Причина идти вперёд

      Гиноза сидит перед могилой отца и ведёт – впервые за много лет – разговор по душам. Если это, конечно, вообще можно так назвать. «В твоём возрасте отец – самый желаемый собеседник». В его случае разговор идёт только в одну сторону, но для самого Гинозы это уже и не важно – в конце концов, все его попытки устроить себе нормальную, по меркам общества, жизнь пошли прахом. Окончательно и бесповоротно.       Гинозе хочется хорошенько отпинать себя прошлого ногами. Потому что отец в сотый раз оказался прав, а Нобучика всё еще болван, до которого слишком поздно доходит. Его лучший и возможно единственный друг сбежал, на нём самом поставили крест как на безнадёжном и предложили пойти в каратели. Можно подумать, он бы смог сутками валяться в лечебнице. Год назад – да, возможно. До встречи с этой несносной Цунемори, когда работа была рутиной, а в его понимании мира каратели стояли на своём месте, а следователи – на своём. Когда можно было сколько угодно злиться на это карательское высокомерие Когами и недовольно хмыкать на упоминание «детективного чутья» от отца – они бы всё равно никуда от этого не делись. Когда забота о чистоте психопаспорта была чем-то само собой разумеющимся. В то время, конечно, случись ему довести себя до такого показателя, он бы согласился на любую терапию. Но сейчас всё иначе: вездесущая Цунемори перевернула его образ мыслей, заставив – вот абсурд – переживать за себя, Когами сбежал в самое неподходящее время, Кагари канул в бездну небытия, от отца остался только прах в урне, а сам он нарушил своё же главное правило и стал карателем. Гиноза был готов подать сколько угодно прошений, но его и без этого определили в первое подразделение. Конечно, от старого состава остались только Кунидзука и Цунемори, сейчас всех новых будут отправлять именно к ним. Гиноза странно, ненормально счастлив, потому что он просто не может себе представить работу под началом другого следователя.       Гиноза не говорит этого вслух, пусть даже единственным его собеседником сейчас является могильная плита, – Цунемори не просто заняла место где-то в его подсознании, она намертво въелась под кожу – захочешь, и то не выкинешь. Дни, проведённые в лечебнице после критического превышения коэффициента, – в полной изоляции, в одиночестве, с приторно-вежливым персоналом и сверлящей мозг классической музыкой, – запомнятся ему надолго. Ни одна терапия не занимала его настолько, чтобы отвлечь от непрерывно зудящего чувства тревоги: «Я должен поскорее вернуться в норму, я должен выйти отсюда, я должен вернуться на своё место».       «Я должен помочь Цунемори»       Мысли о следователе красной нитью протягивались сквозь всё, о чём думал Гиноза. Она стояла за спиной у Когами, такая же упрямая, как и этот придурок, она всплывала в словах Масаоки, вселяла беспокойство за первое подразделение, гневно кричала на него из воспоминаний в ответ на резкие слова («Впредь прошу вас не ставить под сомнение мою компетентность!»), улыбалась и пожимала плечами всякий раз, когда ему приносили антидепрессанты («Не волнуйтесь. Устойчивый чистый психопаспорт – моя сильная сторона»). Он даже не сразу заметил, как она пробралась к нему в голову, без боя отвоевала себе кусочек того, что другие зовут душой, и поселилась там. Нобучика в существование души не верил. Не верить в странную необходимость думать об одном миниатюрном следователе не получалось.       Он выдержал ровно две недели, в течение которых не получал никаких новостей о ситуации снаружи «ради стабилизации оттенка», после чего путём нехитрого, но эффективного шантажа добился от врача правды. Умение вести допросы таблетками не вытравишь. Правда была такая: с учётом того, что он принимал раньше, усиленный курс препаратов с практически стопроцентной вероятностью превратит его в овощ, а его прошлое следователя и многолетний опыт работы с преступниками сводят на нет шансы успешного действия более мягкой терапии. «Тем более, вы же сами понимаете, для правильного лечения необходим не только правильный подход, но и отклик со стороны пациента. Вам стоит перестать себя изводить». Несмотря на значительные колебания коэффициента, свойственные многим новоприбывшим пациентам, положительной динамики не наблюдалось. И в целом это делало вероятность его реабилитации и возвращения в общество практически нулевой. Над предложением врача, озвученным тихим голосом, Гиноза думал недолго. В конце концов, он прекрасно знал статистику и задним умом понимал, что из лечебницы не возвращаются здоровыми гражданами.       