Живая

В спальне было темно. Ширен Баратеон опустила веки — словно боясь, что мрак выест глаза. Привычная боль разбудила ее, безжалостно вгрызлась в висок. Пора было идти, но Ширен боялась темноты. Темнота таила в себе отголоски кошмарных снов — красных и жгучих. Пугала тенями, таящимися в трещинах каменных стен. В комнате Ширен не было зеркал, единственная поверхность, где она могла рассмотреть себя — большой таз с водой для умывания, который по утрам приносила служанка. Нередко, оставшись одна, Ширен прикасалась к щеке, ощупывала твердую бугристую коросту. Однажды, набравшись смелости, она стащила на кухне нож и, вздрагивая от любопытства и омерзения, соскребла несколько чешуек с подбородка. Чешуйки на бледной ладони напоминали части панциря жука-падальщика. Ширен осторожно положила одну из них в рот, разжевала в труху, мелкую, как песок, выплюнула. Вкуса не было. Впрочем, его Ширен не ощущала уже давно — с тех пор как… Новая волна боли заставила ее скорчиться на постели. В такие моменты Ширен казалось, что ее голова каменеет, левый глаз застывает, превращается в острый осколок льда. Ширен закашлялась, во рту стало вязко и солоно, словно от крови. Она поднялась, нащупала платье, кое-как натянула его, не заботясь о том, чтобы отыскать башмаки. Выскользнула за дверь. Черный Замок спал. Ширен неслышно прокралась по лестнице, ступая босыми ногами как можно тише. — Дитя… Ширен замерла. Красная Жрица отделилась от стены. — Почему ты не спишь, дитя? — Рубин на ее шее угрожающе светился. — Я… — Ширен попятилась. — Я проголодалась. За спиной Мелисандры колыхались тени. — Я так и думала. Она протянула к Ширен руку, словно желая коснуться ее щеки, помедлила, колеблясь. — Ты странная девочка, принцесса Ширен. Огонь почти ничего не показывает о тебе. Словно Р'глор не видит… — Мелисандра запнулась. Ее ладонь дрожала от напряжения. Ширен ощущала жар, исходящий от жрицы. Если прокусить эту белую кожу, польется не кровь, а жидкий огонь. Мелисандра опустила руку, так и не дотронувшись до Ширен. Рубин на ее горле потух. — Ты странная, — повторила она, задумчиво наклонив голову. — Ты и твой полоумный шут. И мертвый к тому же. Ты ведь знаешь об этом, принцесса Ширен? Пестряк мертв уже очень давно, и смрад, который он распространяет вокруг себя — это вонь гнилой требухи в его рыхлом животе. Он — зло, Ширен. Я знаю это. Ширен молчала. Ей доводилось видеть, как Красная Жрица сжигает людей во славу своего бога. Не ей рассуждать о зле. — Молчишь, — Мелисандра повела плечами, скривилась и прогнусавила: — На дне морском мертвые разгуливают как живые, а живые гниют как мертвецы. Ширен вздрогнула. Мелисандра расхохоталась, запрокинув голову. В полумраке ее зубы были темными и мелкими, как у крысы. Сопровождаемая издевательским смехом колдуньи, Ширен сбежала вниз, под лестницу, где в крошечной, незаметной постороннему взгляду каморке обитал Пестряк. Он уже ждал ее. Сгорбившись на рваном матрасе, Пестряк жадно жевал, роняя куски на колени. Ширен обняла его, прижавшись к плечу окаменелой щекой. Вдохнула знакомый запах, пряный, чуть сладковатый — так пахли водоросли на берегу после шторма. — Я оставил немного для тебя, — сказал Пестряк с набитым ртом, указав на стол. К толстой нижней губе неопрятно прилипли комки пищи, подбородок блестел, весь в пленке темной слюны. Узкое зарешеченное окно под потолком пропускало немного серого предутреннего света. Ширен достала из рукава платок и аккуратно вытерла лицо Пестряка. Затем подошла к столу, где на большом глиняном блюде лежала груда грубо нарезанных ломтей в вязкой подливе из свернувшейся крови — и принялась есть. Сырое мясо скользило на зубах, и Ширен глотала его крупными кусками, с наслаждением понимая, что боль, гложущая череп, отступает, прячется, затихает. Словно сытый зверь в своей берлоге. Пестряк наблюдал, как она ест, одобрительно кивал, радостно звеня колокольчиками. Ширен вспомнила слова Мелисандры. Он — зло, Ширен. Раньше мясо было жестким, вонючим, покрытым жесткой щетиной. Мясо крыс, мелких животных, птиц. Но это было совсем другим — гладким и сочным, скользким от жира, остро пахнущим свежей кровью. Ширен облизала губы, немного встревоженная. — Ты ведь никого не убил, правда? — Она погладила Пестряка по руке. Пестряк помотал головой. — Великан оторвал руку тому человеку, и он все равно бы умер. Я лишь взял немного его плоти для нас. Холодно. Нам нужно больше еды, чтобы жить. Урча, Пестряк запустил в рот маслянистые от крови пальцы, облизал их по очереди. — На дне морском не всегда живые едят мертвых, уж я знаю, я-то знаю. Колокольчики сладко звенели в такт его движениям. Ширен украдкой дотронулась до виска: боль исчезла, словно и не было. — Но я ведь живая. Живая? Шут молчал, сосредоточенно обгладывая толстую, покрытую сухожилиями, кость. Не дождавшись ответа, Ширен вздохнула, поцеловала Пестряка в разноцветную щеку и тихо вышла из комнаты.