо-ка отложил нож в сторону и подпер голову рукой, глядя прямо на своего гостя. – Угощаю. – Что это? – Тсузуку с недоверием смотрел на слоистый коктейль, и внутри него росла странная тревога, разгорающаяся, слово пламя. – Б-52, – хозяин поместья на мгновение прикрыл глаза, будто вспомнив что-то приятное. – Крепкий, тягучий кофейный слой, отдает лесным орехом и обжигает дерзкой горечью. Сливочный ликер в центре, изысканный, утонченный и очень опасный, он является связывающим звеном, все крутится вокруг него. Апельсиновый слой в конце взрывается искрами, не поддается объяснению, но дополняет предыдущие два. Этот коктейль, как вечерний прилив, как весенний ветер, как первое знакомство: он неповторим, он никогда не сотрется из памяти. Тсузуку уже забыл о рюмке, стоящей на столе – он только зачарованно следил за Йо-кой, ловил каждое движение его резко очерченных губ, наблюдал, как тень от прямого носа падает на лицо, отчего то будто делится на две половины. В кабинете было темно, свет от камина был слабый и он скорее только сгущал сумрак вокруг, делал его тяжелее, ощутимее. Тсузуку чувствовал запах алкоголя, и в этом запахе терялся Йо-ка, он становился его частью и был непривычно близко – настолько близко, что из-под расстегнутого ворота рубашки видны были даже острые ключицы. – Я не пью, – Тсузуку с огромным трудом пошевелил языком, но голос ломался и не поддавался. – Как скажешь. Через тонкую трубочку Йо-ка в одно мгновение осушил первую рюмку – Тсузуку только следил, как заострились его скулы, как при каждом глотке на шее ходил выделяющийся кадык: в этом человеке была уверенность, сила, которой он наслаждался, которой он играл и которую он не стеснялся демонстрировать. Тсузуку хотел бы ненавидеть Йо-ку, проклинать, желать смерти, но мог только завороженно цепляться взглядом за каждое его движение – свое отношение к хозяину поместья он определить не мог: оно металось от отвращения к странному помешательству. Йо-ка был загадкой, решить которую не получалось. – Я все еще ничего о тебе не знаю, – мужчина нахмурился, но это был наигранный жест, жест, который принадлежал одному зрителю. – Тебя зовут Тсузуку, тебе семнадцать. Расскажи еще что-нибудь. – Вы тоже не утрудились рассказать свою биографию. Язык работал быстрее мозга, и Тсузуку тут же пожалел о сказанной фразе – слова повисли в воздух, едва ли не электризуя его, и Йо-ка резко замер со второй рюмкой в длинных пальцах. Хозяин поместья напоминал мраморную скульптуру, статую в музее, глыбу льда – что угодно, но только не живого человека, способного чувствовать, переживать, любить. Взгляд Йо-ки сосредоточился на Тсузуку, он будто сканировал его, заглядывал в затаенную глубину души, чтобы вытащить самое ценное: парень почувствовал, что к сдавленному горлу подступила тошнота. – Дашь на дашь? – неожиданно Йо-ка холодно улыбнулся и, прищурив один глаз, сложил пальцы так, будто собирался стрелять в пленного. – Хорошо, спроси у меня все, что захочешь, один вопрос в твоем распоряжении. А потом спрашивать буду я. Тсузуку чувствовал, как воздух вокруг становится все холоднее – он снова не сорвался, его снова что-то спасло, и эта странная удача пугала, он будто подбирался все ближе к тонко продуманной ловушке, капкану: он играл в русскую рулетку без права на ошибку. Больше всего Тсузуку хотел забрать свои слова обратно и не говорить вообще ничего, но ход был сделан, а путь назад уже пропитан бензином – спичка была в чужих руках. Что он мог спросить у Йо-ки? Перед ним сидел абсолютно чужой человек, почти незнакомец, о котором он не знал совсем ничего – а нужно ли узнавать? Тсузуку убеждал себя, что ему было все равно, но