Частицы

Голова Мери залита алым-алым, и оно всё ещё продолжает хлыстать из дыры на лбу и виске, заливая землю и листья под ним. А мотыльки-вестники-смерти вокруг него беснуются, мельтешат истерично, так многочисленны и беспорядочны, что и мальчика самого под ними не рассмотреть; Эл впервые видит такое. Мэри вздыхает хрипло, с надрывом, отчаянно пытаясь что-то сказать. О, Оракул, да как ты дышишь до сих пор с такой раной? В горле лишь жутковато булькает — да как такие звуки вообще издавать можно? — а из трещины вновь багрянец выплёскивается. Эл осторожно гладит мальчика по волосам — бездумно, даже не осознавая до конца, что делает, и что происходит. Руки у неё кровью залиты, не отмыть её вовек, кажется. Пальцы дрожащие осторожно перебирают слипшиеся светлые прядки на виске, совсем рядом с открытой раной, в которую даже заглянуть сил нет. Это мозги, смотри же, птичка. Погляди внимательно, что она с ним сделала. Мери вновь что-то произносит. На самом-то деле лишь хрипит в агонии, глядя куда-то мутным взором теперь уже одного-единственного глаза. Мери, кажется, вновь забыл покормить своего фамильяра. Того самого, что сзади лежит, выпотрошенный наизнанку. Эл улыбается, как ей кажется, мягко и понимающе. На самом-то деле лишь рыдает беззвучно от ужаса. Ты о том фамильяре, Мери, внутренности которого мы нашли минутой ранее? О, не думаю, что он сейчас голоден. Эл точно не уверена, что из этого говорит вслух, но совершенно точно обещает купить эскимо, когда они вернутся в Штаб. Только ты, Мери, будешь возвращаться туда в закрытом гробу. В слабо пробивающихся сквозь листву солнечных лучах белеет черепная кость в пробитой дыре — птичка изо всех сил старается не смотреть на неё. Не-смотреть-не-смотреть-не-смотреть… Мери, кажется, кивает в ответ и слабо улыбается. На самом-то деле лишь кривая болезненная усмешка возникает на перекошенном лице, заляпанным землёй и кровью. Потерпи, ещё совсем немного осталось. Мотыльки вокруг него неспешно исчезают один за другим. Сначала просто будто бы выцветают и уменьшаются в размере, а потом начинают растворятся один за другим. Эл пытается сосчитать их — не успевает. И понимает совершенно точно — теперь уже действительно немного. Мери слабо дергает рукой — не то указывая куда-то, не то просто в судороге, и шепчет что-то невразумительное. Эл отвечает — всё ещё рыдает вообще-то — успокаивающе и как-то отстранённо думает: Ашкор посоветовал бы милосердно добить. Мотыльков уже почти не остаётся — Эл действительно раньше такого не видела. Последние исчезают одновременно с тем, как мальчик в последний раз вздыхает еле слышно. Эл смотрит на него — скорее уж заставляет себя — какие-то пару секунд, затем осторожно опускает его голову, пополам рассеченную, на листву и поднимается на ноги. Мико лежит на земле чуть дальше. Дышит, слава Оракулу. А над ней возвышается… Эл не может подобрать слов подходящих. На задворках истерящего сознания звучит чуть язвительный голос земной девушки — результат генетической мутации. Да, это вполне подходит. Эзарэль это узнаёт, кажется. По крайней мере говорит и смотрит как-то почти осознанно. Существо хохочет. Хрипло — так звучали последние слова Мери. Заливисто — он смеялся так же, пока ты не убила его. Раздражающе — хватит, эй, ты ведь только что раскроила череп ребёнку. Она — оно?.. — отталкивает эльфа и зачем-то обращается к птичке. — А не сожрать ли мне и тебя заодно? Уж больно твои пёрышки нравятся. Эл лишь мельком замечает оперение на её левой руке, а потом вдруг усмехается — неожиданно и для неё, и для себя тем