За ним приехали на следующий день. У Акане были извиняющиеся глаза и мокрые от дождя плечи пиджака. Она сидела, чуть ссутулившись, пока он заполнял ворох бумаг о приёме на новую должность – по большому счету, чистая формальность: он знал их содержание на практике и просто механически подписывал в нужных местах. Стать карателем оказалось невероятно просто – уже через пятнадцать минут он вышел под холодный дождь и с удовольствием вдохнул пахнущий мокрым асфальтом воздух.       – Не стойте под дождём, Гиноза-сан, простудитесь. Вы не выглядите здоровым, – в её взгляде – беспокойство, тонкие пальцы мнут край рукава. Он понимает, что она чувствует. Стыд, вину, страх, непонимание, как себя вести и что теперь говорить своему новому подчинённому – бывшему начальнику. Ему эти чувства знакомы. Поэтому он старается выглядеть уверенным и ободрить её, хотя синяки под глазами наверняка портят впечатление:       – Я чувствую себя прекрасно. Пойдёмте, следователь, у нас много работы, не так ли? – утвердительный кивок в ответ.       Нобучика идёт к знакомой служебной машине, не оглядываясь на здание лечебницы. Причина идти вперёд оказалась предельно проста: у его причины были нелепо большие ботинки и короткая стрижка, прибитая к голове дождём. В конце концов, стать цепным псом и оказаться по другую сторону поводка может быть не так уж плохо, всё зависит от того, кто этот поводок будет держать.       Гиноза возвращается с могилы отца с лёгким сердцем. Наконец-то он верит в то, что теперь он всё делает правильно. Пусть с точки зрения государства он даже и не гражданин, это уже не кажется таким важным. И уж точно это неважно для Цунемори. Старший инспектор стоит, облокотясь на машину и глядя на опадающую сакуру. Гиноза вновь отмечает про себя контраст её обманчиво хрупкой внешности и стального внутреннего стержня, прежде чем нарушить тишину:       – Простите, что вытащил вас с собой.       Цунемори с легкой улыбкой оборачивается:       – Ничего. Сопровождать карателя, куда бы он ни шёл, – моя работа.       Ветер треплет короткие прядки у лица Акане и кружит глупые розовые лепестки, совсем как в романтическом кино. Гиноза отмахивается от идиотской ассоциации и садится в машину вслед за ней.       – Но у вас и без меня работы хватает, не так ли?       Девушка молчит, видимо, сочтя вопрос риторическим. Нобучика снова чувствует укол совести – ведь это из-за него она уже два месяца в одиночку тащит на себе всю неразбериху, что сваливается на первое подразделение. Никто не нарушает тишину, пока они не выезжают на автостраду.       – Вы зря думаете, что вы мне в тягость, Гиноза-сан. Я была рада посетить Масаоку-сана.       Акане держит спину прямо и не сводит глаз с дороги, но Гиноза готов поклясться, что она собиралась с духом, прежде чем это сказать.       – У отца есть могила. Хотя бы в этом ему повезло больше, чем Кагари. Второму подразделению приказали закрыть дело?       – Да.       – Думаю, Кагари давно нет в живых. Наверняка наверху нашли этому свидетельство, а теперь всеми силами пытаются это скрыть.       Гиноза буквально кожей чувствует её молчаливое согласие. Очевидно, Цунемори знает ответ, знает больше, чем он. Остается надеяться, что молчит она не из-за разницы «следователь-каратель».       – Интересно, где сейчас Когами-сан?       Даже сейчас она думает о нём. Чёртов Когами.       – Если с настолько дикого волкодава снять ошейник, он становится неотличим от волка. Думаю, он вернулся на волю, живёт себе где-нибудь тихой жизнью.       – Думаете, она будет настолько спокойна?       «Я надеюсь, что она будет настолько спокойна, что мне никогда не придётся снова направить на него доминатор»       И не придётся ей.       – Его жизнь карателя не была столь уж лёгкой. Он был настойчивым, хитроумным человеком, не знавшим, когда надо сдаваться. Насколько бы ни был плох расклад, уж он-то точно справится. – Гиноза делает паузу, чтобы сказать ещё одну чистую правду. – Я больше волнуюсь, следователь Цунемори, за вас.       Девушка, до этого сосредоточенная на дороге, удивлённо оборачивается к нему:       – Что? За меня?       