несмотря на тревогу, он чувствовал странный азарт, колющее любопытство – он мог спросить все, что ему захочется, но в голове была пустота. – Где ваши родители? – вопрос сорвался с губ сам, непроизвольно. Тсузуку и сам не мог понять, почему спросил именно об этом, почему из миллиона возможных вопросов сделал ставку именно на то, что для него самого было слишком больной темой – Йо-ка тоже удивленно прикусил губу, явно ожидая чего-то другого: вопрос про родителей его если не смутил, то явно сбил с продуманного пути. – Родители? – хозяин поместья задумчиво покрутил в руках рюмку, любуясь ее содержимым, будто ювелир. – В Швейцарии, на них записано несколько предприятий… Не стану же я оставлять их в Японии, когда вся страна едва ли не одна большая бомба, готовая вот-вот рухнуть. Не дожидаясь реакции, Йо-ка опустил трубочку во второй коктейль – его он втягивал медленно, с прикрытыми глазами, будто смакуя каждую опьяняющую ноту: даже так он был опасен. Хозяин поместья открыл глаза резко, сразу же уставившись на Тсузуку, и тот непроизвольно вздрогнул, вскользь подумав, что разделяет их всего лишь письменный стол – слишком мало для бегства. Догадавшись, чего от него ждут, парень кивнул, показывая, что доволен ответом, хотя внутри что-то болезненно кольнуло: его родители были далеко не в безопасности – они балансировали на краю эпицентра взрыва. – Очередь для моего вопроса, – Йо-ка усмехнулся и демонстративно отвел глаза в сторону, будто задумавшись, хотя Тсузуку знал, что игра этого человека продумана до мельчайших деталей. – Зачем тебе это все? Зачем тату, пирсинг, если ты не… – Для самого себя, – парень поспешно перебил хозяина поместья, понимая, что отчего-то просто не может посмотреть в его надменное лицо. – Чтобы лучше прочувствовать какой-то момент, чтобы запомнить его навсегда, оставить в памяти. Дни уходят, люди уходят, даже воспоминание стираются, а рисунок на коже останется навсегда. Тсузуку сам не ожидал от себя такого потока слов – он был под прицелом: шаг влево приравнивался к расстрелу, шаг вправо стягивал веревку на шее, а за спиной была только пропасть с ледяными глыбами на дне. И Тсузуку умудрялся стоять на месте неподвижно, он говорил, даже не дыша, и с каждой секундой в лице Йо-ки сквозило отчетливое удивление, которое он даже не пытался скрыть: он не мог соотнести возраст Тсузуку, его впалые щеки, костлявые запястья и эту вызывающую сережку в носу с его словами, той серьезностью, сжимавшей узкие плечи парня, словно тиски. Йо-ка слушал внимательно и чуть постукивал пальцами по столу, понимая, что за всю его жизнь не набежало ни одного события, которое он бы хотел сохранить, которое не хотел бы забыть. – Многовато у тебя воспоминаний, – хозяин поместья хмыкнул, но в этом жесте сквозило что-то нервное, беспокойное. – Это не обязательно действия или люди, – Тсузуку боялся этой искренности, он никогда не затрагивал эту тему ни с одним человеком, а теперь слова сами соскальзывали с губ, пока он, сам того не замечая, цепляется ногтями за запястье. – Иногда есть просто мысли, образы, которые существуют в голове, не дают покоя. Йо-ка почувствовал, как в сознании что-то вспыхнуло, взорвавшись черной краской, и дело было не в алкоголе: мужчина был уверен, что двух рюмок слишком мало, а вот слова Тсузуку действовали странно, они опьяняли, цепляли – казалось, что вокруг бушевал океан, волны сталкивались друг с другом, разбивались о камни и наползали на берег с тихим шелестом. Йо-ка резко схватился за поверхность стола, не отрывая взгляда от Тсузуку – тот тоже смотрел ему прямо в глаза, хотя было заметно, что дается ему это с огромным трудом: это была странная, негласная