~~~
Эггзи просыпается ночью от собственного хрипа. В ночном кошмаре, как на заевшей пластинке (он видел такие дома у Хэнка), все одно и то же: его наставник, Гарри Харт, падает навзничь, а Ричмонд, мать его, Валентайн роняет пистолет и отворачивается от мертвого тела. Его нежно-розовая кепка в полутьме кажется красной, с отблесками капель крови на ткани, и Эггзи кричит, кричит, теряя голос, срывая связки до сипа. Под кожей рвутся от натуги жилы, и крутятся в мясорубке органы. Кровь стопорится в венах, и это действительно страшно. Эггзи трет глаза, не сразу понимая, что мокрота на руках — это слезы, а не сукровица. За окном плавно занимается рассвет, и обеспокоенная мать скребется в дверь тихо-тихо. — Все в порядке, — шепчет Эггзи, чувствуя тянущую боль на сердце. — Все хорошо. Он изгаляется как может, только чтобы она не поняла, насколько ему на самом деле плохо. Ведь переживать смерть родного человека каждую ночь — это так чертовски больно. В участке Эггзи бьет внушительной папкой по столу шефа. — Я беру дело профессора Арнольда. И два предыдущих — тоже. Напрягшийся начальник вздыхает с видимым облегчением. — Подозрения? — Ричмонд, сука, Валентайн. — Детектив Анвин, что вы себе позволяете? — все это больше для проформы, но Эггзи все равно заученно тупится в пол. — Что Вам нужно? — Хорошая тачка, доступ к перечисленным делам. Эггзи кидает взгляд на собственный стол за стеклянной стеной кабинета. Пустые стаканчики, засохшие ручки, мятые бумаги, включенный экран компьютера. Беспорядочный хаос, словом, но он точно знает, что почти все нужное там есть. Рядом со столом шляется Чарльз — его бесконечно-длинное тело видно отсюда за версту. Он замер рядом с Коннором, андроидом Хэнка, и его датчик слабо мигает желтым. Пластиковые сплетницы. — Все, детектив Анвин? — Ну, и конечно же, мой чертов ведроид. Чарльз оборачивается на последние слова — и Эггзи готов поклясться, что в его глазах он видит вызов. Но Чарльз неживой — так что Эггзи его не боится.~~~
— Мы могли бы, блять, взять его за горло, пластиковый пидрила! Эггзи зол, зол до слез, до чертовых мудовых рыданий, застревающих прямо в сухой глотке. Он шел по следу неделями, он не спал ночами и исследовал все, что мог. Он собрал так много доказательств, что засадить этого сучьего миллионера уже не казалось сказкой. И в последний момент, когда он пришел к нему в офис и сдержанно бросил все обвинения Ричмонду в лицо, Чарльз все испортил. Не дал дослушать глупых отмаз, не дал насмотреться в удивленно расширившиеся глаза — просто сгреб в охапку и рванул к двери. Сволотная машина. — Ты что творишь, сука?!.. Эггзи выдергивает из кобуры пистолет — у него в висках посажен мерный счетчик. Пять, четыре, три... он сейчас возьмет и сорвется нахуй. Чарльз зажимает руками его лицо прежде, чем следует выстрел. Эггзи силится сбросить с себя холодную, мерзкую хватку, но Чарльз куда сильнее, Чарльз ебанный андроид, и ему глубоко плевать на смешные человеческие потуги. Эггзи, дрожа, фыркает — это последнее, что ему остается: корчить из себя победителя при проигрыше. Что ж, в этом он мастак. Глаза Чарльза оказываются слишком, непозволительно близко. — Ты чертов лучший работник нашего участка, — у пластикового Кена рассерженный и стальной голос, и железные нотки в нем бьют и отрезвляют замутненное сознание. — Соберись и не веди себя как истеричка, детектив Анвин. Эггзи унимает безумную трясучку в пальцах, перехватывает чужие ладони поверх бледной кожи-имитации. Мысли о сидящем на вершине своей собственной башни Валентайне плавно перетекают на то, что он еще не позволял ни одному андроиду находиться настолько рядом. Куда там — так рядом от Эггзи не был даже ни один человек. — Он бы тебя размазал, — Чарльз говорит сухо, плюется в него ядом и неприятными фактами, которые он сам начинает осознавать, и это до одури обидно. — Взял и прихлопнул. И все, закончился бы детектив Анвин. Что бы тогда делала твоя матушка? — Замолчи, тупоголовое ведро. — У него там, — продолжает Чарльз, постепенно ставя его на ноги, — свои "тупоголовые ведра", если ты не заметил, детектив. GA300, слышал о такой? Эггзи вспоминает стройную темноволосую девушку с протезами-ножами вместо ног и сжимает губы. Холодный дождь хлещет по лицу, но хуже него только ощущать прикосновения собственного андроида, который, по сути, во всем до единого прав. Эггзи старается унять пульс и бурю, бушующую на останках костей. — Скажи мне, Эгги, что бы сделала эта мадам, если бы ты не заткнулся? Эггзи глотает ехидное обращение, но не отводит глаз. У Чарльза по светло-голубой радужке плывут отражения темных туч. — Нашинковала бы нас на салат. — Верно. Ледяные пальцы отпускают его лицо, и Эггзи успевает заметить, как поспешно Чарльз затягивает их синтетической кожей. Он отводит взгляд — так, будто бы это что-то, что пошло не по плану. Хотя, если верить сегодняшним сводкам, во всем проебался детектив Анвин. — Советую пойти домой, детектив, и хорошенько выспаться. Мы вернемся к этому делу завтра.~~~