более. Внутри всё ещё что-то отчаянно вопит от ужаса и боли, истерит и норовит вывернуть её наизнанку, а она в кои-то веки не поддаётся. На лице обескровленном лишь подсыхающие слёзы и полу-усмешка — у кого научилась-то, птичка? — А не повыдирать ли мне твои? Уж больно они тебе ни к лицу. По рукам, кровью залитым, вверх письмена тёмные-тёмные тянутся, будто чернила из-под кожи проступили вдруг. Да и руки — не руки уже, до локтей лапы чёрные с когтями заострёнными, и их уже невыносимо сильно вонзить в кого-то хочется. Птичка, да? Осторожнее с прозвищами нужно было, Аш, — не птичка уже вовсе, гарпия настоящая. И взгляд истинно хищный, и когти всё же без труда плоть рассекают, неосторожно и неглубоко, правда, — оно успевает вырваться, оставляя на когтях ошмёток кожи. И нападает в следующий миг. Правая рука — коряга скорее уж, шипами заострёнными покрытая. Они больно царапают по лицу, но болью это даже как-то смешно называть после того, что испытывал Мери. Да и не так уж страшно после Ивони. Хвост у существа гибкий и тяжелый — без труда в сторону отбрасывает, но и вцепиться за него удобно вполне, длинные кровавые борозды оставляя. Оно шипит, вырывается, так и норовит вцепиться зубами в шею. Эл истерично хмыкает, глядя на это, — таким клыкам любой вампир позавидовал бы. Существо бьет ногой в живот — птичка слабо ощущает вонзившиеся на миг острые когти, прежде чем отлететь назад. Неужто ни единого слабого места у тебя нет?.. Оно стремительно приближается, плотоядно облизываясь. А не сожрать ли мне тебя?.. И Эл понимает вдруг краешком сознания с какой-то едва ощутимой дрожью не то ужаса, не то отвращения. Оно заковано, будто в броню, в частицы своих жертв, что были сначала пищей, а после — драгоценной защитой. Вот, что ты такое на самом деле. Оно наступает с усмешкой, не сомневаясь уже в своей силе и превосходстве. В глазах обезумевших отчетливо читается намерение если не сожрать, то разодрать хотя бы, и глядя в них, Эл вдруг совершенно ясно осознаёт, что делать ей. Да что же ты творишь, птичка, тебе крови мало было, остановись… Она. Его. Убила. И кидается вперёд, почти не глядя. Оно орёт. Птичка скорее чувствует это, чем в самом деле слышит. Под когтями противно что-то хлюпает, и горячая липкая жидкость заливает лицо и руки. Вырывать глаза как-то мерзко. Мерзко-мерзко-мерзко… Заслужила-заслужила-заслужила… Лицо существа в крови и трещинах, злобой и яростью искажено. Оно продолжает отбиваться, совершает удары, руководствуясь каким-то животным чутьём. Эл за ней не успевает. Снова. Её отбрасывает в сторону — пара секунд свободного полёта, резкая боль в спине и жуткий хруст. Чёртова тварь. Конечно же, её уже и близко нет на поляне, когда птичка заново вспоминает, как дышать, и с трудом поднимается. Её или трясёт, или шатает, пока непонятно. Непривычно бледный Эз тут же заботливо подхватывает под руку и успокаивает непонятно зачем. Выдохни, во имя Синего Жертвоприношения. Я живая. В отличие от Мери. Не смотри на него. Не-смотри-не-смотри-не-смотри… Они стоят рядом с ним, глядя на кровавое месиво там, где должна быть голова мальчика, и до сих пор почему-то ничего не делают. Эл всё же отворачивается первой и слышит, наконец, что эльф говорит ей. — …я понимаю, что тебе сейчас больно, но… Больно? Едва ли. Впервые она не испытывает ничего, кроме чистой, искренней и упоительной ненависти. Птичка вырывается почти с остервенением, провожает взглядом втягивающиеся обратно в кожу чёрные руны и в который раз за день думает совсем не о том — Ашкор, полагаю, будет доволен. А ещё… можно мне убить её?