игра, продолжать которую не мог уже никто, но сдаваться запрещали правила. Камин в углу потрескивал, царапая тишину, Йо-ка морщился от слабого головокружения: этой ночью он говорил мало, но возникало ощущение, будто он проболтался о чем-то важном, почти интимном – дерзость Тсузуку вызывала раздражение, но вместе с этим притягивала, как недоступная игрушка. – В каком отделении твои родители? – неожиданно спросил Йо-ка, понимая, что с каждой секундой говорить становится все сложнее. – Не знаю, – от этой внезапности Тсузуку растерялся, лихорадочно соображая, что взбрело в голову этому человеку прямо сейчас. Где-то около Токио… Вы же не… Запоздало парень понял, что за свою резкость может заплатить слишком высокую цену – внутри что-то оборвалось, и он замолчал, с ужасом ожидая продолжения. Однако Йо-ка тоже задумчиво откинулся на спинку кресла и снова принялся крутить в пальцах нож – Тсузуку заметил, что мужчина постоянно держал что-то в руках, вертел рюмки, перекладывал документы. Хозяин поместья молчал довольно долго, и его лицо снова заледенело, стало совсем безразличным, будто он уже забыл о своем госте, забыл об этой странной беседе. Когда Йо-ка перевел на парня мрачный взгляд, вспомнив о его существовании, то только махнул рукой, холодно отчеканив: – Уходи. Тсузуку еще непонимающе смотрел на Йо-ку, но тело на автомате выполнило приказ: скрип стула, несколько шагов, сбившееся от волнения дыхание – все эти звуки разбивали тишину и падали в осколки увядшими мотыльками. Когда Тсузуку понял, что хозяин поместья идет за ним, держась на расстоянии в метр, сердце тревожно застучало быстрее, но парень сдержался и не обернулся: просто продолжил двигаться к двери. Он ощущал себя добычей, наживкой, на которую вот-вот должен броситься крупный хищник – Тсузуку казалось, что он слышит хлопанье размашистых крыльев, чувствует щелканье острого клюва у самого уха. Когда сзади на тело навалилось что-то тяжелое, Тсузуку не понял, что происходит, а уже в следующий момент его швырнуло на пол с такой силой, что зубы пробили нижнюю губу, отчего рот заполнился кровью. Тсузуку не успел опомниться, а рядом уже что-то с грохотом рухнуло – что-то тяжелое пронеслось прямо рядом с его головой: парень даже почувствовал, как шевелятся волосы. Инстинктивно Тсузуку прижался к полу, ожидая продолжения кошмара, но в кабинете установилась странная, почти пугающая тишина – нарушил ее только чей-то топот, удар двери и растерянный оклик Рёги: – Господин? Что произошло? Догадавшись, что все закончилось, Тсузуку рискнул приподнять голову и попытаться сесть: в нескольких сантиметрах от него лежал огромный книжный шкаф – все книги и бумаги выпали и теперь хаотично рассыпались по полу среди битого стекла, будто по кабинету пронесся ураган. Тсузуку понял, что шкаф рухнул прямо туда, где мгновение назад стоял он. Резко обернувшись, парень увидел Йо-ку: сидя на коленях рядом с ним, он тяжело хватал ртом воздух, будто никак не мог отдышаться – грудь хозяина поместья вздымалась с такой силой, будто сейчас разорвется. Тсузуку вспомнил, как его толкнули откуда-то сзади, как холодное прикосновение обожгло запястье – Йо-ка спас его. Парень смотрел в чужие пустые глаза растерянно, еще не до конца осознав, как близко в этот раз смерть пронеслась рядом с ним: Рёга уже рванулся вперед, услужливо предложил руку Йо-ке, но тот только поморщился и встал сам: хозяина поместья не задело, но выглядел он изрядно помятым. – Выметайся, – сощурившись, Йо-ка посмотрел прямо на Тсузуку, одергивая задравшуюся рубашку и поправляя растрепавшиеся волосы. – Немедленно. *** – Одна ножка короче остальных, будто подпилена, – сидя