Эггзи сидит на пустой кухне и молча пялится в стену. Сегодня ночью он не чувствует себя на коне — скорей под ним, тщательно перемолотым копытами. Он тянет чай из милой зеленой кружки, которую ему подарила малышка Дейзи. Бока у кружки отличные, теплые на ощупь, а чай в ней — кислая моча. Эггзи косится на мрак за толстой рамой окна, и темнота отвечает ему гнетущим одиночеством. Мать, прихватив мелкую, уехала погостить к дяде Мерлину, и Эггзи даже рад такой ситуации. Если к нему сейчас нагрянут прихвостни Валентайна — это будет только лучше, он никого из родных не прихватит за собой. Эггзи делает глоток, и в ту же секунду раздается стук в дверь. Четкий, выверенный. Бешеная мысль "нашли" сменяется догадкой. Эггзи идет открывать, как есть — в растянутой футболке и шортах на голое тело. Ему плевать, что подумает его собственный ведроид на такой расхлябанный внешний вид. Эггзи немного устал держаться марку самого-самого. — Добрый вечер, — Чарльз на пороге, как всегда, подтянутый и идеальный, без царапинки и синих кругов под глазами. — Детектив? — Ночи, — поправляет он, считывая осколки рассеянности на дне чужого зрачка. — Доброй ночи. Чарльз кивает — видимо, вносит в протоколы. Исправляется: — Доброй ночи, детектив. Они молчат с минуту — и в воздухе висит отчаянное напряжение. Когда оно грозит оборваться кучей проводов, Эггзи распахивает дверь шире. — Заходи, носатый. Жгучей ненависти, которую он испытывает к этому ведру, больше нет. Из него ее вытрясли — наверное, тогда, когда Чарльз размашистым шагом спешил по ступеням, спасая его задницу от Ричмонда Валентайна. А Эггзи? Он просто устал. — Как... — Чарльз мнется в дверях и внезапно выглядит потерянно, — ты? Тишина, разбивающая Эггзи сердце, скрипит за его спиной. Она большая и страшная, а Эггзи так чертовски сильно хочется спать и забыть все, что произошло. Он думает — несколько долгих, бесконечных (должно быть) мгновений — и принимает самое (определенно) отвратительное решение в своей жизни. — Чарли, — имя звучит совсем иначе: не нежнее и не ласковее, просто по-другому. Как новый этап в их загнанных отношениях, навязанных всем участком. — Скажи мне: ... ты живой? Датчик на виске Чарльза блестит желтым, а монетка в его руках падает на пол. Когда Эггзи поднимается, сжимая ее в ладони, датчик полыхает ярко-красным. — А как бы вам хотелось, детектив Анвин? Чарльз тяжело дышит — в тихой и узкой прихожей его дыхание разбивается о прочные стены. — Гэри, — Эггзи вкладывает монету в нагрудный кармашек на андроидской форме и поворачивается к лестнице. — Меня зовут Гэри. Он знает: у него усталый, севший голос, орда тараканов в голове и совсем нет личной жизни, только работа. У него еженощные кошмары, таблетки в кофе и самый противный на всем участке ведроид-напарник. У него куча недостатков, и на коне он только для зрителей. В жизни же все немного прозаичнее и сложнее. Нет черного и белого, хорошего и плохого. Нет андроидов и людей. Все они — мешаные. — Пойдем спать, Чарли. Ты обещал мне вернуться завтра к нашему делу. Эггзи замирает на первой ступеньке лестницы и оборачивается. Чарльз медлит, в его глазах запутанное непонимание и еще что-то странное, но очень знакомое. Эггзи вспоминает брехню Гэвина Рида с жестянкой RK900, и это вызывает у него улыбку. Он думает, что у них с пластиковым Кеном по имени Чарльз может сложиться чуточку лучше. По крайней мере, ему взбредает в голову это попробовать. — Орать на тебя я начну только завтра, о'к? — Сегодня побудешь немного теплым домашним котиком, а, Гэри? Чарльз улыбается в ответ — и почему-то Эггзи кажется, что эта улыбка совсем не симуляция. — Одна кровать? — Одна кровать и немного больше прав на работе, как тебе такая сделка, Чарли? Чарльз застывает на полушаге: его кожа бледнеет, идет пятнами, обнажая белизну головы. Но глаза (по-прежнему) пристальные, въедливые. — Если это в отплату за случившееся у твоего миллионера, мне... мне не надо. — О господи, Чарли, — Эггзи топает ногой, — не будь придурком. Я хочу тебя в своей кровати, усек, банка? — Усек. Уже можно записать тебя в отличившихся роботоебов нашего отдела? Чарльз тянет вниз свой безумно облегающий, душащий серый китель, и Эггзи давит смех. На сердце становится чуть легче. — Запишешь утром. И не вздумай ляпнуть об этом Коннору. — Ну конечно, мой человек, я буду сидеть и молчать об этом в тряпочку. Эггзи засыпает на разобранной кровати, стоит только упасть на подушки. Рядом он чувствует тело — холодное, длинное, пластиковое, — но оно больше не вызывает кипучей ненависти. Эггзи нашаривает чужую руку, сплетает пальцы. — Спи, дурья жестянка. — Всенепременно, кожаный ублюдок. Ночь за окном семафорит им россыпью огней.