Нобучика хотел бы сказать, что безопасность Цунемори на заданиях за последние месяцы стала его личной головной болью помимо отца и придурка Когами, что он до сих пор страшно боится, что Акане однажды перейдёт черту в попытках разобраться в мотивах преступников, что хочет изо всех сил уберечь её от той судьбы, которая, в конце концов, постигла и его самого. Но в итоге он просто молчит, не глядя на девушку.       – Вы как всегда, слишком много переживаете, Гиноза-сан.       Он всю сознательную жизнь считал, что он для окружающих – закрытая книга. Только сейчас эта нахальная девчонка читает его, совершенно не утруждаясь, словно утренние новости за завтраком. Уже не девчонка, напоминает себе он, а непосредственный начальник. Каратель усмехается про себя и смотрит в окно:       – Забудем прошлое и будем глядеть в будущее. Новый следователь прибудет завтра, так?       – Странно как-то, да? Нанимать несовершеннолетнего.       «Уж кто бы говорил»       – Часть ответственности за это лежит на нас.       Гинозе подумалось, что сейчас новичок-инспектор не только не облегчит работу Цунемори, но наоборот, добавит хлопот. По слухам, это совсем юная девчонка. Снова тот же вопрос, что и с Цунемори, – что за мотивы у неё, раз она выбрала именно Бюро общественной безопасности, когда перед ней лежало множество других путей? Но даже если Сивилла и сочла её достаточно компетентной для этой работы, пройдет ещё куча времени до того, как вчерашняя школьница станет достойным подспорьем для Акане. Чёрт, и это в то время, когда они всё ещё разгребают последствия того хаоса, что устроил Макишима. С такой нагрузкой и с неопытной девицей в напарниках ей придётся чуть ли не жить на работе. Что ж, по крайней мере, теперь хоть один исполнитель в её подчинении в состоянии сделать адекватный отчёт – за годы службы в Бюро необходимость в письменном виде оформлять каждый чих, произошедший на операции, вошла в привычку, как и вечный запах сигаретного дыма в кабинете и постоянно сползающие с носа очки. Гиноза ловит себя на том, что неосознанно тянет руку к переносице, чтобы поправить отсутствующую оправу, и на полпути останавливается.       – Кстати, можно задать глупый вопрос?       Нобучика всё ещё где-то в своих мыслях, поэтому рассеянно соглашается:       – Давай.       – Вы очки для вида носили? – Цунемори интересуется осторожно, словно боится спугнуть его добродушное настроение.       – А? – Гиноза даже не сразу находится с ответом. Но секунду спустя смысл вопроса доходит до него и ему невольно хочется улыбнуться – она всё та же любопытная девчонка, что поставила на уши всё первое отделение своим появлением. Нобучика отвечает честно: – Мне не нравилось моё лицо, в особенности глаза. Но теперь это уже не имеет никакого значения.       Паузы в салоне автомобиля вполне хватает, чтобы Гиноза успел перебрать варианты того, что подумала Акане, но не произнесла вслух из чувства такта. Он почти жалеет об этой глупой откровенности, когда слышит:       – Зато мне очень нравятся ваши глаза, Гиноза-сан.       Взгляд инспектора по-прежнему прикован к дороге, но в голосе слышится улыбка. Обретённое было шаткое равновесие в душе мужчины опрокидывается и разливается теплой лужицей.       – Спасибо.       Гиноза чувствует себя страшно неловким. Будь на его месте Когами, он наверняка обратил бы всё в невинную шутку или лёгкий сарказм, или Кагари – этот отвесил бы сомнительный комплимент в ответ, беззлобно улыбаясь и подмигивая. Но на его месте только он сам.       Цунемори выкручивает руль и сворачивает на парковку возле Бюро. Чувство, что он сейчас упустит что-то очень важное, заставляет его лихорадочно подбирать слова. Девушка припарковывает автомобиль и отстёгивает ремень безопасности, когда малодушное желание, чтобы их поездка не кончалась, наконец обретает форму.       – Следователь Цунемори, хотите кофе? – Гиноза видит лёгкое замешательство на её лице и поясняет: – Я имею в виду настоящий, не заменитель. Я неплохо варю кофе.       На самом деле, это была одна из немногих его настоящих слабостей. И даже будучи на работе, он упорно игнорировал офисную кофемашину и готовил себе настоящий крепкий кофе на кухне на этаже, где жили исполнители. Из-за многих вечерних сверхурочных это умение стало почти что жизненно необходимым, поэтому он ничуть не покривил душой.       – Не знала, что вы умеете, – Акане удивляется искренне. – То есть, это здорово, просто немного...       – Старомодно? – мужчина усмехается. – Ну, я, в конце концов, сын своего отца.       Акане мягко улыбается и кивает:       – Хорошо. Я зайду на кофе.       Причин идти вперёд становится на одну больше.