на корточках, Рёга растерянно рассматривал упавший шкаф, осторожно, будто бомбы, касаясь его поверхности. – Удивительно, что он не рухнул раньше. – Очень странно, – Йо-ка мерил кабинет раздраженными шагами, раз за разом вспоминая, как отталкивает Тсузуку в сторону и, не удержав равновесие, сам летит вниз. – С ним все было в порядке, я уверен. Какое-то время мужчины помолчали, лишь изредка глядя на друг друга в тревожном ночном полумраке – свет камина теперь и вовсе казался излишним, неуместным, почти неприличным. В воздухе повисло что-то напряженное: колючее беспокойство оплетало кабинет, становясь все прочнее, как серебристые нити паутины – Рёга продолжал сидеть на полу и не шевелиться, будто боясь зацепиться за эту паутину. Вздохнув, Йо-ка подошел к окну и вытащил из ящиков полупустую бутылку с чем-то янтарным – языки пламени от камина отражались на стекле, отчего казалось, что в жидкости вспыхивают фейерверки. Йо-ка устало плеснул содержимое бутылки в стоящие на столе рюмки, после чего, огибая разбросанные по всему полу осколки, протянул напиток Рёге. – Виски, – хозяин поместья нервно усмехнулся, присаживаясь на корточки рядом с мужчиной. – Извини, безо льда. Поджав губы, Рёга покачал головой, но виски все-таки выпил – в голове все как-то смешалось, а если он закрывал глаза, то веки буквально начинало жечь: верный признак усталости. Алкоголь опалил горло, задержался на языке лишь на секунду и камнем рухнул в желудок, оставив за собой огненный след – Рёга только привык к этому огню, как сознание вдруг окутал холод: устало вздохнув, Йо-ка положил голову на его плечо, продолжая хмуро разглядывать упавший шкаф. В теле хозяина поместья, его положении, тяжелому взгляду – во всем прослеживалось напряжение, и Рёга только неподвижно замер, позволяя мужчине собраться с мыслями, обдумать все, что крутилось в его голове и отражалось в стеклянных глазах. – Думаешь, что кто-то намеренно подпилил ножку шкафа? – Наконец тихо спросил Йо-ка, не отрываясь от чужого плеча. – Сложно придумать другое объяснение, – Рёга с трудом боролся с желанием приобнять господина, коснуться его напряженной спины, сжать холодные пальцы. – Но и попасть к вам в кабинет достаточно сложно, а для того, чтобы испортить шкаф, нужно время… – И кому это нужно? – сидеть на корточках было тяжело, и Йо-ка поднялся на ноги и, еще раз пройдясь по кабинету, приблизился к подоконнику, чтобы замереть на границе неуютного полумрака кабинета и непроницаемой темноте далекой ночи. – Вернее, кто позволил себе такое? Рёга развернулся к господину, разглядывая его силуэт на фоне вырисовывающегося окна: облегающая черная рубашка подчеркивала острые плечи, узкую спину и сильные руки – даже в фигуре Йо-ки было что-то величественное, едва ли не царское, и Рёга засмотрелся на эти черты, почти забыв о той прозрачной тревоге, сковавшей воздух. Неожиданно сам Йо-ка, почувствовав этот пристальный взгляд, резко обернулся, отчего на секунду в его блеклых линзах отразился догорающий камин – со стороны могло показаться, что глаза мужчины вспыхнули. – Пойдем, – хозяин поместья устало махнул рукой, но вышло не то пьяно, не то слишком грациозно. – Не хочу больше здесь находиться, тошно. Разберешься, чтобы к завтрашнему дню здесь навели порядок и проверили всю мебель. Йо-ка первым быстро вышел в коридор, и Рёга, окончательно погасив камин, поспешил за ним, замерев лишь на пороге: казалось, что в мутном полумраке, окутавшем кабинет, было что-то зловещее, чужое. Мотнув головой, мужчина поравнялся с Йо-кой, и вместе они вышли к лестнице, идя рядом, плечом к плечу, но в абсолютной тишине – тишина была не напрягающая, а скорее успокаивающая, холодная. Йо-ка смотрел под ноги, иногда запинаясь, косился на закрытые двери и у окон замедлял шаг, растерянно рассматривая одинаковые белые сугробы, посеревшие от ночной темноты – снега было так много, что места черному небу почти не оставалось. – О чем вы говорили с Тсузуку? – вдруг спросил Рёга, почему-то не надеясь услышать правду. – О моих родителях, – Йо-ка поморщился, вынуждая отключающееся сознание работать, пусть и слабыми вспышками. – О его татуировках. О моментах, которые хочется сохранить в памяти. У тебя такие есть? Ответ хозяина поместья был неожиданно искренним, и Рёга удивленно покосился на идущего рядом человека: конечно, тот был пьян. Это была та стадия опьянения Йо-ки, когда его лед вдруг давал трещину, а в образовавшихся промежутках сквозили весенние ручейки искренности, никогда не доходящие до размеров настоящей реки. В такие моменты Йо-ка не хмурился, не продумывал каждое слово, а просто говорил, просто думал – просто жил. Рёга любил такого Йо-ку – впрочем, как и все остальные его состояния – хоть и чувствовал это неправильным: использовать чужое опьянение, чтобы укрепить веру в свой самообман. Какой момент Рёга бы хотел сохранить в памяти? Какой-то весной они с Йо-кой обедали в любимом ресторане, а затем Йо-ка вдруг захотел пройтись по магазинам: они просто гуляли часа два, рассматривали вещи, шутили и пили кофе, весело глядя друг на друга. А потом сидели на улице под весенним солнцем – холодным, но таким нежным, чувствительным – Йо-ка курил, прячась за дорогими темными очками, а Рёга что-то увлеченно ему рассказывал, отчего мужчина начинал смеяться и щуриться на солнце. В этом дне не было ничего необычного, яркого, выдающегося, но он был таким теплым, таким спокойным: тогда казалось, что не существует никакого времени, что вся жизнь будет этим умиротворенным, весенним днем. Какой момент он бы хотел сохранить? – Сложно сказать, – почему-то Рёга смотрел себе под ноги и не узнавал собственный голос. – И не вспомнишь сразу. Напрашивалось наглое «А вы?», но мужчина чувствовал, что сейчас не то время, чтобы донимать Йо-ку вопросами: хозяин поместья выглядел усталым, сутулился, а его походка становилась все неувереннее. В полной тишине они дошли до широкой двери – той самой непреодолимой преграды, сложного уровня, который Рёга все никак не мог пройти. Йо-ка уже коснулся дверной ручки, будто забыв, что пришел сюда не один, но затем постоял неподвижно и резко развернулся, заглядывая в глаза своему спутнику: взгляд Йо-ки скользил, как на льду, и выхватить из полумрака лицо Рёги удалось не сразу – тот терпеливо ждал. – Тсузуку, – вопреки всем ожиданиям хозяин поместья шепотом произнес чужое имя и прикрыл глаза, будто вспоминая, как выглядит его обладатель. – В есть что-то… Не могу объяснить, слишком много всего в голове. Если бы он был звездой, то обязательно той, которая вот-вот взорвется. Рёга еще думал над этим странным сравнением, вспоминал растерянное лицо Тсузуку, то, как его голос дрожал, пока тот говорил с родителями, а Йо-ка уже махнул рукой и почти ввалился в собственную комнату, сразу же повернув замок на двери. В этот же момент одна свеча в коридоре резко перегорела, и Рёга остался в тянущем одиночестве, ощущая лишь слабый, едва ощутимый запах алкоголя – если сосредоточиться на этом запахе, то казалось, что Йо-ка все еще был рядом. Голова отозвалась тупой болью: в сознании еще боролись образы – темные, вызывающие глаза Тсузуку сталкивались с прямым носом Йо-ки, переплетались, все сильнее давя на обратную сторону глазниц. Когда Рёга нашел в себе силы сделать шаг по направлению к собственной комнате, еще одна свеча перегорела.